«Привет, капитан!»
29 августа, 2016 4:25 пп
PHIL SUZEMKA
PHIL SUZEMKA:
Сначала она падала. В два года умудрилась взять в руку бутылку и помчапать с ней по кривым камням садовой дорожки. Естественно, упала. На разбившуюся бутылку. Глазом. Как остался цел глаз — непонятно. Как от ужаса не помер на месте я — это вообще отдельная история.
Она падала отовсюду и всегда из самого негуманного положения. Например, на какой-то античеловеческой детской площадке она выбрала лесенку, повисла на ней головой вниз и хлопнулась на гравий с высоты в полтора метра. Прямо лицом. Не знаю, как не отломала себе голову. Пришла зарёванная, а мы, пока ждали врачей, выковыривали у неё из дёсен тот самый, плотно инкрустированный в неё гравий. Сама же камнеежка, опасаясь того, что её больше никуда не пустят, объясняла ситуацию, плюясь гравием, как Демосфен.
Она везде ходила, задрав голову к небу. Её интересовали птицы, солнце, облака и высовывающийся из-за облаков Бог. Под ноги она не смотрела, поэтому земной мир всегда изучала уже после падения. В этом смысле у меня был не ребёнок, а какой-то сплошной кошмар. И знаете, что я сделал? — я купил ей ролики, встав на которые, она вдруг перестала падать.
Рано научившись читать, она говорила как узбек, который не в курсе того, где именно надо ставить ударения. Впрочем, я полагаю, узбеки говорили лучше, чем она. Я видел «Войну и Мир» для узбекских школ: там весь Толстой уместился на семнадцати страницах и над каждым словом было обозначено ударение. То есть, узбеку по-любому легче. Хотя, возможно, я что-то путаю и это были туркменские «Война и Мир».
У неё всегда было дикое соперничество и драки со старшей сестрой. Но когда старшая в свои десять лет отказалась идти гулять с собакой, а я напомнил, что собаку купили именно по просьбе старшей, младшая тут же выступила с пламенной, пусть и достаточно картавой речью, бойко сказав: «Перестань немедленно! Она хотела собаку в семь лет. Что может соображать в семь лет маленький ребёнок?!» Самой ей на ту пору было всего шесть.
Учиться она любила. Это я знал. Но когда позвонила из МГУ и сообщила, что получила красный диплом, первое, что я подумал — «как бы она не упала с ним в лужу».
В детстве ей всегда становилось плохо в транспорте. В любом. Она с этим боролась, исповедуя сомнительный теорию о том, что «жизнь есть борьба». Меня такой большевистский подход слегка расстраивал. Я малодушно считал, что «жизнь есть наслаждение». Пять лет назад она впервые оказалась на парусной яхте и выяснила, что «морская болезнь» круче всех тех неприятностей, которые с нею случались раньше. Я думал, что на этом всё и кончится, но ошибся.
Жизнь есть борьба и года три она боролась с морской болезнью, а в прошлом году, всё переборов, сама привела яхту из Котора на причал к Грисполису. Я только подсказывал глубины. Небольшое достижение, но всё-таки.
Я не умею воспитывать детей, поэтому никого никогда не воспитывал. Соответственно, многое пропустил и её откровения про то, что «текилу я разлюбила ещё к десятому классу» или «блин, у Глеба такая классная яхта, но вот трава у него совсем никуда» ставили меня в некий информационный родительский тупик. Я боялся услышать, что как Бен Ган она повадилась ходить на кладбище играть в орлянку.
— Ты приедешь ко мне на экзамен? — спросила она.
— А надо?
— Очень! Я боюсь. Я ж блондинка: я что-нибудь перепутаю и обязательно где-то накосячу на швартовке.
Я сказал, что не приеду, что не фиг меня пугать, что пора самой отвечать за принятые решения. И ещё какой-то херни наговорил. А сам тайком от неё купил билет. Меня никогда особо не интересовало, что творится у моих детей с учёбой в гимназии или универе. На вопрос, почему они поступили именно в МГУ, я обычно отвечал, что ближе к дому никакого другого вуза не было. Но тут я почему-то заволновался и полетел к ней в Монтенегро.
…Она швартовалась четыре раза: на отжимном и навальном ветрах подходила кормой, вставала лагом. Потом ушла в море на проверку работы с гротом и стакселем, на постановку и подъём якоря, на «man over board», выполнявшийся под парусами. А уже потом сдавала теорию: правила, огни, знаки, радиосвязь… Весь экзамен от начала до конца занял около восьми часов. Я не знаю, кто больше нервничал всё это время — она или я.
***
Теперь Дашка — IYT Bareboat Skipper. Для меня она всегда была «Дарик», «тютька», «мелкий», «Дарьюшка». Это никуда не исчезло. Я так к ней и отношусь. Она же мой ребёнок! Но вот уже третий день, целуя её по утрам, я говорю ей: «Привет, капитан!»
PHIL SUZEMKA
PHIL SUZEMKA:
Сначала она падала. В два года умудрилась взять в руку бутылку и помчапать с ней по кривым камням садовой дорожки. Естественно, упала. На разбившуюся бутылку. Глазом. Как остался цел глаз — непонятно. Как от ужаса не помер на месте я — это вообще отдельная история.
Она падала отовсюду и всегда из самого негуманного положения. Например, на какой-то античеловеческой детской площадке она выбрала лесенку, повисла на ней головой вниз и хлопнулась на гравий с высоты в полтора метра. Прямо лицом. Не знаю, как не отломала себе голову. Пришла зарёванная, а мы, пока ждали врачей, выковыривали у неё из дёсен тот самый, плотно инкрустированный в неё гравий. Сама же камнеежка, опасаясь того, что её больше никуда не пустят, объясняла ситуацию, плюясь гравием, как Демосфен.
Она везде ходила, задрав голову к небу. Её интересовали птицы, солнце, облака и высовывающийся из-за облаков Бог. Под ноги она не смотрела, поэтому земной мир всегда изучала уже после падения. В этом смысле у меня был не ребёнок, а какой-то сплошной кошмар. И знаете, что я сделал? — я купил ей ролики, встав на которые, она вдруг перестала падать.
Рано научившись читать, она говорила как узбек, который не в курсе того, где именно надо ставить ударения. Впрочем, я полагаю, узбеки говорили лучше, чем она. Я видел «Войну и Мир» для узбекских школ: там весь Толстой уместился на семнадцати страницах и над каждым словом было обозначено ударение. То есть, узбеку по-любому легче. Хотя, возможно, я что-то путаю и это были туркменские «Война и Мир».
У неё всегда было дикое соперничество и драки со старшей сестрой. Но когда старшая в свои десять лет отказалась идти гулять с собакой, а я напомнил, что собаку купили именно по просьбе старшей, младшая тут же выступила с пламенной, пусть и достаточно картавой речью, бойко сказав: «Перестань немедленно! Она хотела собаку в семь лет. Что может соображать в семь лет маленький ребёнок?!» Самой ей на ту пору было всего шесть.
Учиться она любила. Это я знал. Но когда позвонила из МГУ и сообщила, что получила красный диплом, первое, что я подумал — «как бы она не упала с ним в лужу».
В детстве ей всегда становилось плохо в транспорте. В любом. Она с этим боролась, исповедуя сомнительный теорию о том, что «жизнь есть борьба». Меня такой большевистский подход слегка расстраивал. Я малодушно считал, что «жизнь есть наслаждение». Пять лет назад она впервые оказалась на парусной яхте и выяснила, что «морская болезнь» круче всех тех неприятностей, которые с нею случались раньше. Я думал, что на этом всё и кончится, но ошибся.
Жизнь есть борьба и года три она боролась с морской болезнью, а в прошлом году, всё переборов, сама привела яхту из Котора на причал к Грисполису. Я только подсказывал глубины. Небольшое достижение, но всё-таки.
Я не умею воспитывать детей, поэтому никого никогда не воспитывал. Соответственно, многое пропустил и её откровения про то, что «текилу я разлюбила ещё к десятому классу» или «блин, у Глеба такая классная яхта, но вот трава у него совсем никуда» ставили меня в некий информационный родительский тупик. Я боялся услышать, что как Бен Ган она повадилась ходить на кладбище играть в орлянку.
— Ты приедешь ко мне на экзамен? — спросила она.
— А надо?
— Очень! Я боюсь. Я ж блондинка: я что-нибудь перепутаю и обязательно где-то накосячу на швартовке.
Я сказал, что не приеду, что не фиг меня пугать, что пора самой отвечать за принятые решения. И ещё какой-то херни наговорил. А сам тайком от неё купил билет. Меня никогда особо не интересовало, что творится у моих детей с учёбой в гимназии или универе. На вопрос, почему они поступили именно в МГУ, я обычно отвечал, что ближе к дому никакого другого вуза не было. Но тут я почему-то заволновался и полетел к ней в Монтенегро.
…Она швартовалась четыре раза: на отжимном и навальном ветрах подходила кормой, вставала лагом. Потом ушла в море на проверку работы с гротом и стакселем, на постановку и подъём якоря, на «man over board», выполнявшийся под парусами. А уже потом сдавала теорию: правила, огни, знаки, радиосвязь… Весь экзамен от начала до конца занял около восьми часов. Я не знаю, кто больше нервничал всё это время — она или я.
Теперь Дашка — IYT Bareboat Skipper. Для меня она всегда была «Дарик», «тютька», «мелкий», «Дарьюшка». Это никуда не исчезло. Я так к ней и отношусь. Она же мой ребёнок! Но вот уже третий день, целуя её по утрам, я говорю ей: «Привет, капитан!»