Александру Солженицыну снова дико повезло. К нему вернулась посмертная слава. А ведь последний этап его творческой жизни был противоречив. Националист, имперец, частично монархист, он слишком сблизился с объектом своего творческого исследования-негодования, настолько, что был этим объектом проглочен и переварен. Как спрутом или какой анакондой. Хотя, справедливости ради заметим, вернувшись в ельцинскую Россию, он не сильно поладил с ней. Но тут, слава Богу, воцарился Путин, в результате чего «объект» и писатель так притерлись друг к другу, что стали практически одним целым, как охраняемая государством усадьба.

Однако при этом сильно обронзовевшему классику пришлось трагически разойтись со своим народом — с тем, который давал себе труд читать чуть более, чем по программе средней школы.

И так бы он и ушел из нашей жизни памятником, к которому заросла тропа почитателей, если бы время снова не догнало его, перегнало, вернее, погнало, как приливом, впереди себя.

Прилив времени актуализировал ту первую, главную, часть его творчества, где про чекизм и ГУЛАГ, которую нынешние чекисты предпочли бы забыть или, по крайней мере, перевести в разряд мемориала. За описание этого периода Солженицын получил международное признание в семидесятых и нынешнее посмертное признание молодых коммунистов-неосталинистов третьего тысячелетия, которые не нашли ничего лучше, как повесить чучело писателя (за шею) прямо на дверях музея ГУЛАГа в Москве, тем самым подтвердив, что писатель жив, пока его тема жива.

А тема-то действительно жива, она болит, — вот какой вывод мы должны осознать и принять. Буквально кровоточит, если через шесть-семь десятилетий от описываемых событий многие хотели бы расквитаться с чекистским прошлым нашей страны, но не знают, как это сделать, зато многие другие хотели бы расквитаться с первыми, возродив зомби-чекизм, и у них готовая технология под рукой.

Это настоящая гражданская война, которая пока протекает в холодном режиме — все больше по твиттерам и фейсбукам, но уже горячо поджигает кое-где по окраинам «русского мира», поскольку там убивают людей вполне всерьез и говорить, что это «как-то еще незначительно», можно только сравнивая с солженицынским ГУЛАГом и террором тридцатых.

Дело в том, что после Сталина и террора тридцатых для России все «мало», все незначительно, все пофигу.

Девять тысяч убитых в необъявленной войне с Украиной никого не отвлекает от воскресного вечера и даже не называется войной. Сбитый «Боинг» с пассажирами из десяти стран — досадное недоразумение: а чего он там летал? Разлетался, понимаешь! Аресты несогласных — не аресты.

Ведь и вправду это совсем не то же самое, что кинуть Михоэлса под колеса грузовика. Ковровые бомбардировки в Сирии для защиты конституционного строя тамошнего бессменного диктатора — это кино, компьютерная стрелялка, которая в подметки не годится боям за Сталинград.

Сталинизм привил определенные бесчувственность и бессовестность — это то, чем он продлил себя в настоящее и обессмертил, пусть даже вы его осудили и списали в архив, но при этом заметили как бы вскользь: а что ж мы так и будем всю жизнь за него каяться? Кому и зачем это нужно?

В контексте подобного мировосприятия заслуга Солженицына не столько в литературе, сколько в акционизме. Хотя тогда, в семидесятых, этого слова, конечно, не знали. Во всяком случае, его не знали с нынешней «пуссирайтской» и «павленской» стороны. Да и тот же Шаламов, наверно, был злее, социологичнее и литературнее, чем Солженицын. А многие другие — точнее и историчнее. Но только Солженицыну каким-то чудом удалось превратить свое творчество в акцию — передача «Архипелага» на Запад — и в театр — триумфальное издание «Архипелага» по миру.

Тот акционизм открывал прямой доступ к серым клеточкам дорогих россиян и регистрам их запечатанных душ, был востребован эпохой, сломал СССР, чего не скажешь про солженицынскую «мудрость». Хотя именно этого он сам и не понял, собираясь потом в основном «учить», отдыхая на потемкинской даче иллюзорной «новой» России.

И есть что-то закономерное и символичное в том, что не книгами, многотомными изданиями, а именно в виде акционизма хулиганствующих безумных молодых неосталинистов повешенный и почти забытый современниками Солженицын сегодня возвращается к нам в год 2016-й. Как сюрреалистический язык какого-то нового колокола, он не дает уснуть при возрождении многократно описанного им вселенского зла.
Фото: Россия. Санкт-Петербург. 27 августа. Посетитель у картины «Возвращение блудного сына. Путин и Солженицын» в Музее власти. Музей закрыт через пять дней после открытия из-за обвинений в экстремизме.  ИТАР-ТАСС/ Руслан Шамуков