«Похоть свою усмиряю молитвой и сексом по телефону…»
23 марта, 2019 6:05 пп
Валерий Зеленогорский
Ночное-1. Ноктюрн № 66.
Я — Петя, мне пятьдесят, а я Петя до сих пор.
Когда мой папа был каким-то заместителем министра какого-то среднего машиностроения, мне было хорошо, а потом он умер от старости и тоски, а я остался с мамой.
Сначала мы съели бабушкину квартиру, потом дедушкину, потом маму съел рак, а я остался в Оружейном переулке, в родовом гнезде.
Потом приехала Лариса из Краматорска, родила себе двух детей и съела нашу дачу во Внуково в поселке МИДа. Я не работаю, тоска съела мою печень, я ей, правда, помог, своими руками.
Я уже проел две стены картин моего дедушки, которые он привез из блокадного Ленинграда, где был начальником госпиталя. Он помогал людям выживать, спасал их, а они благодарили его и целовали ему руки, и дарили ему картины и золото. Моя матушка говорила мне умирая, это тебе на черный день и он длится уже пятнадцать лет.
Я ненавижу новый режим, он убил мою семью, мне было хорошо, а теперь я с ужасом наблюдаю, как тает мамина шкатулка. Я недавно лежал в больнице, полукремлевской, мне до сих пор положено (спасибо папе) и медсестра — подмосковная клуша, говорила своей подружке из другого отделения: «Мои уже спят, я им вколола на ночь, когда же они все сдохнут, эти сталинские соколы», это она говорит о стариках и старухах, положивших жизнь за страну.
Да, после Ларисы я ни на ком не женился, похоть свою усмиряю молитвой и сексом по телефону, в дом никого не пускаю, живу схимником, читаю книги в папином кабинете, вчера нашел письмо И. Сталина моему папе, все-таки он понимал и ценил людей.
Я чувствую, что-то подспудно меняется, разрушителей страны постепенно давят, как подгнившие яблоки, они попали под пресс, сока они уже не дадут, а брагу из них еще замесить можно. Я верю, что придет время и мы пройдем победным маршем по Красной площади и бросим их штандарты у стен Мавзолея и мы выпьем еще по чарке за Победу, за нашу Победу.
Я — Петя, мне пятьдесят, я жду, мамина шкатулка тает…
Валерий Зеленогорский
Ночное-1. Ноктюрн № 66.
Я — Петя, мне пятьдесят, а я Петя до сих пор.
Когда мой папа был каким-то заместителем министра какого-то среднего машиностроения, мне было хорошо, а потом он умер от старости и тоски, а я остался с мамой.
Сначала мы съели бабушкину квартиру, потом дедушкину, потом маму съел рак, а я остался в Оружейном переулке, в родовом гнезде.
Потом приехала Лариса из Краматорска, родила себе двух детей и съела нашу дачу во Внуково в поселке МИДа. Я не работаю, тоска съела мою печень, я ей, правда, помог, своими руками.
Я уже проел две стены картин моего дедушки, которые он привез из блокадного Ленинграда, где был начальником госпиталя. Он помогал людям выживать, спасал их, а они благодарили его и целовали ему руки, и дарили ему картины и золото. Моя матушка говорила мне умирая, это тебе на черный день и он длится уже пятнадцать лет.
Я ненавижу новый режим, он убил мою семью, мне было хорошо, а теперь я с ужасом наблюдаю, как тает мамина шкатулка. Я недавно лежал в больнице, полукремлевской, мне до сих пор положено (спасибо папе) и медсестра — подмосковная клуша, говорила своей подружке из другого отделения: «Мои уже спят, я им вколола на ночь, когда же они все сдохнут, эти сталинские соколы», это она говорит о стариках и старухах, положивших жизнь за страну.
Да, после Ларисы я ни на ком не женился, похоть свою усмиряю молитвой и сексом по телефону, в дом никого не пускаю, живу схимником, читаю книги в папином кабинете, вчера нашел письмо И. Сталина моему папе, все-таки он понимал и ценил людей.
Я чувствую, что-то подспудно меняется, разрушителей страны постепенно давят, как подгнившие яблоки, они попали под пресс, сока они уже не дадут, а брагу из них еще замесить можно. Я верю, что придет время и мы пройдем победным маршем по Красной площади и бросим их штандарты у стен Мавзолея и мы выпьем еще по чарке за Победу, за нашу Победу.
Я — Петя, мне пятьдесят, я жду, мамина шкатулка тает…