Почему тебя нет?

Валерий Зеленогорский

Igor Brodsky поделился
Валерий Зеленогорский:

«На земле живет семь миллиардов человек, среди них много замечательных и миллионы просто гении, но меня они совсем не волнуют.
Меня волнуешь ты, просто девушка, спящая сейчас с другим мужчиной, он наверно сейчас положил на тебя ногу или, не дай бог, неудачно повернулся, или задел твое лицо своей рукой, и может быть, ты даже проснулась на мгновение, и сразу заснула, не успев обидеться, а может, все совсем не так, и ты нежно сопишь на его руке после секса или наоборот не спишь, замерев в неудобной позе, чтобы его ненароком не разбудить. Что там у вас с ним происходит для меня тайна, ты всегда говорила, когда мы были вместе, что только со мной тебе было хорошо, и я верил тебе, потому что мне было хорошо тоже.
Но ты — не я. Я только теперь это стал понимать, раньше расстояний между нами не было, просто, если мы хотели быть вместе, достаточно было одного звонка и время сжималось, и какие-то полчаса бросали нас в объятия друг друга, и остальное не имело значения.
Оно отступало, улетало и казалось, что так будет всегда.
Мы, конечно знали, что жизнь конечна, что есть обстоятельства, которые мы не преодолеем, их много, их больше, чем поводов быть вместе.
Когда общее желание складывается, то все получается, хоть на день, хоть на час, хоть на пять минут, и все остальное не имеет значения, просто не имеет никакого значения.
А теперь что-то случилось, налетело грозовым облаком, никаких видимых причин, еще вчера был солнечный день, такой долгожданный, а сегодня все не так, все, что было, все уплыло, и нет кораблей способных найти нас в бескрайнем море.
Мы каждый держимся за свою доску, каждый спасает самого себя, каждому понятно, что мы спасемся, но вместе мы уже плыть не сможем.
Наш плот разнесло в щепки, и мы плывем каждый к своему берегу, мы знаем, что нас ждет на том берегу, мы там были, но раньше между нами была дорога, а теперь она размыта, и черная вода разбивает остатки былой зыбкой грани, за которой отчаяние. Так должно было случится, но казалось, что маленькая тропинка еще существует и по ней, иногда, мы добирались до места, где можно было сплести наши руки.
А теперь я на пустынном берегу, с обломком весла от нашей лодки, которая разбилась о камни, которыми мы бросались в последнее время.
Эти камни летали между нами, а потом их стало так много, что их набралась незаметно целая гора, они вытеснили воду из нашей реки и стали огромным рифом, который отправил нас на мель, на которой мы лежим, как рыбы, жадно глотающие воздух.
На моем пустынном берегу ничего нет, я стал робинзоном на неведомом острове, и теперь мне придется учиться всему заново: самому добывать огонь, самому строить шалаш, в котором совсем не будет мило, потому что милой нет и рая нет.
И сколько мне сидеть на берегу и всматриваться в горизонт в поисках корабля, который отвезет меня в старый мир, где все было устроено так, чтобы я жил с тобой на одном берегу, я не знаю»
Вот такое странное письмо получила И. весной, в городе Риме.
Она была по делам, но сегодня она сделала себе выходной, первый выходной за неделю и провела она его замечательно, и уже вечером она присела на каменную скамью у незаметной с улицы траттории, она сидела с гудящими ногами от кружения по переулкам старого Рима.
Она была в нем не раз, и у нее были в нем заветные места, далекие от открыточных троп, от толп с фотиками, желающих разнести луки по всем континентам.
Так бывает на всех развалинах цивилизаций, когда камни разлетаются по карманам новых варваров, каждый год к развалинам подвозят грузовики с камнем, специально измельченным на сувениры, на память тем, кто положил в карман кусочек любимого города или раковины с берега, сделанные во Вьетнаме, которая шумит вам, как море в курортный сезон.
Теперь камни редко увозят, теперь города рвут вспышками камер и воруют виды, и тут же «ебошат лук» в свою сеть, где друзья уже через минуту увидят тебя на ступеньках лестницы на площади Испании, где ты красивее Софи Лорен, прикрывающей глаза волшебной рукой от слепящего солнца, как в фильме «Подсолнухи».
И не важно, что не Мастрояни стоит на твоем горизонте.
Твой «Мастрояни» уже не увидит твой лук и ебошить его ему бесполезно, он увидит и расстроится, а она до сих пор жалеет его.
Он не сумел раздвоиться, не сумел, у каждого свой предел твердости, нельзя требовать от мужчины, чтобы он брал высоту за высотой, закрывал каждую амбразуру, он свою вершину покорил, он даже вполз на свой Эверест, но он не Икар и взлететь не может, ну не умеет человек летать, во сне может, даже парить может с любимой в руке, как у Шагала, в жизни он дошел до вершины, а спускался вниз уже на карачках.
Он отравился на вершине другим воздухом, этот воздух пьянил, как веселящий газ, но жить в такой разреженной атмосфере он не смог, а жить в противогазе, со страхом за будущее, тоже нельзя, и она поняла тогда, десять лет назад, что не будет тянуть его в облака, где ангелы уже держали в своих руках маленьких толстых детей: мальчиков и девочек, темненьких и рыжих, озорных, белых, черных и льняных.
Он даже туда не посмотрел, внизу у него было много дел, мама, карьера, твердое желание встать на ноги, а уж потом…
Он полз на карачках вниз, в старую привычную жизнь, без рисков, по плану, шаг шагом до намеченной цели, а цель – чтоб зарплата как у линейного продюсера, девять кредитов, которые надо платить в срок, ну вот квартира есть, проценты выплачены, а ребенка нет, вот и весь тайм-план.
Эти легкие полеты по волнам своей памяти у И. бывали, все уже отболело и прошло, они теперь дружат, расстались полюбовно, как интеллигентные люди, разошлись, как в море корабли, каждый в свою гавань, связь была, интеллигентная, милый треп, заботливые интонации, мы же интеллигентные люди, ну не сложилось, ну что теперь глаза рвать и душить при встрече, зато мы друзья, не как у всех, ни ненависти, ни злости, просто два человека в какой-то момент сели не в один поезд, а в разные, но с одного вокзала, и поезд уже скрылся, а беспокойство, чтобы не случилось беды, еще есть, но выходить уже на своей остановке придется самой, и никто не вынесет твой чемодан, и не побежит за водой, чтобы смочить твои воспаленные губы.
Все можно сделать самой, все чемоданы на колесах, можно заказать себе вип-встречу, и в любой части света на перроне будет стоять человек любого пола в униформе или задрапированный под любимого, с цветами и с холодной водой в другой руке, и по прейскуранту, он даже может поднять на руки и донести до заранее арендованного кабриолета, который через тридцать минут довезет до отеля, ему можно даже не давать чаевые, не ломать себе кайф, все в предоплате с бонусом.
Это здорово, но не то. Для людей, для статуса, для самооценки и даже мамы, которая должна быть спокойна, что у тебя все «хор» в отправленных смс три раза в день.
Городить столько усилий для изображения покоя и счастья невыносимо, она делала так какое-то время, сама строила и рисовала будущий дом, покупая туда любую мелочь, она говорила себе: «Вот сделаю все до конца, позову, а он ахнет. Как сама! И решение, и перемычки?» Но как всегда, все случилось иначе, он пришел, равнодушно все посмотрел. Не пошел на второй этаж, похвалил так, как хвалят маленькую собачку, когда у самого в руках рвут цепь два алабая.
Но ему можно всегда позвонить, в любое время, даже ночью, даже за городом, когда спустило колесо или потерялись ключи, и он приедет, ведь мы — друзья, и цветы всегда присылает на ДР, пишет милые записки с поздравлениями, как никто, но этого уже не надо, есть МЧС, «Ангел» и мировая сеть, посылающая цветы даже в голодающие районы черной Африки и в места военных конфликтов, не надо добывать мамонта, не надо защищать от хулиганов на улице, есть шокер, есть, наконец, тревожная кнопка, по которой специально обученные люди приедут и наваляют любому врагу.
Этого ничего не надо, раньше она баловалась такими штуками, пыталась таким способом укорить старого друга, напомнить ему, что ты жива, и его помощь пусть будет немым укором.
Пусть корчится и мучается, пусть видит, что он натворил и чего лишился, а потом эти игры надоели, ну поставишь близкого человека раком, ну увидишь в его глазах смятение и боль, и что, лучше тебе стало, веселее и радостнее станет всем?
На телефоне она еще раз прочитала его письмо, она никак не могла понять, откуда в нем такие странные речи, все давно переговорено, они выстроили новые отношения, где никто не переступал черту, за которой зажившие раны начинают кровоточить, ночная слабость, отчаяние, пьяные аномалии, вызывающие духов прошлого, он, как всегда, вчера звонил, все мило и прилично, поговорили ни о чем, в воздухе ничего не было и тут, на тебе.
Она могла набрать его и все быстренько разрулить, но она его знала и весьма неплохо, он мигом съедет с темы, скажет мило, что навеяло фильмом, где все было, как у нас, но со счастливым концом, отопрется от своих желаний, она знает его, столько лет служила мусорным баком для его фантазий и выдавленных рабских гадостей, что ему советовал делать любимый Чехов.
Только Антон Павлович не предполагал, что в нашем случае, каждая выдавленная капля падала со всем своим гноем в нее, заражая ее душевную экологию неразлагаемыми отходами. Знаете, удобно так, сбросить свой мусор у чужих ворот и идти с хорошим настроением на электричку с пустыми руками…
Она честно хотела позвонить, таких писем она не получала уже много лет, ей казалось, что она перестала их ждать, но вот оно пришло, и ей показалось, на мгновенье, что она нашла потерянный ключ от собственного сердца, который она давно выбросила в чертово озеро.
Она знала, что оно колдовское, как в песне советского композитора В. Добрынина «Колдовское озеро у меня в груди», она, маленькая, смеялась над этой хренью, глядя на старого еврея, называющего себя армянином, страдающим на сцене такими глупыми словами. Воспоминание ее развеселило, черная хмарь развеялась.
Она посмотрела на небо, там не было ни тучки. Я подумаю об этом завтра, так она убеждала себя маленькой девочкой, когда все сходили с ума от фильма «Унесенные ветром».
— Хватит ныть, сказала она себе, — потом она встала и дернула медное кольцо двери, по легенде, в нее входили ещё варвары, покорившие Рим.
Зазвенели бубенцы и колокольчики, и она вступила в подвал.
В центре зала, в белом фартуке, стояла донна Вита, толстая и радостная, так у нее было вышито, красными нитями на переднике.
Она поняла, что сейчас выпьет, видимо много, может быть даже нажрется.
Но почему так ноет сердце? Почему…