ПРАЗДНИК В ГОРОДЕ N
11 мая, 2016 5:42 дп
PHIL SUZEMKA
PHIL SUZEMKA:
Жители города N… Нет, пожалуй, всё-таки, города М…
Так вот, жители города М проснулись в тот день в праздничном настроении. О начале праздника жителей оповестила милицейская сирена полицейской машины. Полицейская милиция перекрыла всё движение. Сделать это в городе М очень просто: достаточно поставить одну машину поперёк города.
Древняя планировка исходила из презумпции защиты от татар и больше ни из чего. Поэтому у города всего два выхода — «тот» и «этот». Татарам такая планировка очень нравилась. Они не знали слова «презумпция». Они входили в город М как «оттуда», так и «отсюда». А наиболее оголтелые и самые спортивные обожали лезть через крепостные валы и стены, где выхватывали от граждан приветственные котлы с кипящей смолой, катящиеся вниз брёвна и другой инвентарь той нелёгкой эпохи.
После того, как татары уходили, больше всего доставалось архитекторам. «Руки бы вам поотрывать за такую планировку!», — в сердцах говорили бродящие по пепелищу горожане и на всякий случай действительно отрывали руки и головы тем архитекторам, которые чудом уцелели во время визита татар.
Новых архитекторов брали на стороне. Придя на место, эти новые Карбюзье, оглядывались, смачно матерились по-итальянски и говорили: «Тут и думать нечего! Вот здесь будет один вход, а вон там — другой!» После чего начинали бойко корябать на бересте генеральный план, где всё оставалось, как раньше.
А потом опять приходили любопытные татары и привычно сносили весь этот фэн-шуй к чёртовой матери.
***
Долгое время город М страдал от точечной застройки в виде новых часовен, церквей и монастырей. В итоге горожане так забаррикадировались своими культовыми сооружениями, что даже советская власть не смогла с этим ничего сделать. Она только плюнула и велела жителям слепить памятник Ленину, чтоб хоть как-то уравнять явный идеологический дисбаланс, сложившийся за века.
Памятник послушно слепили, но Ленин в те романтические годы был ещё совсем юным покойником, канонов его изображения не существовало вовсе, соответственно, никто не знал, куда конкретно он должен показывать рукой.
Получилось как получилось. Ленин вышел почему-то чёрным как хижина дяди Тома. А рукой он тычет не вперёд, а вбок, видимо, намекая на то, откуда следует ждать очередных татар. В любом случае, одинокий негритянский Ленин дисбаланса не исправил, но привнёс своей чёрной шахтёрской мордой некий конструктивистский шарм в общее православное убранство города.
***
…Жители поднялись в то утро рано по самым разным поводам. Одни смолили лодки, готовясь вывести их по маленькой заросшей речке в большое озеро. Другие спешили на огороды сажать разную съедобную культуру.
Огороды в городе М были размечены ещё в XII веке тогдашним заместителем мэра по сельскому хозяйству, впоследствие сваренным в кипятке за вывод сундука с бюджетной казной в офшорную Казань и липовые закупки гуслей у хазар.
Последнее импортозамещение в этих краях происходило при царе Петре. В прессе того времени оно называлось «картофельным бунтом» и было быстро урегулировано во внесудебном порядке, что традиционно, как и при татарах, отразилось на демографической ситуации. Впрочем, после того, как национальная гвардия Петра поработала над воспроизводством населения, ничего страшнее пожаров и неурожаев в городе М замечено не было.
Как и вообще ничего замечено не было, если не считать безуспешных попыток представителей племени меря ассимилироваться с местными жителями. Эти попытки продолжаются уже больше тысячи лет и ничего из них не получается. Ты видишь человека и сразу понимаешь — он нерусский!
Как не пытаются меря скрыть свою принадлежность к знаменитой «городецкой культуре» и сильному влиянию на них «пьяноборских племён», ничего из этого не получается. Даже неловкие попытки утаить своё антропологическое сходство с «ильменским типом» до добра, как правило, не доводят: всякий культурный житель города М, встретив меря на улице, обязательно попрекнёт его тем, что тот в VI веке платил дань готскому королю Германариху, чего с русским человеком, слава богу, никогда не случалось.
А поскольку жители города М отчётливо помнят слова, сказанные об этом племени Адамом Бременским и Авраамием Галицким, то самим меря ничего не остаётся делать, как плюнуть и заняться излюбленным промыслом — копчением ряпушки. То есть тем, чем они промышляли ещё до того, как игумен Протасий обозвал их научным термином «человеци по дубравам некрещеные».
…Из глубины веков обозы свежекопчёной ряпушки тянулись отсюда прямиком к царскому столу. Лишь иногда поставщики отвлекались на проблемы межнациональной интеграции, в смысле — на появление татар. И снова отправляли обозы. Потом царь изобрёл вертолёт и ряпушка уже не поехала, а полетела в Москву. Так вот до сих пор и летает.
Между прочим, все попытки отнять ряпушку у меря оканчиваются крахом. В городе М есть ресторан с диковинным названием «Сельдь Царский Посол». Я до сих пор не разобрался, что означает такой брэндинг с нэймингом. То ли селёдке просто придали солёности, то ли повысили её дипломатический статус. Во всяком случае, мечты ресторана расширить свой продуктовый short-list за счёт ряпушки провалились: её не стала есть даже местная кошка.
И ресторан вернулся к обычному меню: селёдка в меду, селёдка с зелёным яблоком, селёдка с брусничным соусом и т.д. — вплоть до мороженого из селёдки! Увидев мороженое, я уже и не знал, что думать, а потом заметил, что даже в меню про это блюдо сказано предельно коротко: «нечего добавить!» И вправду, нечего. Зелёное яблоко, брусника и мёд действительно оказались вкусными. Непонятно, зачем было портить их селёдкой.
***
…Машина ГАИ перекрыла город, остановив свободный проезд «оттуда» и вон «туда». Из-за крепостных валов, вдоль заросших деревьями берегов тихой маленькой речки, мимо ресторана с «селёдочным тирамису» жители города стягивались к своему чумазому Ленину на праздник, как лопаты неся на плечах стандартные промышленные изображения мало кому известных дедов. У некоторых, правда, были самодельные портреты и в этом реально чувствовалось что-то очень хорошее.
Потом приехала военная техника: один газ-69 и один уазик бодро изображали оборонно-наступательный потенциал Отечества. Из машин на площадь сразу полез гарнизон в количестве десяти человек, хотя сами машины выглядели настолько мирно, как будто это два председателя колхозов приехали в город М, чтоб, по-дружески выпив и закусив селёдочными котлетами, обсудить дела с надоями у общественного стада.
Возле Ленина стояла трибуна с микрофонами, рядом с трибуной жарились шашлыки, а из жёлтой бочки с надписью «пиво» наливали такой вкусный и такой холодный квас, что у меня аж скрепы сами собой зачесались!
***
…Первым говорил глава города. В нескольких словах обрисовав положение, сложившееся в мире к сорок пятому городу, он легко перекинул мостик в современность, двумя предложениями разгромил противников Асада, недвусмысленно наехал на Обаму, плотно прокатился по фашистам в Украине, сказал ветеранам спасибо, затем неожиданно вернулся к ситуации в Сирии, после чего велел дедам опять готовиться к войне, подбодрив их замечанием «вы, как всегда, — наша надежда!» По озадаченным дедам было видно, что они ожидали не совсем этого.
Потом выступил епископ. «Братья и сестры!» — воскликнул владыка. Помолчал и добавил: «Я обращаюсь к вам теми словами, какими обращался к вам Сталин!» Опять помолчал и опять добавил: «Христос воскресе!» И, наконец, собрав в своей воцерковлённой голове оба этих посыла, сказал то, что, видимо, и собирался сказать с самого начала: «Братья и сестры! Христос воскрес, как сказал бы сам товарищ Сталин! С великой вас Победой!»
Епископ так складно всё слепил, что на меня мгновенно сошло озарение. Я вдруг отчётливо понял, зачем это Нацгвардия перед Пасхой купила себе огнемёты! — так это ж для распространения Благодатного огня среди электоральной паствы, вот для чего!
…Юные девы в толпе, девы одетые в блестящее и волнующее, готовились танцевать. Гарнизон время от времени кричал «ура!» и встряхивал автоматами. Тётки ели шашлыки, тайком вытирая руки обо что-то полосато-георгиевское. А на трибуне тем временем появилось существо, пытающееся трагичным перекосом морды замаскировать исходящее от него благополучие и личное процветание.
— Я — представитель Луганской Народной Республики! — сказало существо. — Я благодарю вас, труженики тыла, за моральную поддержку и финансовую помощь нашему молодому государству!
Граждане города М, которых с сорок пятого года ещё никто не обзывал «тружениками тыла», заинтересованно засопели, а стоявшие со мной у трибуны два сотрудника администрации внимательно посмотрели друг на друга.
— Мы что, ещё и им деньги переводили? — негромко спросил один у другого.
— Лёша, я клянусь! — так же тихо воскликнул другой. — Этому бухгалтеру руки поотрывать мало! Он вообще не смотрит, куда он что переводит.
И я понял, что обряд отрывания рук никуда в городе с XII века не делся. Только архитекторов поменяли на бухгалтеров, а так всё осталось, как и было.
Пока я об этом размышлял, представителя молодого государства стащили, наконец, со сцены и повели угощать сделанным из селёдки тортом «Наполеон», а к микрофону догадались запустить живого ветерана. Дав деду немного поговорить, отцы города так усердно принялись трясти ему руку, что мне даже показалось, будто они ненароком перепутали старика с приговорённым бухгалтером.
***
…Я выпил кваса и пошёл к себе. Навстречу мне спешили те, кто не хотел слушать речей, но был не прочь был поесть шашлыков под песню о тесной печурке. Шли люди просто и люди с детьми. Военная символика так или иначе присутствовала почти у всех. Неумело надетые пилотки лично у меня вызывали нездоровые армейские ассоциации эротического характера.
Особенно странно выглядели малыши в военной форме. Мимо меня протащили за руку одного генерал-майора лет пяти. Причем, нижний чин, который его волок, обещал, что генерал-майор, если не пойдёт своими ногами, обязательно получит по заднице, на что сам генерал-майор требовал от нижнего чина чупа-чупс, мстительно обещая в случае отказа прямо тут и описаться, невзирая на честь мундира.
Полугодовалый полковник бронетанковых войск, сидя у мамки на руках, в милитаристском угаре трогал её за грудь и активно чмокал соской, которая, однако, судя по её голубой раскраске, была всё-таки не танковой, а авиационной.
Оголтелая военщина орала из десятков колясок, надувные танки вились над колясками, офицеры не затыкались, пока «труженики тыла» не совали им в рот бутылочки с молоком.
***
…Ветер, налетевший с озера и прорвавшийся в город М через проходы в крепостных валах, сорвал тысячи белых лепестков с цветущих садов. Белое облако пронеслось над улочками и площадями, над красными и зелёными крышами, над горожанами. И исчезло так же внезапно, как и появилось.
«Да какая разница… — подумалось мне про только что услышанные речи, про луганского клоуна, про затюканного ветерана, про детей в гимнастёрках. — Этот город за свою историю чего только не видел и с чем только не сталкивался. Значит, пройдёт и этот бред, как тот «дым с яблонь», что только что растаял у меня на глазах. Ерунда всё…»
Вечером, когда мы с товарищем вышли от француза Жиля из его чудесной кафешки La Forêt, на городской площади было совершенно пусто. Только две девочки играли неподалеку от чёрного Ленина да откуда-то негромким скрипучим патефоном доносилось «Утомлённое солнце».
…Над городом неслышно проплыл разноцветный воздушный шар. Утомлённое городское солнце садилось в озеро. На реке стемнело ещё раньше и яркие лодки горожан уже слились с черными берегами, с домами на берегах, с деревьями у домов. Из громких звуков осталась лишь спевка лягушек перед ночным концертом да два-три активно солирующих кота ещё никак не могли успокоиться у себя на заборах. Наконец и коты утихли.
В городе М… Нет, наверное, всё-таки, правильнее — в городе N…
В городе N начиналась ночь. Наполненная лёгким озёрным ветром, исполненная неслыханной тишины, ночь, в которую помещается столько кислорода, что уже через полчаса неторопливого шага по набережным и мосткам тебя от него начинает шатать из стороны в сторону. Ночь, наполненная запахами свежей воды и цветущей сливы.
Последними на фоне уходящего в черноту неба различались купола церквей и соборов. Потом растворились и они. И вот тут я отчётливо понял, что человек, заманивший меня в город N — он колдун, что древние и от своей древности ставшие очень хитрыми боги племени меря накрыли меня своими чарами, и что я ещё не раз вернусь в город N.
Я обязательно вернусь. Особенно теперь, когда мне просто не терпится узнать, что ж это такое — sorbetto из селёдки…
PHIL SUZEMKA
PHIL SUZEMKA:
Жители города N… Нет, пожалуй, всё-таки, города М…
Так вот, жители города М проснулись в тот день в праздничном настроении. О начале праздника жителей оповестила милицейская сирена полицейской машины. Полицейская милиция перекрыла всё движение. Сделать это в городе М очень просто: достаточно поставить одну машину поперёк города.
Древняя планировка исходила из презумпции защиты от татар и больше ни из чего. Поэтому у города всего два выхода — «тот» и «этот». Татарам такая планировка очень нравилась. Они не знали слова «презумпция». Они входили в город М как «оттуда», так и «отсюда». А наиболее оголтелые и самые спортивные обожали лезть через крепостные валы и стены, где выхватывали от граждан приветственные котлы с кипящей смолой, катящиеся вниз брёвна и другой инвентарь той нелёгкой эпохи.
После того, как татары уходили, больше всего доставалось архитекторам. «Руки бы вам поотрывать за такую планировку!», — в сердцах говорили бродящие по пепелищу горожане и на всякий случай действительно отрывали руки и головы тем архитекторам, которые чудом уцелели во время визита татар.
Новых архитекторов брали на стороне. Придя на место, эти новые Карбюзье, оглядывались, смачно матерились по-итальянски и говорили: «Тут и думать нечего! Вот здесь будет один вход, а вон там — другой!» После чего начинали бойко корябать на бересте генеральный план, где всё оставалось, как раньше.
А потом опять приходили любопытные татары и привычно сносили весь этот фэн-шуй к чёртовой матери.
***
Долгое время город М страдал от точечной застройки в виде новых часовен, церквей и монастырей. В итоге горожане так забаррикадировались своими культовыми сооружениями, что даже советская власть не смогла с этим ничего сделать. Она только плюнула и велела жителям слепить памятник Ленину, чтоб хоть как-то уравнять явный идеологический дисбаланс, сложившийся за века.
Памятник послушно слепили, но Ленин в те романтические годы был ещё совсем юным покойником, канонов его изображения не существовало вовсе, соответственно, никто не знал, куда конкретно он должен показывать рукой.
Получилось как получилось. Ленин вышел почему-то чёрным как хижина дяди Тома. А рукой он тычет не вперёд, а вбок, видимо, намекая на то, откуда следует ждать очередных татар. В любом случае, одинокий негритянский Ленин дисбаланса не исправил, но привнёс своей чёрной шахтёрской мордой некий конструктивистский шарм в общее православное убранство города.
…Жители поднялись в то утро рано по самым разным поводам. Одни смолили лодки, готовясь вывести их по маленькой заросшей речке в большое озеро. Другие спешили на огороды сажать разную съедобную культуру.
Огороды в городе М были размечены ещё в XII веке тогдашним заместителем мэра по сельскому хозяйству, впоследствие сваренным в кипятке за вывод сундука с бюджетной казной в офшорную Казань и липовые закупки гуслей у хазар.
Последнее импортозамещение в этих краях происходило при царе Петре. В прессе того времени оно называлось «картофельным бунтом» и было быстро урегулировано во внесудебном порядке, что традиционно, как и при татарах, отразилось на демографической ситуации. Впрочем, после того, как национальная гвардия Петра поработала над воспроизводством населения, ничего страшнее пожаров и неурожаев в городе М замечено не было.
Как и вообще ничего замечено не было, если не считать безуспешных попыток представителей племени меря ассимилироваться с местными жителями. Эти попытки продолжаются уже больше тысячи лет и ничего из них не получается. Ты видишь человека и сразу понимаешь — он нерусский!
Как не пытаются меря скрыть свою принадлежность к знаменитой «городецкой культуре» и сильному влиянию на них «пьяноборских племён», ничего из этого не получается. Даже неловкие попытки утаить своё антропологическое сходство с «ильменским типом» до добра, как правило, не доводят: всякий культурный житель города М, встретив меря на улице, обязательно попрекнёт его тем, что тот в VI веке платил дань готскому королю Германариху, чего с русским человеком, слава богу, никогда не случалось.
А поскольку жители города М отчётливо помнят слова, сказанные об этом племени Адамом Бременским и Авраамием Галицким, то самим меря ничего не остаётся делать, как плюнуть и заняться излюбленным промыслом — копчением ряпушки. То есть тем, чем они промышляли ещё до того, как игумен Протасий обозвал их научным термином «человеци по дубравам некрещеные».
…Из глубины веков обозы свежекопчёной ряпушки тянулись отсюда прямиком к царскому столу. Лишь иногда поставщики отвлекались на проблемы межнациональной интеграции, в смысле — на появление татар. И снова отправляли обозы. Потом царь изобрёл вертолёт и ряпушка уже не поехала, а полетела в Москву. Так вот до сих пор и летает.
Между прочим, все попытки отнять ряпушку у меря оканчиваются крахом. В городе М есть ресторан с диковинным названием «Сельдь Царский Посол». Я до сих пор не разобрался, что означает такой брэндинг с нэймингом. То ли селёдке просто придали солёности, то ли повысили её дипломатический статус. Во всяком случае, мечты ресторана расширить свой продуктовый short-list за счёт ряпушки провалились: её не стала есть даже местная кошка.
И ресторан вернулся к обычному меню: селёдка в меду, селёдка с зелёным яблоком, селёдка с брусничным соусом и т.д. — вплоть до мороженого из селёдки! Увидев мороженое, я уже и не знал, что думать, а потом заметил, что даже в меню про это блюдо сказано предельно коротко: «нечего добавить!» И вправду, нечего. Зелёное яблоко, брусника и мёд действительно оказались вкусными. Непонятно, зачем было портить их селёдкой.
***
…Машина ГАИ перекрыла город, остановив свободный проезд «оттуда» и вон «туда». Из-за крепостных валов, вдоль заросших деревьями берегов тихой маленькой речки, мимо ресторана с «селёдочным тирамису» жители города стягивались к своему чумазому Ленину на праздник, как лопаты неся на плечах стандартные промышленные изображения мало кому известных дедов. У некоторых, правда, были самодельные портреты и в этом реально чувствовалось что-то очень хорошее.
Потом приехала военная техника: один газ-69 и один уазик бодро изображали оборонно-наступательный потенциал Отечества. Из машин на площадь сразу полез гарнизон в количестве десяти человек, хотя сами машины выглядели настолько мирно, как будто это два председателя колхозов приехали в город М, чтоб, по-дружески выпив и закусив селёдочными котлетами, обсудить дела с надоями у общественного стада.
Возле Ленина стояла трибуна с микрофонами, рядом с трибуной жарились шашлыки, а из жёлтой бочки с надписью «пиво» наливали такой вкусный и такой холодный квас, что у меня аж скрепы сами собой зачесались!
***
…Первым говорил глава города. В нескольких словах обрисовав положение, сложившееся в мире к сорок пятому городу, он легко перекинул мостик в современность, двумя предложениями разгромил противников Асада, недвусмысленно наехал на Обаму, плотно прокатился по фашистам в Украине, сказал ветеранам спасибо, затем неожиданно вернулся к ситуации в Сирии, после чего велел дедам опять готовиться к войне, подбодрив их замечанием «вы, как всегда, — наша надежда!» По озадаченным дедам было видно, что они ожидали не совсем этого.
Потом выступил епископ. «Братья и сестры!» — воскликнул владыка. Помолчал и добавил: «Я обращаюсь к вам теми словами, какими обращался к вам Сталин!» Опять помолчал и опять добавил: «Христос воскресе!» И, наконец, собрав в своей воцерковлённой голове оба этих посыла, сказал то, что, видимо, и собирался сказать с самого начала: «Братья и сестры! Христос воскрес, как сказал бы сам товарищ Сталин! С великой вас Победой!»
Епископ так складно всё слепил, что на меня мгновенно сошло озарение. Я вдруг отчётливо понял, зачем это Нацгвардия перед Пасхой купила себе огнемёты! — так это ж для распространения Благодатного огня среди электоральной паствы, вот для чего!
…Юные девы в толпе, девы одетые в блестящее и волнующее, готовились танцевать. Гарнизон время от времени кричал «ура!» и встряхивал автоматами. Тётки ели шашлыки, тайком вытирая руки обо что-то полосато-георгиевское. А на трибуне тем временем появилось существо, пытающееся трагичным перекосом морды замаскировать исходящее от него благополучие и личное процветание.
— Я — представитель Луганской Народной Республики! — сказало существо. — Я благодарю вас, труженики тыла, за моральную поддержку и финансовую помощь нашему молодому государству!
Граждане города М, которых с сорок пятого года ещё никто не обзывал «тружениками тыла», заинтересованно засопели, а стоявшие со мной у трибуны два сотрудника администрации внимательно посмотрели друг на друга.
— Мы что, ещё и им деньги переводили? — негромко спросил один у другого.
— Лёша, я клянусь! — так же тихо воскликнул другой. — Этому бухгалтеру руки поотрывать мало! Он вообще не смотрит, куда он что переводит.
И я понял, что обряд отрывания рук никуда в городе с XII века не делся. Только архитекторов поменяли на бухгалтеров, а так всё осталось, как и было.
Пока я об этом размышлял, представителя молодого государства стащили, наконец, со сцены и повели угощать сделанным из селёдки тортом «Наполеон», а к микрофону догадались запустить живого ветерана. Дав деду немного поговорить, отцы города так усердно принялись трясти ему руку, что мне даже показалось, будто они ненароком перепутали старика с приговорённым бухгалтером.
…Я выпил кваса и пошёл к себе. Навстречу мне спешили те, кто не хотел слушать речей, но был не прочь был поесть шашлыков под песню о тесной печурке. Шли люди просто и люди с детьми. Военная символика так или иначе присутствовала почти у всех. Неумело надетые пилотки лично у меня вызывали нездоровые армейские ассоциации эротического характера.
Особенно странно выглядели малыши в военной форме. Мимо меня протащили за руку одного генерал-майора лет пяти. Причем, нижний чин, который его волок, обещал, что генерал-майор, если не пойдёт своими ногами, обязательно получит по заднице, на что сам генерал-майор требовал от нижнего чина чупа-чупс, мстительно обещая в случае отказа прямо тут и описаться, невзирая на честь мундира.
Полугодовалый полковник бронетанковых войск, сидя у мамки на руках, в милитаристском угаре трогал её за грудь и активно чмокал соской, которая, однако, судя по её голубой раскраске, была всё-таки не танковой, а авиационной.
Оголтелая военщина орала из десятков колясок, надувные танки вились над колясками, офицеры не затыкались, пока «труженики тыла» не совали им в рот бутылочки с молоком.
***
…Ветер, налетевший с озера и прорвавшийся в город М через проходы в крепостных валах, сорвал тысячи белых лепестков с цветущих садов. Белое облако пронеслось над улочками и площадями, над красными и зелёными крышами, над горожанами. И исчезло так же внезапно, как и появилось.
«Да какая разница… — подумалось мне про только что услышанные речи, про луганского клоуна, про затюканного ветерана, про детей в гимнастёрках. — Этот город за свою историю чего только не видел и с чем только не сталкивался. Значит, пройдёт и этот бред, как тот «дым с яблонь», что только что растаял у меня на глазах. Ерунда всё…»
Вечером, когда мы с товарищем вышли от француза Жиля из его чудесной кафешки La Forêt, на городской площади было совершенно пусто. Только две девочки играли неподалеку от чёрного Ленина да откуда-то негромким скрипучим патефоном доносилось «Утомлённое солнце».
…Над городом неслышно проплыл разноцветный воздушный шар. Утомлённое городское солнце садилось в озеро. На реке стемнело ещё раньше и яркие лодки горожан уже слились с черными берегами, с домами на берегах, с деревьями у домов. Из громких звуков осталась лишь спевка лягушек перед ночным концертом да два-три активно солирующих кота ещё никак не могли успокоиться у себя на заборах. Наконец и коты утихли.
В городе М… Нет, наверное, всё-таки, правильнее — в городе N…
В городе N начиналась ночь. Наполненная лёгким озёрным ветром, исполненная неслыханной тишины, ночь, в которую помещается столько кислорода, что уже через полчаса неторопливого шага по набережным и мосткам тебя от него начинает шатать из стороны в сторону. Ночь, наполненная запахами свежей воды и цветущей сливы.
Последними на фоне уходящего в черноту неба различались купола церквей и соборов. Потом растворились и они. И вот тут я отчётливо понял, что человек, заманивший меня в город N — он колдун, что древние и от своей древности ставшие очень хитрыми боги племени меря накрыли меня своими чарами, и что я ещё не раз вернусь в город N.
Я обязательно вернусь. Особенно теперь, когда мне просто не терпится узнать, что ж это такое — sorbetto из селёдки…