По дороге из Москвы… (Моя вина…)
6 мая, 2020 8:09 дп
Олег Утицин
Олег Утицин:
…При посадке в поезд дождя не было. Таджики были, немного грузчиков и много тюков на Казанском вокзале. Дождь вне вагона. Было понятно до сырости внутри кожи, как дождь удручает людей там, на воле. И стыдно, когда на остановках выходишь покурить на перрон, а дождь освежает, а уж спрятать надежно сигарету в кулак — это как кататься на велосипеде, незабываемо.
И стемнело. И были подсчеты столбиков, отмерявших сотни метров до моря, (вон из России!) и отменённых часовых поясов, и надежда что ближе к Востоку рассветет раньше. В половине десятого вечера, когда я улегся в гнездо на верхней ветке вагона, всех моих попутчиков разбудил телефон моей мобилы. Я устыдился, и сказал шепотом в трубку, что вышел на связь.
Мне позвонили в поезд сказать, что не дозвонились мне в Абхазию и в Москву, когда я в ней был, чтобы сказать, что мой сын умер. И что его, потому что не могли дозвониться, похоронили без меня. И сказали, где похоронили — на кладбище на клочке земли рядом с его матерью, моей первой женой…
— Что ты молчишь? — спросили меня — Алешка, умер, понимаешь? Его нет больше!!!!.. Скажи что-нибудь…
— Я потом перезвоню, — вот и все, что я сказал.
Поезд шел плавно, на хорошей скорости. И пассажиры усыпились так же плавно. И я глаза закрыл. И открыл сразу, поймав себя на том, что лежу на спине, головой на подушке, с закрытыми глазами, со сложенными на груди руками. И посреди белых простыней…
Я смотрел на пластик верхней полки, где отблескивали огни фонарей, и вспоминал, что когда было светло и видно рельсы, я думал о них, как об энергетических линиях, которые соединяют Инь-Ян местечки на планете. И книжку Алеши Насретдинова читал подаренную. Читать начал, естественно и соответственно собственной гордыне, с рукописной подарочной подписи автора книги мне. Именно мне. Но только именно этой книги. А у второй книги, которая тоже именно, была другая подпись, но тоже именная. И мне захотелось позвонить Алеше Насретдинову, чтобы сказать: «Здравствуй, Леша…»
А что сказать дальше, я не знал…
И начал успокаивать себя тем, что мне не надо срочно возвращаться в Москву. А первый посыл был именно такой. Мне не надо, в который уже раз, стоять над открытым гробом и искать хоть что-то знакомое и живое на мёртвом лице близкого человека.
Только близкие люди все время разные, а кладбища начинают повторяться. И обязательно, блин, какая-нибудь чахлая берёзка рядом с ямой.
И обязательно неизвестно чья бабушка, которая скажет, что берёзка это хорошо, потому что летом будет хорошо здесь сидеть в тени… Ну да, а зимой разжигать из неё костёр.
Я езжу в Москву на могилы. Я езжу в Москву на могилу Москвы. Я ругал свою мать перед её смертью — хватит ходить по кладбищам, по врачам ходи или по лесу гуляй на Щёлковской, там, где могил нет!
— Ну как же? — мотивировала она — у твоей тёти Нины сорок дней, а там, на другом кладбище, у дяди, которого ты не знаешь. А ещё там… ну как не пойти…
Вот так. Взять и не пойти. Приехал в Москву и пошёл к матери на кладбище.
А к отцу не успел сходить. И к Татьяне, первой жене, не успел. И не хотел, если честно.
И ещё на кучу могил не пошёл.
Вспомнил Лёшку Сергеева. Господи, как я его люблю этого талантливого распиздяя. Он приснился мне, улыбался заранее подготовленной для меня шутке, и выдал: «Как жизнь?»
— Хуёво, Леха. С женой поругался…
— А-а брось, это ерунда. У меня вот вообще …уйня.. Я вообще умер, — и он засмеялся, заглушая смех и эмфиземно прикашливая, как обычно…
Я засмеялся и проснулся. Через три часа мне позвонили из «Коммерсанта» и сказали, что Лёшка Сергеев умер…
За несколько лет до этого мне позвонили по телефону и сказали, что умер Серёжа Шмаков, чемпион Казахстана среди юниоров по карате, во время службы в СА, мой ученик, у него были веские причины, смакуя жизнь пожить подольше…
Олег Утицин
Олег Утицин:
…При посадке в поезд дождя не было. Таджики были, немного грузчиков и много тюков на Казанском вокзале. Дождь вне вагона. Было понятно до сырости внутри кожи, как дождь удручает людей там, на воле. И стыдно, когда на остановках выходишь покурить на перрон, а дождь освежает, а уж спрятать надежно сигарету в кулак — это как кататься на велосипеде, незабываемо.
И стемнело. И были подсчеты столбиков, отмерявших сотни метров до моря, (вон из России!) и отменённых часовых поясов, и надежда что ближе к Востоку рассветет раньше. В половине десятого вечера, когда я улегся в гнездо на верхней ветке вагона, всех моих попутчиков разбудил телефон моей мобилы. Я устыдился, и сказал шепотом в трубку, что вышел на связь.
Мне позвонили в поезд сказать, что не дозвонились мне в Абхазию и в Москву, когда я в ней был, чтобы сказать, что мой сын умер. И что его, потому что не могли дозвониться, похоронили без меня. И сказали, где похоронили — на кладбище на клочке земли рядом с его матерью, моей первой женой…
— Что ты молчишь? — спросили меня — Алешка, умер, понимаешь? Его нет больше!!!!.. Скажи что-нибудь…
— Я потом перезвоню, — вот и все, что я сказал.
Поезд шел плавно, на хорошей скорости. И пассажиры усыпились так же плавно. И я глаза закрыл. И открыл сразу, поймав себя на том, что лежу на спине, головой на подушке, с закрытыми глазами, со сложенными на груди руками. И посреди белых простыней…
Я смотрел на пластик верхней полки, где отблескивали огни фонарей, и вспоминал, что когда было светло и видно рельсы, я думал о них, как об энергетических линиях, которые соединяют Инь-Ян местечки на планете. И книжку Алеши Насретдинова читал подаренную. Читать начал, естественно и соответственно собственной гордыне, с рукописной подарочной подписи автора книги мне. Именно мне. Но только именно этой книги. А у второй книги, которая тоже именно, была другая подпись, но тоже именная. И мне захотелось позвонить Алеше Насретдинову, чтобы сказать: «Здравствуй, Леша…»
А что сказать дальше, я не знал…
И начал успокаивать себя тем, что мне не надо срочно возвращаться в Москву. А первый посыл был именно такой. Мне не надо, в который уже раз, стоять над открытым гробом и искать хоть что-то знакомое и живое на мёртвом лице близкого человека.
Только близкие люди все время разные, а кладбища начинают повторяться. И обязательно, блин, какая-нибудь чахлая берёзка рядом с ямой.
И обязательно неизвестно чья бабушка, которая скажет, что берёзка это хорошо, потому что летом будет хорошо здесь сидеть в тени… Ну да, а зимой разжигать из неё костёр.
Я езжу в Москву на могилы. Я езжу в Москву на могилу Москвы. Я ругал свою мать перед её смертью — хватит ходить по кладбищам, по врачам ходи или по лесу гуляй на Щёлковской, там, где могил нет!
— Ну как же? — мотивировала она — у твоей тёти Нины сорок дней, а там, на другом кладбище, у дяди, которого ты не знаешь. А ещё там… ну как не пойти…
Вот так. Взять и не пойти. Приехал в Москву и пошёл к матери на кладбище.
А к отцу не успел сходить. И к Татьяне, первой жене, не успел. И не хотел, если честно.
И ещё на кучу могил не пошёл.
Вспомнил Лёшку Сергеева. Господи, как я его люблю этого талантливого распиздяя. Он приснился мне, улыбался заранее подготовленной для меня шутке, и выдал: «Как жизнь?»
— Хуёво, Леха. С женой поругался…
— А-а брось, это ерунда. У меня вот вообще …уйня.. Я вообще умер, — и он засмеялся, заглушая смех и эмфиземно прикашливая, как обычно…
Я засмеялся и проснулся. Через три часа мне позвонили из «Коммерсанта» и сказали, что Лёшка Сергеев умер…
За несколько лет до этого мне позвонили по телефону и сказали, что умер Серёжа Шмаков, чемпион Казахстана среди юниоров по карате, во время службы в СА, мой ученик, у него были веские причины, смакуя жизнь пожить подольше…