Прыжок в свободу. Или уехать нельзя остаться…
11 февраля, 2019 4:52 пп
Инна Сергеевна
Недавно один бравый военный фыркнул тут, что де, подумаешь, уезжают из страны молодые специалисты, скатертью дорожка.
Местная система всегда своей корявой артритной рукой пыталась здесь душить инаковых, систему раздражали до зубовного скрежета и пугали свободные, яркие, не такие как все.
Хороший солдат должен маршировать строем, выполнять команды, не думать, жить в страхе постоянного наказания и не роптать. Чем меньшим существом ощущал себя каждый, тем больше упивалась фейковой властью система, стоящая на ходулях собственных иллюзий, обрезая крылья каждому, кто смел перечить и исправно превращая на своем конвейере бабочек в гусениц.
Нурееву было предначертано выйти из круга советской сансары, где орки исправно клали в прокрустово ложе особо дерзких.
Новость о нападении фашистских войск на СССР застала семью Нуреева в столице. Отец ушел на фронт, а матери будущего танцовщика пришлось вместе с четырьмя детьми уехать в маленькую деревушку на Урале, после, страдая от голода и нищеты, к родственникам мужа на окраину Уфы.
Отец Рудольфа вернулся с войны заместителем командира батальона. Жесткий мачо с волевым подбородком никогда не одаривал своих детей теплотой – в то время это было не принято, ледяная сдержанность — наше все. Отец стал жестоко искоренять страсть сына к танцам. Он считал, что балет – не профессия для настоящего мужчины, а позорище и занятие для глупых девчонок.
Хамет начал прививать сыну вкус к охоте и рыбалке, мальчик просто возненавидел такие занятия, и после с горечью вспоминал время, проведенное с отцом, который пытался безуспешно ломать свободолюбивого парня. Рудольф говорил о нем, уже будучи звездой мирового масштаба: «С самого своего возвращения и до сегодняшнего дня отец остается в моей памяти как строгий, очень могучий человек с сильным подбородком и тяжелой челюстью, как незнакомец, который редко улыбался, мало говорил и пугал меня. Даже мысленно я все еще боюсь посмотреть на него прямо».
Вечное патриархальное дно, со страшным унижением и жестким доминированием в стиле: «Настоящий мужик это вояка, он рейтузы белые не носит и по сцене не скачет, не танцуют мужики, и амба!»
В 17 лет Нуреев пришел в Ленинградское училище.
На суд комиссии Нуреев представил мужскую вариацию балета «Эсмеральда». «Молодой человек, вы можете стать блестящим танцовщиком, а можете и никем не стать. Второе – более вероятно», – сказала Костровицкая Рудольфу перед классом.
«Вопрос был в том, что сможет ли моя природная непосредственность быть использована при дальнейших занятиях или все, что я умею теперь, разрушится и умрет? Костровицкая имела в виду, что для того чтобы превратить мой выразительный дар в прочные профессиональные навыки с твердым внутренним контролем, я должен работать, работать и работать больше, чем кто-либо другой в школе»…
Началась изнуряющая многолетняя работа над собой. И эта игра стоила свеч, вскоре Нурееву рукоплескали огромные залы по всему миру.
Председатель КГБ А. Шелепин, которому поступали регулярные доносы о поведении советских артистов во время гастролей, докладывал в ЦК КПСС: «З июня сего года из Парижа поступили данные о том, что Нуреев Рудольф Хаметович нарушает правила поведения советских граждан за границей, один уходит в город и возвращается в отель поздно ночью. Несмотря на проведённые с ним беседы профилактического характера, Нуреев не изменил своего поведения…»
Ишь ты, какой, гулял по городу и общался с французами — все это уже тянуло на статью.
Нуреев её и получил, после того, как он принял решение остаться в Париже, советский суд заочно приговорил его к семи годам исправительно-трудовых работ в лагере строгого режима. За измену Родине.
После триумфа в Париже артисты были должны продолжить гастроли в Лондоне. Оглушительный успех имел именно 23-летний Нуреев. Он уже успел пройти регистрацию в парижском аэропорту, как вдруг ему объявили о срочном вызове в Москву – якобы для выступления на правительственном концерте.
В ту же секунду Нуреев понял, что КГБ принял решение, и он больше никогда не сможет выехать на заграничные гастроли. Прямо в аэропорту Нуреев подошел к местным полицейским и попросил у французских властей политического убежища.
Когда, спустя год, миллионным тиражом была опубликована его «Автобиография», он скажет на её страницах о своём решении остаться за границей: «Я принял решение, потому что у меня не было другого выбора. И какие отрицательные последствия этого шага ни были бы, я не жалею об этом».
От отца пришло письмо, в котором он назвал сына предателем. Телеграмма от матери состояла из двух слов: «Возвращайся домой».
Он не вернулся в тюрьму, свобода была самой большой драгоценностью для гения, и возможность творить без ограничений значила больше, чем трибуналы и обвинения в госизменах.
24-летний Нуриев был тут же зачислен в труппу Королевского балета, его стали приглашать выступить перед членами королевской семьи. Для него вообще больше не существовало границ – ни территориальных, ни человеческих. Его друзьями становились самые известные люди мира – от актёров до глав государств.
За границей он танцевал по 200 спектаклей в год, получая за каждый выход на сцену огромные гонорары. Он стал первой суперзвездой балета. Премьеры следовали одна за другой. Нуреев уже был серьёзно болен, но то и дело говорил, что все его мысли только о новом балете. И болезнь на время уважительно отступила.
Успев перед смертью навестить в Уфе старую мать, которую советские власти так и не выпустили к сыну. Когда Нуреев переступил порог дома, где не был более двух десятков лет, слепая женщина прошептала: «Мой Рудольф вернулся!»
Сейчас, когда снова отменяют по звонку безграмотных самодуров спектакли, когда разрушают музеи Рериха, когда, по указке мракобесов закрывают выставки и цензурируют все, становится понятно, что эта территория — неизменна. И как десятки лет назад, все те же методы, все те же приемы.
Но как воду нельзя носить решетом, так нельзя наложить вето на красоту и свободу, старые системщики по природному скудоумию продолжают запрещать и не пущать, вызывая только кривые улыбки на лицах тех, кто творит другую реальность, творит смело и ярко, ибо все мы живем в двух ипостасях: мы либо ограниченные, живущие в тюрьме страхов, разрушители, либо сотворцы этого мира, и я всегда любуюсь теми, кто в это жесткое время увеличивает поток света и меняет фокус внимание на любовь.
Нуреев умел дарить свет и размашисто рисовать полотно своей судьбы яркими красками, за это темное царство асуров вынесло ему самый строгий вердикт. И вы, радующиеся сейчас отъезду молодых, талантливых и самостийных, снова вступаете в зловещий круг сансары, где будете доедать друг друга. Вот уж воистину, прости их, ибо не ведают, что творят…
Инна Сергеевна
Недавно один бравый военный фыркнул тут, что де, подумаешь, уезжают из страны молодые специалисты, скатертью дорожка.
Местная система всегда своей корявой артритной рукой пыталась здесь душить инаковых, систему раздражали до зубовного скрежета и пугали свободные, яркие, не такие как все.
Хороший солдат должен маршировать строем, выполнять команды, не думать, жить в страхе постоянного наказания и не роптать. Чем меньшим существом ощущал себя каждый, тем больше упивалась фейковой властью система, стоящая на ходулях собственных иллюзий, обрезая крылья каждому, кто смел перечить и исправно превращая на своем конвейере бабочек в гусениц.
Нурееву было предначертано выйти из круга советской сансары, где орки исправно клали в прокрустово ложе особо дерзких.
Новость о нападении фашистских войск на СССР застала семью Нуреева в столице. Отец ушел на фронт, а матери будущего танцовщика пришлось вместе с четырьмя детьми уехать в маленькую деревушку на Урале, после, страдая от голода и нищеты, к родственникам мужа на окраину Уфы.
Отец Рудольфа вернулся с войны заместителем командира батальона. Жесткий мачо с волевым подбородком никогда не одаривал своих детей теплотой – в то время это было не принято, ледяная сдержанность — наше все. Отец стал жестоко искоренять страсть сына к танцам. Он считал, что балет – не профессия для настоящего мужчины, а позорище и занятие для глупых девчонок.
Хамет начал прививать сыну вкус к охоте и рыбалке, мальчик просто возненавидел такие занятия, и после с горечью вспоминал время, проведенное с отцом, который пытался безуспешно ломать свободолюбивого парня. Рудольф говорил о нем, уже будучи звездой мирового масштаба: «С самого своего возвращения и до сегодняшнего дня отец остается в моей памяти как строгий, очень могучий человек с сильным подбородком и тяжелой челюстью, как незнакомец, который редко улыбался, мало говорил и пугал меня. Даже мысленно я все еще боюсь посмотреть на него прямо».
Вечное патриархальное дно, со страшным унижением и жестким доминированием в стиле: «Настоящий мужик это вояка, он рейтузы белые не носит и по сцене не скачет, не танцуют мужики, и амба!»
В 17 лет Нуреев пришел в Ленинградское училище.
На суд комиссии Нуреев представил мужскую вариацию балета «Эсмеральда». «Молодой человек, вы можете стать блестящим танцовщиком, а можете и никем не стать. Второе – более вероятно», – сказала Костровицкая Рудольфу перед классом.
«Вопрос был в том, что сможет ли моя природная непосредственность быть использована при дальнейших занятиях или все, что я умею теперь, разрушится и умрет? Костровицкая имела в виду, что для того чтобы превратить мой выразительный дар в прочные профессиональные навыки с твердым внутренним контролем, я должен работать, работать и работать больше, чем кто-либо другой в школе»…
Началась изнуряющая многолетняя работа над собой. И эта игра стоила свеч, вскоре Нурееву рукоплескали огромные залы по всему миру.
Председатель КГБ А. Шелепин, которому поступали регулярные доносы о поведении советских артистов во время гастролей, докладывал в ЦК КПСС: «З июня сего года из Парижа поступили данные о том, что Нуреев Рудольф Хаметович нарушает правила поведения советских граждан за границей, один уходит в город и возвращается в отель поздно ночью. Несмотря на проведённые с ним беседы профилактического характера, Нуреев не изменил своего поведения…»
Ишь ты, какой, гулял по городу и общался с французами — все это уже тянуло на статью.
Нуреев её и получил, после того, как он принял решение остаться в Париже, советский суд заочно приговорил его к семи годам исправительно-трудовых работ в лагере строгого режима. За измену Родине.
После триумфа в Париже артисты были должны продолжить гастроли в Лондоне. Оглушительный успех имел именно 23-летний Нуреев. Он уже успел пройти регистрацию в парижском аэропорту, как вдруг ему объявили о срочном вызове в Москву – якобы для выступления на правительственном концерте.
В ту же секунду Нуреев понял, что КГБ принял решение, и он больше никогда не сможет выехать на заграничные гастроли. Прямо в аэропорту Нуреев подошел к местным полицейским и попросил у французских властей политического убежища.
Когда, спустя год, миллионным тиражом была опубликована его «Автобиография», он скажет на её страницах о своём решении остаться за границей: «Я принял решение, потому что у меня не было другого выбора. И какие отрицательные последствия этого шага ни были бы, я не жалею об этом».
От отца пришло письмо, в котором он назвал сына предателем. Телеграмма от матери состояла из двух слов: «Возвращайся домой».
Он не вернулся в тюрьму, свобода была самой большой драгоценностью для гения, и возможность творить без ограничений значила больше, чем трибуналы и обвинения в госизменах.
24-летний Нуриев был тут же зачислен в труппу Королевского балета, его стали приглашать выступить перед членами королевской семьи. Для него вообще больше не существовало границ – ни территориальных, ни человеческих. Его друзьями становились самые известные люди мира – от актёров до глав государств.
За границей он танцевал по 200 спектаклей в год, получая за каждый выход на сцену огромные гонорары. Он стал первой суперзвездой балета. Премьеры следовали одна за другой. Нуреев уже был серьёзно болен, но то и дело говорил, что все его мысли только о новом балете. И болезнь на время уважительно отступила.
Успев перед смертью навестить в Уфе старую мать, которую советские власти так и не выпустили к сыну. Когда Нуреев переступил порог дома, где не был более двух десятков лет, слепая женщина прошептала: «Мой Рудольф вернулся!»
Сейчас, когда снова отменяют по звонку безграмотных самодуров спектакли, когда разрушают музеи Рериха, когда, по указке мракобесов закрывают выставки и цензурируют все, становится понятно, что эта территория — неизменна. И как десятки лет назад, все те же методы, все те же приемы.
Но как воду нельзя носить решетом, так нельзя наложить вето на красоту и свободу, старые системщики по природному скудоумию продолжают запрещать и не пущать, вызывая только кривые улыбки на лицах тех, кто творит другую реальность, творит смело и ярко, ибо все мы живем в двух ипостасях: мы либо ограниченные, живущие в тюрьме страхов, разрушители, либо сотворцы этого мира, и я всегда любуюсь теми, кто в это жесткое время увеличивает поток света и меняет фокус внимание на любовь.
Нуреев умел дарить свет и размашисто рисовать полотно своей судьбы яркими красками, за это темное царство асуров вынесло ему самый строгий вердикт. И вы, радующиеся сейчас отъезду молодых, талантливых и самостийных, снова вступаете в зловещий круг сансары, где будете доедать друг друга. Вот уж воистину, прости их, ибо не ведают, что творят…