Постсоветская душечка
11 декабря, 2021 3:00 пп
Мэйдэй
Михаил Берг:
ДУНЯ СМИРНОВА КАК ВЕКТОР ЭПОХИ
Я уже как-то рассказывал, как юная Дуня пришла устраиваться ко мне на работу в журнал «Вестник новой литературы». Ее предложение, на первый взгляд, было заманчивым: она хотела заниматься продвижением журнала, представлявшего две линии ленинградского и московского андеграунда. И уверяла, что сможет с помощью своих обширных знакомств продвинуть журнал в топ, а ее деятельность я смогу оценить по росту тиража. Мол, ее оплата будет являться только процентами с роста тиража.
Ее направили ко мне наши общие знакомые, их было немало, мы принадлежали к разным, но близким компаниям, к разным, но, казалось бы, родственным культурным кругам. В самом общем плане, ее кругом был культурно продвинутый слой золотой молодежи, мажоров, понимающих толк в современном искусстве. Что могло кому-то показаться близким к позиции андеграунда, но эта близость была, конечно, иллюзорной. Мажоры, даже самые культурно уточненные, всегда настороженно относились к нонконформистам, правильно угадывая в их позиции, неприятное отрицание позиций их отцов (да и их тоже), как конформистских. Но, помимо социокультурного несовпадения, я в ней – несмотря на желание понравиться – мгновенно ощутил игру в жестокую и хулиганистую стерву, а этот тип женственности был мне противопоказан. Однако, для всего дальнейшего будет небесполезно запомнить, что в 1989 Дуня Смирнова хотела работать в журнале, представлявшем андеграунд, возможно потому, что его потенции никому, в том числе и мне, и другим не были ясны.
Дуня как раз только перебралась из Москвы в Ленинград и вышла замуж за Аркашу Ипполитова (в скором времени хранителя Венецианской гравюры в Эрмитаже), и даже родила от него сына. Зачем это было нужно Дуне, в общем понятно, самые хулиганистые стервы падки на ярких мужчин. Зачем это нужно было Аркаше, который был открытым геем, жил со своим постоянным партнером Шурой Тимофеевским, понять сложнее, да и нужно ли? Важно, что Аркаша и Шура, были настоящими интеллектуалами, естественно мажорами, дистанцировавшимися от официальной культуры, но приемы этого дистанцировании были подчас очень смешными и внешними. Шура, например, покрасил потолок своей московской квартиры в черный, отливающий зеленым цвет, это как бы должно было уравновесить ту поддержку, которую он получал от отца, такой бунт в стакане воды. Что не помешало ему стать в определенный момент мотором «Коммерсанта» и ряда других проектов, в которых обязательный успех всегда был ответом в конце задачника. Иначе зачем браться?
Понятно, что жизнь представляла собой почти перманентный бунт, который естественным образом обретал сексуальные черты: сексуальная продвинутость и отсутствие барьеров всегда позволяли использовать секс в виде черного потолка. К чести Дуни нужно сказать, что чутье на ярких мужиков ее не подводило, хотя она сама была во многом очень дремучей и мало читавшей барышней. Потом, когда она возглавила бюро «Коммерсанта» в Питере, и стала канать под солидняк, возможно, ей приходилось читать больше, да и общение с умными людьми даром не проходит. Но даже в ее самом респектабельном варианте облика (а таких обликов у нее был целый комплект) просвечивала веселая и жестокая стервозность. Причем она сама решала, в какой степени показывать или скрывать эту стервозность; она была, конечно, рукотворной, но при этом помогала канализировать ту энергию бунта, которая в ней постоянно бурлила. Никакие групповухи и сексуальные бардаки не освобождали от давления подспудного анархизма и неудовлетворения, но она всегда умела использовать обе руки: девочку с арсеналом незаменимых знакомств на самом верху и сексуальную хулиганку, получающую радость от чужого унижения.
Хотя мы виделись нечасто, ибо иллюзорная близость наших культурных кругов, чем дальше, тем больше развенчивала эту иллюзорность, но общих знакомых было много, и слухи доходили. В какой-то степени участие в «Школе злословия» было каноническим для нее, она нашла телевизионный механизм канализации своей энергии протеста, она вместе с Таней Толстой всегда прибегали к одному, примерно, приему: заманить более-менее известного человека на мормышку той известности и принадлежности к постсоветской культурной элите, которую обе эксплуатировали, а потом дискредитировать его, выставляя в ложном свете.
Понятно, что это работало только до того момента, когда подвергаемый экзекуции не приходил к пониманию, что овчинка выделки не стоит. Что подвергаться унижению ради возможного роста популярности – слишком затратно, и не срывался с крючка, как тот же Парфенов. Понятно и то, что дамы, получавшие наслаждение от возможности легального втыкания иголок в мягкие места пациента, тщательно выбирали жертву, не позволяя возникнуть ситуации, когда сидящий напротив окажется поумней и пообразованней и не выведет их на чистую воду. В принципе, обыкновенный интеллектуальный лохотрон, поучаствовать в котором желающие всегда находились.
В любом случае и до замужества на Чубайсе Дуня Смирнова вполне оправдывала те две линии, которые проступали сквозь нее как электрические разряды от поражения молнией. Ее принадлежность к элите, которая открывала многие двери, и ее психологическая и иезуитская провокативность, ее бунт в принципе против всего, который придавал ее натуре двойственность, а вот мерять эту глубину многим было недосуг.
Именно поэтому для меня так мало нового в ее откровениях в интервью Собчак, которые разобрала Мария Певчих, показывая, что тот слой «блистательных интеллектуалов», к которым Дуня относит и Суркова, и Пескова, и Кириенко с Симоньян, есть лишь слой лохотронщиков, умело наваривающих на продаже своему работодателю в Администрации президента некую удивляющую профанов сложность, за которую Кремль платит звонкой монетой. Но мне не столь и важно, насколько эти люди воры и мошенники, важнее, что они никакие не интеллектуалы, а сырое в подозрительных пятнах полотенце, которым другие интеллектуалы вытирали руки и пот со лба.
И это очень характерно для Дуни с ее небольшим кругозором и непомерными амбициями светской львицы, подруги умных и ярких мужчин, сексуально озабоченной хулиганки от постельных приключений. Ее механизм различения реагирует именно на свет, на его яркость: то есть если мужчина излучает свет успеха, для нее это синоним интеллектуальной состоятельности. У нее отсутствует возможность поставить под сомнения эту связку, которая представляется ей очевидной. И она идет на свет как бабочка, но, что для бабочки вроде как чуждо, рубит с плеча по всему, что ставит под сомнение рифму между успехом и интеллектом.
И в очень важной и симптоматичной степени — это и есть путь постсоветской интеллигенции, которая, как та же Дуня, начинала с интереса к андеграунду с его потенциями и естественной яркостью, но когда свет потенциального успеха стал мигать, грозя погаснуть, переключилась на другие источники света. На тех, кто спорил с официозом, как интеллектуалы-мажоры в начале перестройки. Пока труба не сыграла зорьку, и Дуня, как постсоветская душечка, не пришла к выводу, что не стоит выдумывать велосипед, и если успех снискало поколение чиновников, в юности не чуждых интеллектуальных запросов, то вот это тот слой, который можно обернуть вокруг себя как кружева.
Нормально быть сексуально озабоченной анархистской и при этом любить путинских сановников, в виде источников фаворского света. Важно, что этот же путь проделала эпоха, начиная от бунта и черных потолков, а кончая поисками того, что искала не где-нибудь, а под кремлевским фонарем. Вот там лежит пуговица от чьего-то пиджака: забывчивость гения, это так знакомо.
Мэйдэй
Михаил Берг:
ДУНЯ СМИРНОВА КАК ВЕКТОР ЭПОХИ
Я уже как-то рассказывал, как юная Дуня пришла устраиваться ко мне на работу в журнал «Вестник новой литературы». Ее предложение, на первый взгляд, было заманчивым: она хотела заниматься продвижением журнала, представлявшего две линии ленинградского и московского андеграунда. И уверяла, что сможет с помощью своих обширных знакомств продвинуть журнал в топ, а ее деятельность я смогу оценить по росту тиража. Мол, ее оплата будет являться только процентами с роста тиража.
Ее направили ко мне наши общие знакомые, их было немало, мы принадлежали к разным, но близким компаниям, к разным, но, казалось бы, родственным культурным кругам. В самом общем плане, ее кругом был культурно продвинутый слой золотой молодежи, мажоров, понимающих толк в современном искусстве. Что могло кому-то показаться близким к позиции андеграунда, но эта близость была, конечно, иллюзорной. Мажоры, даже самые культурно уточненные, всегда настороженно относились к нонконформистам, правильно угадывая в их позиции, неприятное отрицание позиций их отцов (да и их тоже), как конформистских. Но, помимо социокультурного несовпадения, я в ней – несмотря на желание понравиться – мгновенно ощутил игру в жестокую и хулиганистую стерву, а этот тип женственности был мне противопоказан. Однако, для всего дальнейшего будет небесполезно запомнить, что в 1989 Дуня Смирнова хотела работать в журнале, представлявшем андеграунд, возможно потому, что его потенции никому, в том числе и мне, и другим не были ясны.
Дуня как раз только перебралась из Москвы в Ленинград и вышла замуж за Аркашу Ипполитова (в скором времени хранителя Венецианской гравюры в Эрмитаже), и даже родила от него сына. Зачем это было нужно Дуне, в общем понятно, самые хулиганистые стервы падки на ярких мужчин. Зачем это нужно было Аркаше, который был открытым геем, жил со своим постоянным партнером Шурой Тимофеевским, понять сложнее, да и нужно ли? Важно, что Аркаша и Шура, были настоящими интеллектуалами, естественно мажорами, дистанцировавшимися от официальной культуры, но приемы этого дистанцировании были подчас очень смешными и внешними. Шура, например, покрасил потолок своей московской квартиры в черный, отливающий зеленым цвет, это как бы должно было уравновесить ту поддержку, которую он получал от отца, такой бунт в стакане воды. Что не помешало ему стать в определенный момент мотором «Коммерсанта» и ряда других проектов, в которых обязательный успех всегда был ответом в конце задачника. Иначе зачем браться?
Понятно, что жизнь представляла собой почти перманентный бунт, который естественным образом обретал сексуальные черты: сексуальная продвинутость и отсутствие барьеров всегда позволяли использовать секс в виде черного потолка. К чести Дуни нужно сказать, что чутье на ярких мужиков ее не подводило, хотя она сама была во многом очень дремучей и мало читавшей барышней. Потом, когда она возглавила бюро «Коммерсанта» в Питере, и стала канать под солидняк, возможно, ей приходилось читать больше, да и общение с умными людьми даром не проходит. Но даже в ее самом респектабельном варианте облика (а таких обликов у нее был целый комплект) просвечивала веселая и жестокая стервозность. Причем она сама решала, в какой степени показывать или скрывать эту стервозность; она была, конечно, рукотворной, но при этом помогала канализировать ту энергию бунта, которая в ней постоянно бурлила. Никакие групповухи и сексуальные бардаки не освобождали от давления подспудного анархизма и неудовлетворения, но она всегда умела использовать обе руки: девочку с арсеналом незаменимых знакомств на самом верху и сексуальную хулиганку, получающую радость от чужого унижения.
Хотя мы виделись нечасто, ибо иллюзорная близость наших культурных кругов, чем дальше, тем больше развенчивала эту иллюзорность, но общих знакомых было много, и слухи доходили. В какой-то степени участие в «Школе злословия» было каноническим для нее, она нашла телевизионный механизм канализации своей энергии протеста, она вместе с Таней Толстой всегда прибегали к одному, примерно, приему: заманить более-менее известного человека на мормышку той известности и принадлежности к постсоветской культурной элите, которую обе эксплуатировали, а потом дискредитировать его, выставляя в ложном свете.
Понятно, что это работало только до того момента, когда подвергаемый экзекуции не приходил к пониманию, что овчинка выделки не стоит. Что подвергаться унижению ради возможного роста популярности – слишком затратно, и не срывался с крючка, как тот же Парфенов. Понятно и то, что дамы, получавшие наслаждение от возможности легального втыкания иголок в мягкие места пациента, тщательно выбирали жертву, не позволяя возникнуть ситуации, когда сидящий напротив окажется поумней и пообразованней и не выведет их на чистую воду. В принципе, обыкновенный интеллектуальный лохотрон, поучаствовать в котором желающие всегда находились.
В любом случае и до замужества на Чубайсе Дуня Смирнова вполне оправдывала те две линии, которые проступали сквозь нее как электрические разряды от поражения молнией. Ее принадлежность к элите, которая открывала многие двери, и ее психологическая и иезуитская провокативность, ее бунт в принципе против всего, который придавал ее натуре двойственность, а вот мерять эту глубину многим было недосуг.
Именно поэтому для меня так мало нового в ее откровениях в интервью Собчак, которые разобрала Мария Певчих, показывая, что тот слой «блистательных интеллектуалов», к которым Дуня относит и Суркова, и Пескова, и Кириенко с Симоньян, есть лишь слой лохотронщиков, умело наваривающих на продаже своему работодателю в Администрации президента некую удивляющую профанов сложность, за которую Кремль платит звонкой монетой. Но мне не столь и важно, насколько эти люди воры и мошенники, важнее, что они никакие не интеллектуалы, а сырое в подозрительных пятнах полотенце, которым другие интеллектуалы вытирали руки и пот со лба.
И это очень характерно для Дуни с ее небольшим кругозором и непомерными амбициями светской львицы, подруги умных и ярких мужчин, сексуально озабоченной хулиганки от постельных приключений. Ее механизм различения реагирует именно на свет, на его яркость: то есть если мужчина излучает свет успеха, для нее это синоним интеллектуальной состоятельности. У нее отсутствует возможность поставить под сомнения эту связку, которая представляется ей очевидной. И она идет на свет как бабочка, но, что для бабочки вроде как чуждо, рубит с плеча по всему, что ставит под сомнение рифму между успехом и интеллектом.
И в очень важной и симптоматичной степени — это и есть путь постсоветской интеллигенции, которая, как та же Дуня, начинала с интереса к андеграунду с его потенциями и естественной яркостью, но когда свет потенциального успеха стал мигать, грозя погаснуть, переключилась на другие источники света. На тех, кто спорил с официозом, как интеллектуалы-мажоры в начале перестройки. Пока труба не сыграла зорьку, и Дуня, как постсоветская душечка, не пришла к выводу, что не стоит выдумывать велосипед, и если успех снискало поколение чиновников, в юности не чуждых интеллектуальных запросов, то вот это тот слой, который можно обернуть вокруг себя как кружева.
Нормально быть сексуально озабоченной анархистской и при этом любить путинских сановников, в виде источников фаворского света. Важно, что этот же путь проделала эпоха, начиная от бунта и черных потолков, а кончая поисками того, что искала не где-нибудь, а под кремлевским фонарем. Вот там лежит пуговица от чьего-то пиджака: забывчивость гения, это так знакомо.