Расстрелы, голод и нищета — чем оборачивалось возвращение эмигрантов в Россию весь 20 век
13 октября, 2021 8:47 дп
Мэйдэй
Полмиллиона соотечественников планирует вернуть на родину российское правительство до 2030 года. В постановлении правительства говорится, что для достижения этой цели за границу будут выезжать группы сотрудников МИД и МВД и убеждать людей вернуться. Тем, кто согласится возвратиться, переезд оплатят из федерального бюджета. Российские власти не впервые зовут домой тех, кто когда-то уехал из страны, – в 1920-е, 1930-е, 1950-е годы тысячи эмигрантов вернулись в СССР. Многих из них вместо обычной трудовой жизни ждали лагеря и расстрелы.
Выдержки из большой статьи издания «Север.Реалии» (иноагент):
– Возвращение в Советский Союз вообще было для людей рискованной лотереей, – говорит историк Даниил Коцюбинский. – Кто-то, конечно, сохранялся, типа певца Вертинского, а вот певец Петр Лещенко погиб в застенках НКВД. Хотя Сталину нравились песни и того, и другого, но у Вертинского был романс про Сталина, а Лещенко так сделать не догадался, может, в этом все дело. Прокофьев и Куприн сохранились, а Горькому, возможно, помогли умереть.
Было целое движение сменовеховцев (название происходит от сборника «Смена вех» 1921 г., выступали за примирение с Советской Россией. – СР) за границей, которое наше ОГПУ умело стимулировало. Они говорили, что Советский Союз во время нэпа стал двигаться в правильном направлении, и он станет европейской страной, только с сильной национальной властью, которую теперь олицетворяют большевики. Один из них – известный философ Николай Устрялов, который вернулся и написал, что даже если родине понадобятся его косточки, он готов их ей пожертвовать, ну, и в 1937 году родина дала ему такую возможность, он был расстрелян.
Да и практически все сменовеховцы, вернувшиеся на этой волне, были репрессированы. Но это была другая страна, требовавшая гекатомб массовых жертвоприношений, чтобы из них выросла террористическая легитимность грозного царя по фамилии Сталин. Легитимность Путина проистекает не из большого террора, а из консенсуса с элитами и адресного террора по отношению к тем, кто пытается играть в политику. Если Путин решит поменять сложившуюся стилистику управления, я думаю, элиты его не поймут. Поэтому если сейчас кого-то сагитируют приехать, все упрется в то, выполнят ли власти взятые на себя обязательства – дадут ли им обещанные деньги и возможность делать то, что эти люди хотят делать.
Профессор Валерий Дымшиц считает, что репатриацию эмигрантов в СССР надо рассматривать в контексте процесса, начавшегося вместе с революцией, когда в страну по политическим мотивам стали приезжать разные люди.
– Этот процесс длился где-то до середины 30-х годов. На рубеже 1920–30-х в мире начался экономический кризис, и многие приезжали потому, что, с одной стороны, симпатизировали советской власти, как они ее себе представляли, а с другой, надеялись найти работу. Среди них было много евреев, особенно из Восточной Европы, где режимы были довольно противные и антисемитские.
Очень яркий пример такой иммиграции в СССР – история коммуны «Войо-Нова», появившейся в Палестине и в 1926 году переехавшей в СССР в северный Крым.
Одна из коммунарок, прибывших в Россию с тремя детьми, в одних свитерах и сандалиях, писала: «Это было бесконечное поле снега, три хижины и большой дом с поврежденной жестяной крышей, которая сильно грохотала на ветру». Тем не менее, коммунары освоились, разводили скот, возделывали землю, построили два двухэтажных дома по 20 комнат, с яслями, детсадом и детдомом и трикотажную фабрику, работавшую на собственной овечьей шерсти.
– Одно время их все очень любили, к ним корреспонденты ездили, художники их рисовали, но кончилось все плохо, – рассказывает Дымшиц. – Во-первых, они были слишком искренние, слишком левые для СССР, и их обвинили в левом уклоне. Во-вторых, это была коммуна, а не сельскохозяйственный кооператив, и они плохо вписались в коллективизацию. В 1932 году Крым, как и весь юг, был поражен голодом. Элькинд ходил, качал права, пытался отстаивать свой особый «Новый Путь», и его арестовали и расстреляли, многих членов коммуны посадили. А коммуну превратили в обычный колхоз.
Не все судьбы коммунаров оказались трагическими. Художник Мендель Горшман, ученик Фаворского, приехал в «Войо-Нову», чтобы выполнить заказ – сделать серию акварелей «Крымские еврейские колхозы». Он влюбился в одну из коммунарок, женился на ней и увез ее в Москву.
– Она потом стала известной писательницей Широй Горшман, намного пережила своего мужа и в 1980-е годы снова уехала в Израиль – где уже успела побывать совсем юной девушкой в 1920-е годы, и счастливо прожила там еще лет 10, умерла в возрасте почти 100 лет, – рассказывает Валерий Дымшиц. – У нее было три дочери, на одной из которых, Саломее, женился великий русский актер Иннокентий Смоктуновский, он, кстати, души не чаял в своей теще.
Палестинские евреи переезжали не только в Крым, но и в Биробиджан. «Мы едем…, окрыленные твердой верой в то, что …нам удастся воплотить мечту о сплочении широких слоев еврейских масс вокруг идеи строительства социалистической родины», – говорилось в декларации палестинских коммунистов, опубликованной в 1932 году.
Мечта обернулась изнурительным трудом, нищетой, чудовищным бытом и репрессиями.
– Туда приехало около 2,5 тысяч человек, и все они были арестованы либо во время Большого террора, либо во время антиеврейской кампании 1949–1953 года, – говорит Дымшиц. – Ехали из разных мест – из Палестины, из США, из Бразилии, Аргентины, из Европы. Советский Союз пропагандировал свои достижения в области национального строительства, особенно еврейского, ведь при проклятом царизме евреям жилось плохо, и меры реабилитации еврейского населения на этом фоне выглядели очень выигрышно. А потом, огромная масса еврейских эмигрантов из царской России представляла собой некоторую силу. СССР был заинтересован и в позитивном имидже, и в помощи – и деньгами, и техникой. В Биробиджан приезжали писатели: из Палестины приехала Люба Вассерман, из Бразилии Сальвадор Боржес – оба они родились в царской России, уехали в эмиграцию и потом вернулись в Советский Союз. И оба они очень долго сидели – но, к счастью, остались живы.
Историк Юлия Демиденко считает, что все советские кампании по возвращению соотечественников носили пропагандистский характер.
– Это была политическая реклама СССР, советского образа жизни. Все мы знаем имена великих людей, которые поддались на усилия власти вернуть их на родину. Это и Цветаева, которая была совершенно разрушена как человек своими эмигрантскими годами, да и муж у нее был тайный агент НКВД, так что ей просто деваться было некуда, – но были и многие другие. То, что это была агитация за советскую власть, косвенно подтверждается количеством деятелей искусств, которых постарались вернуть. Стоит вспомнить того же Ивана Билибина, замечательного художника, который в 30-е годы вернулся вместе с женой Александрой Щекатихиной-Потоцкой в Ленинград из Франции. Каждый раз такое возвращение обставлялось пышно, было много шума, интервью, публикаций. Интересно, в одном интервью Билибин говорит, что здесь все ходят в сером, вот что значит глаз художника – сразу улавливает образ городской жизни 30-х годов. Другое дело, что судьба большинства этих людей была незавидной. Хотя Билибина репрессии напрямую не коснулись, но все равно он умер в блокадном Ленинграде, и никто не подумал такого мастера вывезти, эвакуировать.
Самыми трагическими Юлия Демиденко считает репатриации после Второй мировой войны:
– Они были массовыми и далеко не всегда добровольными. Нельзя сказать, что прямо всех отправляли в ГУЛАГ, судьбы были разные, но это были трагические судьбы. Среди возвращенных есть величайшие люди, например Лев Карсавин, которого арестовали при освобождении Праги. Он в свое время уехал из России на «философском пароходе», но не удалось ему уйти от советской власти, она его настигла, и он умер в лагере. Бывали и более благополучные исходы, но в любом случае это все равно был фильтрационный лагерь, допросы, наблюдения, аресты, а для военных и штрафные батальоны – так или иначе, это были репрессии, – говорит Демиденко.
– В 1990-е годы выходили мемуары людей, которые не поддались на уговоры, – они рассказали, как к ним приезжали и уговаривали вернуться. Одни ушли в монастыри и объясняли свой отказ вернуться тем, что в СССР церкви закрыты, кто-то старался вообще не вступать с уговорщиками ни в какие контакты. Я знаю историю одного солдата, который остался в Варшаве. Он влюбился в девушку, и ее семья его долго прятала, иначе это было бы расценено как дезертирство. И потом еще много лет ему приходилось вести себя очень осторожно. Да и задолго до войны, еще во время нэпа, была развернута целая кампания по возвращению людей, уехавших в 1905 году, среди них было много как революционеров, так и хороших технических специалистов. Их привлекали – как и иностранных рабочих, – объясняя тем, что стране нужны рабочие руки, а между тем трудовые биржи были переполнены, все заводы стояли. Приехавших не могли обеспечить ничем – ни работой, ни жильем, так что очень быстро стало понятно, что цель кампании – чисто пропагандистская. И то же самое повторилось уже в хрущевские времена: людей звали, о потом не знали, куда их девать, и кончалось все это ничем.
Мэйдэй
Полмиллиона соотечественников планирует вернуть на родину российское правительство до 2030 года. В постановлении правительства говорится, что для достижения этой цели за границу будут выезжать группы сотрудников МИД и МВД и убеждать людей вернуться. Тем, кто согласится возвратиться, переезд оплатят из федерального бюджета. Российские власти не впервые зовут домой тех, кто когда-то уехал из страны, – в 1920-е, 1930-е, 1950-е годы тысячи эмигрантов вернулись в СССР. Многих из них вместо обычной трудовой жизни ждали лагеря и расстрелы.
Выдержки из большой статьи издания «Север.Реалии» (иноагент):
– Возвращение в Советский Союз вообще было для людей рискованной лотереей, – говорит историк Даниил Коцюбинский. – Кто-то, конечно, сохранялся, типа певца Вертинского, а вот певец Петр Лещенко погиб в застенках НКВД. Хотя Сталину нравились песни и того, и другого, но у Вертинского был романс про Сталина, а Лещенко так сделать не догадался, может, в этом все дело. Прокофьев и Куприн сохранились, а Горькому, возможно, помогли умереть.
Было целое движение сменовеховцев (название происходит от сборника «Смена вех» 1921 г., выступали за примирение с Советской Россией. – СР) за границей, которое наше ОГПУ умело стимулировало. Они говорили, что Советский Союз во время нэпа стал двигаться в правильном направлении, и он станет европейской страной, только с сильной национальной властью, которую теперь олицетворяют большевики. Один из них – известный философ Николай Устрялов, который вернулся и написал, что даже если родине понадобятся его косточки, он готов их ей пожертвовать, ну, и в 1937 году родина дала ему такую возможность, он был расстрелян.
Да и практически все сменовеховцы, вернувшиеся на этой волне, были репрессированы. Но это была другая страна, требовавшая гекатомб массовых жертвоприношений, чтобы из них выросла террористическая легитимность грозного царя по фамилии Сталин. Легитимность Путина проистекает не из большого террора, а из консенсуса с элитами и адресного террора по отношению к тем, кто пытается играть в политику. Если Путин решит поменять сложившуюся стилистику управления, я думаю, элиты его не поймут. Поэтому если сейчас кого-то сагитируют приехать, все упрется в то, выполнят ли власти взятые на себя обязательства – дадут ли им обещанные деньги и возможность делать то, что эти люди хотят делать.
Профессор Валерий Дымшиц считает, что репатриацию эмигрантов в СССР надо рассматривать в контексте процесса, начавшегося вместе с революцией, когда в страну по политическим мотивам стали приезжать разные люди.
– Этот процесс длился где-то до середины 30-х годов. На рубеже 1920–30-х в мире начался экономический кризис, и многие приезжали потому, что, с одной стороны, симпатизировали советской власти, как они ее себе представляли, а с другой, надеялись найти работу. Среди них было много евреев, особенно из Восточной Европы, где режимы были довольно противные и антисемитские.
Очень яркий пример такой иммиграции в СССР – история коммуны «Войо-Нова», появившейся в Палестине и в 1926 году переехавшей в СССР в северный Крым.
Одна из коммунарок, прибывших в Россию с тремя детьми, в одних свитерах и сандалиях, писала: «Это было бесконечное поле снега, три хижины и большой дом с поврежденной жестяной крышей, которая сильно грохотала на ветру». Тем не менее, коммунары освоились, разводили скот, возделывали землю, построили два двухэтажных дома по 20 комнат, с яслями, детсадом и детдомом и трикотажную фабрику, работавшую на собственной овечьей шерсти.
– Одно время их все очень любили, к ним корреспонденты ездили, художники их рисовали, но кончилось все плохо, – рассказывает Дымшиц. – Во-первых, они были слишком искренние, слишком левые для СССР, и их обвинили в левом уклоне. Во-вторых, это была коммуна, а не сельскохозяйственный кооператив, и они плохо вписались в коллективизацию. В 1932 году Крым, как и весь юг, был поражен голодом. Элькинд ходил, качал права, пытался отстаивать свой особый «Новый Путь», и его арестовали и расстреляли, многих членов коммуны посадили. А коммуну превратили в обычный колхоз.
Не все судьбы коммунаров оказались трагическими. Художник Мендель Горшман, ученик Фаворского, приехал в «Войо-Нову», чтобы выполнить заказ – сделать серию акварелей «Крымские еврейские колхозы». Он влюбился в одну из коммунарок, женился на ней и увез ее в Москву.
– Она потом стала известной писательницей Широй Горшман, намного пережила своего мужа и в 1980-е годы снова уехала в Израиль – где уже успела побывать совсем юной девушкой в 1920-е годы, и счастливо прожила там еще лет 10, умерла в возрасте почти 100 лет, – рассказывает Валерий Дымшиц. – У нее было три дочери, на одной из которых, Саломее, женился великий русский актер Иннокентий Смоктуновский, он, кстати, души не чаял в своей теще.
Палестинские евреи переезжали не только в Крым, но и в Биробиджан. «Мы едем…, окрыленные твердой верой в то, что …нам удастся воплотить мечту о сплочении широких слоев еврейских масс вокруг идеи строительства социалистической родины», – говорилось в декларации палестинских коммунистов, опубликованной в 1932 году.
Мечта обернулась изнурительным трудом, нищетой, чудовищным бытом и репрессиями.
– Туда приехало около 2,5 тысяч человек, и все они были арестованы либо во время Большого террора, либо во время антиеврейской кампании 1949–1953 года, – говорит Дымшиц. – Ехали из разных мест – из Палестины, из США, из Бразилии, Аргентины, из Европы. Советский Союз пропагандировал свои достижения в области национального строительства, особенно еврейского, ведь при проклятом царизме евреям жилось плохо, и меры реабилитации еврейского населения на этом фоне выглядели очень выигрышно. А потом, огромная масса еврейских эмигрантов из царской России представляла собой некоторую силу. СССР был заинтересован и в позитивном имидже, и в помощи – и деньгами, и техникой. В Биробиджан приезжали писатели: из Палестины приехала Люба Вассерман, из Бразилии Сальвадор Боржес – оба они родились в царской России, уехали в эмиграцию и потом вернулись в Советский Союз. И оба они очень долго сидели – но, к счастью, остались живы.
Историк Юлия Демиденко считает, что все советские кампании по возвращению соотечественников носили пропагандистский характер.
– Это была политическая реклама СССР, советского образа жизни. Все мы знаем имена великих людей, которые поддались на усилия власти вернуть их на родину. Это и Цветаева, которая была совершенно разрушена как человек своими эмигрантскими годами, да и муж у нее был тайный агент НКВД, так что ей просто деваться было некуда, – но были и многие другие. То, что это была агитация за советскую власть, косвенно подтверждается количеством деятелей искусств, которых постарались вернуть. Стоит вспомнить того же Ивана Билибина, замечательного художника, который в 30-е годы вернулся вместе с женой Александрой Щекатихиной-Потоцкой в Ленинград из Франции. Каждый раз такое возвращение обставлялось пышно, было много шума, интервью, публикаций. Интересно, в одном интервью Билибин говорит, что здесь все ходят в сером, вот что значит глаз художника – сразу улавливает образ городской жизни 30-х годов. Другое дело, что судьба большинства этих людей была незавидной. Хотя Билибина репрессии напрямую не коснулись, но все равно он умер в блокадном Ленинграде, и никто не подумал такого мастера вывезти, эвакуировать.
Самыми трагическими Юлия Демиденко считает репатриации после Второй мировой войны:
– Они были массовыми и далеко не всегда добровольными. Нельзя сказать, что прямо всех отправляли в ГУЛАГ, судьбы были разные, но это были трагические судьбы. Среди возвращенных есть величайшие люди, например Лев Карсавин, которого арестовали при освобождении Праги. Он в свое время уехал из России на «философском пароходе», но не удалось ему уйти от советской власти, она его настигла, и он умер в лагере. Бывали и более благополучные исходы, но в любом случае это все равно был фильтрационный лагерь, допросы, наблюдения, аресты, а для военных и штрафные батальоны – так или иначе, это были репрессии, – говорит Демиденко.
– В 1990-е годы выходили мемуары людей, которые не поддались на уговоры, – они рассказали, как к ним приезжали и уговаривали вернуться. Одни ушли в монастыри и объясняли свой отказ вернуться тем, что в СССР церкви закрыты, кто-то старался вообще не вступать с уговорщиками ни в какие контакты. Я знаю историю одного солдата, который остался в Варшаве. Он влюбился в девушку, и ее семья его долго прятала, иначе это было бы расценено как дезертирство. И потом еще много лет ему приходилось вести себя очень осторожно. Да и задолго до войны, еще во время нэпа, была развернута целая кампания по возвращению людей, уехавших в 1905 году, среди них было много как революционеров, так и хороших технических специалистов. Их привлекали – как и иностранных рабочих, – объясняя тем, что стране нужны рабочие руки, а между тем трудовые биржи были переполнены, все заводы стояли. Приехавших не могли обеспечить ничем – ни работой, ни жильем, так что очень быстро стало понятно, что цель кампании – чисто пропагандистская. И то же самое повторилось уже в хрущевские времена: людей звали, о потом не знали, куда их девать, и кончалось все это ничем.