Панама в вопросах и ответах
9 апреля, 2016 8:19 дп
Андрей Мовчан
Андрей Мовчан:
В последнее время столько сказано и написано о панамском досье (в основном эмоции и догадки превалируют над здравым анализом), что мне, знакомому не понаслышке с международным финансовым бизнесом, и в том числе с операциями офшорных компаний, показалось полезным написать своего рода «самоинтервью» на эту тему в стиле беседы с беспристрастным техническим специалистом, просто чтобы прояснить фактические аспекты темы. Надеюсь, что ответы, приведенные ниже, позволят каждому сформировать свое мнение, каким бы оно ни было.
Являются ли обнародованные документы, связанные с Россией, доказательством коррупционной или другой противозаконной деятельности указанных в них лиц?
Нет, не являются. Сами по себе эти документы фиксируют только факт оперирования через офшоры и низкий уровень юридической проработки этих операций. С точки зрения нормальной юриспруденции, основанной на принципе презумпции невиновности, мы должны констатировать три важных факта:
- Все указанные операции могут иметь и с ненулевой вероятностью имеют законное объяснение, а значит, мы обязаны в силу обоснованных сомнений воздержаться от обвинений (если хотим остаться в поле правового мышления и не уподобиться отдельным представителям российских силовых структур и судебных инстанций вкупе с частью журналистов и общественных деятелей).
- Сами по себе указанные операции формально не идут вразрез с законодательством. Возможные нарушения, если таковые были, происходили на других этапах транзакций, либо стояли «за» транзакциями, и представленные документы могут лишь косвенно свидетельствовать о возможности таких нарушений. При этом у нас уже накоплен очень большой объем прямых и косвенных свидетельств того, что в России процветают коррупция, фаворитизм и злоупотребление связями и служебными полномочиями. В этом смысле представленные документы скорее разочаровывают «невинностью», чем вызывают новые подозрения.
- Установлением вины в цивилизованном обществе занимаются органы следствия и суда. Более того, в случае голословного обвинения и последующего иска о клевете бремя доказательства обвинения ложится на обвинившего. Конечно, в России нам трудно (если вообще возможно) ожидать независимого следствия и справедливого суда, в том числе по данному расследованию. Но это не дает нам права на голословные обвинения, если мы не хотим поддержать своими действиями ту репрессивную машину, построенную на «революционной целесообразности», в которую превращено российское правосудие. Тот, кто хочет цивилизованности, не ведет себя подобно дикарям даже против дикарей.
Являются ли операции, указанные в документах, подозрительными?
Да, конечно, являются. Любая офшорная операция формально подозрительна с точки зрения уклонения от уплаты налогов, и ее стоит проверить (хотя на практике лишь немногие офшорные операции действительно имеют целью такое уклонение — тут важно не путать уклонение с совершенно законной оптимизацией налогов).
Кроме того, договоры на оказание «консультационных услуг» с суммами компенсации в сотни тысяч и миллионы долларов вполне могут прикрывать незаконный вывод денег с целью незаконного обогащения менеджмента компаний-плательщиков или третьих лиц, а также незаконное снижение налоговых выплат за счет увеличения себестоимости.
Проведение сделок купли-продажи ценных бумаг с отказом от исполнения и выплатой штрафов за отказ также может использоваться для вывода денег из компании с целью незаконного обогащения. Таким образом, «консультационные услуги» и сделки с отказом, в случае если бенефициаром получателя являются не бенефициары плательщика, могут быть инструментом хищения.
Получение необеспеченных кредитов может свидетельствовать о злоупотреблении служебным положением, сговоре с целью незаконного обогащения, получении взятки должностным лицом, выдающим кредит.
Переуступка прав требования на реальные суммы за символическую плату может свидетельствовать как о сговоре с целью хищения денежных средств, так и об уходе от уплаты налогов за счет списания в убытки завышенных сумм.
Разумеется, усугубляет подозрения тот факт, что операции проводились с компаниями, носящими характер SPV (special purpose vehicle, компания, созданная не с целью ведения бизнеса) и не имеющими substance (офиса, сотрудников, фиксированных активов). Кроме того, компании принадлежали бенефициарам, напрямую не участвующим в бизнесе. Однако первое может быть свидетельством законной оптимизации налогов, а второе — почти законного обхода требований по неаффилированности контрагентов.
Можно ли проверить законность указанных операций?
Да, располагая бо́льшим количеством информации, это сделать можно. С точки зрения проверки офшорной транзакции на уход от налогов достаточно убедиться, что транзакция не фиктивна (то есть предмет договора соответствует реальным действиям сторон) и цены соответствуют рыночным уровням и практике, а конечные получатели вознаграждения и поставщики услуг уплатили налоги по законодательству территории их резиденции. В частности, в отношении консалтинговых договоров необходимо убедиться в наличии результата работы (отчеты, сообщения, предоставленные данные и рекомендации, переданная интеллектуальная собственность и пр.) и провести сравнение стоимости с аналогичными работами для других заказчиков. Та же самая проверка нужна для исключения подозрения в хищении с помощью завышенных цен или фиктивных работ.
Парные транзакции купли-продажи ценных бумаг и сделки с отказами и штрафами проверяются целесообразностью первичных операций. Необходимо исключить вероятность того, что эти транзакции были сделаны в рамках обычной текущей деятельности, а затем отменены (сделаны обратные) в связи с изменением обстоятельств. Впрочем, с учетом того, что транзакции совершены с явно аффилированным и не рыночным контрагентом, вероятность «текущей деятельности» мала, хотя и не исключена. Остается еще вариант использования таких транзакций для перераспределения ликвидности в рамках нормальной хозяйственной деятельности, например, вместо операций займа (для того, например, чтобы не усложнять бухгалтерию выплатами процентов и прочими формальностями). Этот вариант легко проверяется исследованием «продолжения» операций (не представленного в рамках расследования): в чью пользу они проводились, был ли в конечном итоге осуществлен возврат средств и пр. При очень формальном подходе в этой ситуации можно инкриминировать сторонам проведение фиктивных сделок (кредит оформлен как сделки купли-продажи с передачей заранее оговоренной прибыли) и даже попробовать забрать суммы сделок в доход государства, но доказать такой умысел крайне сложно (если, конечно, действовать в пределах цивилизованного правового поля).
Цессии (уступки) за 1 доллар, как правило, не являются следствием незаконных операций. Очень часто они используются для передачи активов между компаниями одного бенефициара или как способ передать активы во временное пользование (тогда через некоторое время возникает «ответная» сделка, возвращающая активы). Тем не менее, чтобы исключить хищение и уход от налогов, надо проверить, не является ли передающая сторона неаффилированной с принимающей, не изменяется ли у нее налоговый статус или объем налогов к уплате в связи с передачей.
Что касается кредитов, то с ними ситуация сложнее. Необходимо удостовериться в рыночности ставок процента (сам факт беззалоговости ничего не говорит о нарушениях), целевом использовании кредита, если оно прописано в договоре, и соответствии возврата кредита и уплаты процентов предусмотренному графику. Однако, даже если ставки процента занижены, а возврат в срок не состоялся, это еще не доказательство преступления, а всего лишь повод для усиления подозрений. В конечном итоге историю с выдачей кредита с мошенническими целями удается квалифицировать как хищение (мошенничество, взятку и пр.), только если налицо скрытое от кредитора нецелевое использование, особенно если целевое использование было изначально невозможно или обнаруживаются дополнительные доказательства (факт передачи взятки банкиру, запись разговора или переписка и пр.). Так что «кредитную» часть можно считать малоперспективной.
Можно ли говорить о доказанности причастности президента России к обнародованным операциям?
Нет. Имя президента России никак не фигурирует в представленных материалах.
Возникают ли обоснованные подозрения относительно роли президента России в обнародованных операциях?
Поскольку речь идет о сделках между компаниями, бенефициарами и менеджерами которых являются персоналии с длительной историей личных (внеслужебных) отношений с президентом России, уместен вопрос о роли самого президента или его имени (факта наличия дружеских отношений, в том числе использования этого факта без его ведома) в части принятия решения о проведении данных транзакций независимыми сторонами. В частности, можно предположить влияние факта таких отношений на решение по выдаче необеспеченных кредитов. Однако в рамках российского законодательства даже прямое вмешательство президента России с настоятельной просьбой о выдаче такого кредита не являлось бы незаконным (мы наблюдали неоднократно, как глава государства вмешивался в бизнес-процессы подобным образом, например, в ситуации с Пикалево; мы знаем, что многие кредиты крупнейших банков выдавались по рекомендации высших должностных лиц и пр. ), тем более не являлось бы незаконным решение о выдаче кредита в связи с оценкой заемщика как надежного по причине его дружбы с президентом России (такая оценка — прерогатива банка).
Как можно оценить сумму в 2 млрд долларов, приведенную в документах?
Сумма 2 млрд долларов не имеет отношения к объемам реальных операций, описанных в документах. Это сумма, формально заявленная в документах на открытие компании, при описании ее будущей деятельности. Она могла бы быть и 20, и 200 млрд долларов с тем же успехом. Суммы, которые реально проходили через счета указанных компаний, составляли от сотен тысяч до десятков миллионов долларов.
Какие обвинения в связи с обнародованными операциями, скорее всего, не имеют под собой оснований?
Представленная информация не дает никаких оснований для предположений о использовании офшоров с целью передачи взяток высшим должностным лицам. Точно так же нет никаких оснований предполагать, что данные компании участвовали в отмывании денег, полученных преступным путем: ни у одной транзакции нет «серых» источников денег, все они начинаются в совершенно подконтрольных точках.
Почему сходные операции европейских политиков вызывают такой резонанс в Европе и чем ситуация в России отличается от европейской?
В Европе факты использования офшорных компаний сами по себе не вызывают никакого резонанса — законное использование офшоров является стандартной практикой; в частности, на офшорной базе построена основная часть индустрии управления активами. Однако, поскольку в Европе очень высока индивидуальная налоговая нагрузка, практика использования офшоров в целях нелегального ухода от налогообложения достаточно распространена и считается совершенно недопустимой для лиц, имеющих отношение к политике. Именно обвинения в уклонении от уплаты налогов лежат в основе бурной реакции общественности на разоблачения Месси, отца Камерона или премьера Исландии.
В России индивидуальные налоги (13%, 9% на дивиденды до 1 января 2015 года, 0% в целом ряде специальных случаев инвестирования, 0% на наследование и дарение) не являются существенным бременем для предпринимателей, а налоги на ФЗП, НДС и налог на прибыль на территории России с помощью офшоров не обойдешь. Поэтому использование офшоров в России само по себе не должно бы становиться предметом резонансных скандалов. Конечно, есть некоторое количество «грязных» денег в офшорах, но с учетом стремительно усиливающейся системы контроля за личностью бенефициаров (KYC) и происхождением денег (AML) в офшорах (в частности, в Панаме и BVI) и особенно в банках, в которых офшоры открывают счета, сегодня держать грязные деньги внутри России существенно безопаснее.
Кроме того, в Европе достаточно развит «этический кодекс», согласно которому все отношения политиков с бизнесом и бизнесменами должны быть прозрачными, а любой конфликт интересов — публичным (надо понимать, что и наличие таких отношений, и наличие такого конфликта вполне допустимо, важно, чтобы информация о них была публичной). Поэтому информация о скрытых от общества активах, бизнесах друзей или собственно политиков вызывает бурную реакцию по большей части именно в силу нарушения этого кодекса. В России такого кодекса не существует ни на бумаге, ни в сознании общества, а жизнь, связи и интересы политиков являются конфиденциальными и охраняемыми государством от общественного внимания. Поэтому, с одной стороны, в России не приходится ждать общественной реакции на откровенные проявления фаворитизма и протекционизма, которые мы наблюдаем каждый день без всяких расследований, а с другой — достаточно безобидные факты офшорных операций в силу закрытости жизни «околополитических кругов» вызывают распространение слухов и бездоказательных обвинений.
Что из обнародованного является новостью?
Почти ничего. Использование офшоров российскими бизнесменами и политиками широко известно. Бизнесы и персоналии, так или иначе связанные с первыми лицами страны, получают особые возможности для ведения бизнеса с государственными структурами, привилегии при предоставлении кредитов и подрядов, преференции в отношении к ним налоговых и других государственных органов и в назначении на государственные должности — это не секрет и никем не скрывается. Новостью разве что можно считать слабость юридической поддержки операций этих привилегированных лиц: судя по расследованию, операции выполнялись неаккуратно, без достаточной проработки, документировались плохо и часто задним числом.
Если данное расследование действительно указывает на коррупцию (и даже если это в данном случае не так), что нужно предпринимать для того, чтобы начать эффективно бороться с коррупцией?
Борьба с коррупцией путем наказания виновных крайне неэффективна, хотя и удовлетворяет чаяниям общества. Как показывает мировая практика, даже самые суровые наказания (расстрелы вместе с родственниками, варка в кипятке, отрубание рук и пр.) не снижают уровня коррупции. Более того, на этом пути, в попытке эффективно разоблачать коррупционеров, власть вынуждена неадекватно развивать силовые структуры, которые парализуют деятельность честных чиновников бесконечными проверками и подозрениями, а деятельность бизнесменов — бесконечным регламентированием операций с государством. Более того, гипертрофированные силовые органы, с одной стороны, видят своей целью «увеличение раскрываемости» и потому быстро начинают находить коррупцию повсюду, даже там, где ее нет, а с другой стороны, сами моментально заражаются коррупцией. В конечном итоге коррупция становится не только тормозом для экономики, но и парализующим элементом госструктур, и базой для борьбы за власть между группами влияния, причем группа, теряющая власть из-за обвинений в коррупции, уступает место своим яростным обвинителям, которые начинают воровать и брать взятки в еще больших масштабах.
Единственный разумный способ борьбы с коррупцией заключается в одновременном ослаблении регулятивного бремени и упрощении налоговых и лицензионных процедур, и построении институциональной базы для управления экономикой (эффективные законы, суды, саморегулируемые организации бизнеса, широкое представительство профессионалов и предпринимателей в органах власти и общественных организациях). Параллельно с этими процессами необходимо повышать заинтересованность политиков и чиновников в «чистоте» карьеры — за счет значительных легальных вознаграждений, легализации лоббистской деятельности, высокого пенсионного обеспечения (при условии чистого послужного листа), — и вводить этический кодекс, требующий не только исполнения буквы, но и духа закона, полной прозрачности и понятности экономических и личных отношений политика и чиновника. Эту работу можно делать только постепенно, последовательно, в рамках постоянного политического диалога с властью, которая, с одной стороны, не заинтересована что бы то ни было менять, а с другой — не может не понимать пагубных последствий консервации сегодняшнего статус-кво.
Все вышесказанное, конечно, не отменяет необходимости расследования фактов коррупции и наказания виновных; надо только понимать, что такие расследования и наказания не являются эффективным и не могут являться единственным средством борьбы с коррупцией.
Почему появилось это расследование и какие у него перспективы?
Вряд ли можно увидеть за этим расследованием чей-то государственный или групповой интерес — уж слишком широкую группу «подозреваемых» оно затрагивает. Тем более странно предполагать, что расследование направлено против российских должностных лиц: России в расследовании посвящена малая часть. А уж видеть за расследованием США вообще невозможно: все долларовые операции контролируются США достаточно хорошо, чтобы при необходимости выявить всю цепочку бенефициаров без всякого расследования и утечек.
Скорее всего, данное расследование — очередной результат идущей в мире информационной революции, в рамках которой секретов становится все меньше, а часть общества, способная и готовая тратить силы, финансы и время на их раскрытие, — все активнее. Мы движемся в сторону мира необнаружимых, но тотальных программных и аппаратных средств копирования, прослушивания и видеосъемки, в котором интерес к чужим секретам и личной жизни будет постоянно расти, и спрос будет порождать растущее предложение (там, где не проберутся программы и устройства, всегда найдутся большие деньги, чтобы подкупить инсайдера, или большая слава, чтобы спровоцировать его на публичное разоблачение). Мы идем к миру без секретов, включая интимные. Можно по-разному оценивать эту тенденцию, но нельзя ее не учитывать.
В том, что касается данного расследования, можно предположить, что постепенное обнародование материалов будет приводить к изменениям раскладов сил на политической арене разных стран мира: в демократических странах в большой степени, в авторитарных — в меньшей, в тоталитарных странах эти изменения вообще не будут происходить. Однако для развитого мира такие изменения баланса в связи со скандалами — рутинное явление, опыт которого в Европе, например, превышает 200 лет. Так что ждать коренных изменений из-за этого расследования не приходится.
Как повлияет расследование на международное положение России?
Скорее всего, никак. Расследование не содержит никаких фактов, которые не были бы уже известны международной общественности и государственным органам, например, США. Конечно, вполне возможно, что результаты расследования будут называться в числе причин для тех или иных действий, в том числе рестриктивного характера. Однако с большой вероятностью они будут служить официальным прикрытием, а реальные причины этих действий будут другими.
Какие общие выводы можно сделать из результатов этого расследования?
Основных выводов, на мой взгляд, четыре:
- Мир становится прозрачнее для тех, кто раньше отказывался видеть очевидное. В первую очередь это касается правительств и регуляторов, которые еще вчера могли позволить себе закрывать глаза на те или иные операции «привилегированных» агентов, а сегодня глаза им будут раскрывать принудительно все чаще и чаще.
- Для тех, кто не отказывался видеть реальность, в результате таких расследований вряд ли откроется что-то принципиально новое. Тот факт, что в России господствует феодальный фаворитизм и вся экономическая система работает не исходя из оптимизации затрат и максимизации выгоды, а в пользу избранных экономических агентов, не является секретом, как не является секретом и то, что основной бизнес в России осуществляется через офшоры.
- Уровень слабости российской правовой и экономической модели, как и уровень рисков оперирования в России стали уже несовместимыми с каким бы то ни было развитием экономики. Тот факт, что близкие президенту России люди оперируют через офшоры, что для них «присмотр» финансовых властей США, риск экспроприации из-за санкций и существенные расходы на юристов и структуру предпочтительнее рисков проведения операций в России, является приговором существующей системе. Мы никогда не получим инвестиций в Россию, не добьемся увеличения предпринимательской активности, не снизим коррупцию, не получим роста экономики без коренной перестройки системы, кардинально снижающей риски и увеличивающей гибкость и удобство правовой платформы.
- Реакция российского общества на расследование показывает совершенную неготовность его к адекватному восприятию такого рода информации. В сущности, часть общества, вообще заметившая расследование, разделилась на две группы: первая группа воспринимает данную информацию как угрозу заведенному в России порядку вещей, который ее персонально устраивает, и занимает агрессивно-защитную позицию — от попыток использования данной информации для обострения идеологической конфронтации с развитыми странами и до придумывания, мягко говоря, нерелевантных оправданий и отговорок. Вторая группа относится к данному расследованию как к поводу обвинить фигурантов во всех смертных грехах и активно убеждает себя, что расследование принесло новую и решающую информацию относительно участия высших должностных лиц и их контактов в коррупции. Ни та, ни другая позиции никак не приближают нас ни к правовому государству, ни к избавлению от коррупции. На мой взгляд, единственно правильной позицией будет отказ от пока голословного обвинения персоналий и фокус на формировании широкого общественного запроса на увеличение прозрачности операций, на создание действующего этического кодекса, на постепенное снижение корруптогенности экономической среды. Частью такого запроса может быть законное требование проведения гласного внутрироссийского расследования по фактам, приведенным в опубликованных документах.
Андрей Мовчан
Андрей Мовчан:
В последнее время столько сказано и написано о панамском досье (в основном эмоции и догадки превалируют над здравым анализом), что мне, знакомому не понаслышке с международным финансовым бизнесом, и в том числе с операциями офшорных компаний, показалось полезным написать своего рода «самоинтервью» на эту тему в стиле беседы с беспристрастным техническим специалистом, просто чтобы прояснить фактические аспекты темы. Надеюсь, что ответы, приведенные ниже, позволят каждому сформировать свое мнение, каким бы оно ни было.
Являются ли обнародованные документы, связанные с Россией, доказательством коррупционной или другой противозаконной деятельности указанных в них лиц?
Нет, не являются. Сами по себе эти документы фиксируют только факт оперирования через офшоры и низкий уровень юридической проработки этих операций. С точки зрения нормальной юриспруденции, основанной на принципе презумпции невиновности, мы должны констатировать три важных факта:
- Все указанные операции могут иметь и с ненулевой вероятностью имеют законное объяснение, а значит, мы обязаны в силу обоснованных сомнений воздержаться от обвинений (если хотим остаться в поле правового мышления и не уподобиться отдельным представителям российских силовых структур и судебных инстанций вкупе с частью журналистов и общественных деятелей).
- Сами по себе указанные операции формально не идут вразрез с законодательством. Возможные нарушения, если таковые были, происходили на других этапах транзакций, либо стояли «за» транзакциями, и представленные документы могут лишь косвенно свидетельствовать о возможности таких нарушений. При этом у нас уже накоплен очень большой объем прямых и косвенных свидетельств того, что в России процветают коррупция, фаворитизм и злоупотребление связями и служебными полномочиями. В этом смысле представленные документы скорее разочаровывают «невинностью», чем вызывают новые подозрения.
- Установлением вины в цивилизованном обществе занимаются органы следствия и суда. Более того, в случае голословного обвинения и последующего иска о клевете бремя доказательства обвинения ложится на обвинившего. Конечно, в России нам трудно (если вообще возможно) ожидать независимого следствия и справедливого суда, в том числе по данному расследованию. Но это не дает нам права на голословные обвинения, если мы не хотим поддержать своими действиями ту репрессивную машину, построенную на «революционной целесообразности», в которую превращено российское правосудие. Тот, кто хочет цивилизованности, не ведет себя подобно дикарям даже против дикарей.
Являются ли операции, указанные в документах, подозрительными?
Да, конечно, являются. Любая офшорная операция формально подозрительна с точки зрения уклонения от уплаты налогов, и ее стоит проверить (хотя на практике лишь немногие офшорные операции действительно имеют целью такое уклонение — тут важно не путать уклонение с совершенно законной оптимизацией налогов).
Кроме того, договоры на оказание «консультационных услуг» с суммами компенсации в сотни тысяч и миллионы долларов вполне могут прикрывать незаконный вывод денег с целью незаконного обогащения менеджмента компаний-плательщиков или третьих лиц, а также незаконное снижение налоговых выплат за счет увеличения себестоимости.
Проведение сделок купли-продажи ценных бумаг с отказом от исполнения и выплатой штрафов за отказ также может использоваться для вывода денег из компании с целью незаконного обогащения. Таким образом, «консультационные услуги» и сделки с отказом, в случае если бенефициаром получателя являются не бенефициары плательщика, могут быть инструментом хищения.
Получение необеспеченных кредитов может свидетельствовать о злоупотреблении служебным положением, сговоре с целью незаконного обогащения, получении взятки должностным лицом, выдающим кредит.
Переуступка прав требования на реальные суммы за символическую плату может свидетельствовать как о сговоре с целью хищения денежных средств, так и об уходе от уплаты налогов за счет списания в убытки завышенных сумм.
Разумеется, усугубляет подозрения тот факт, что операции проводились с компаниями, носящими характер SPV (special purpose vehicle, компания, созданная не с целью ведения бизнеса) и не имеющими substance (офиса, сотрудников, фиксированных активов). Кроме того, компании принадлежали бенефициарам, напрямую не участвующим в бизнесе. Однако первое может быть свидетельством законной оптимизации налогов, а второе — почти законного обхода требований по неаффилированности контрагентов.
Можно ли проверить законность указанных операций?
Да, располагая бо́льшим количеством информации, это сделать можно. С точки зрения проверки офшорной транзакции на уход от налогов достаточно убедиться, что транзакция не фиктивна (то есть предмет договора соответствует реальным действиям сторон) и цены соответствуют рыночным уровням и практике, а конечные получатели вознаграждения и поставщики услуг уплатили налоги по законодательству территории их резиденции. В частности, в отношении консалтинговых договоров необходимо убедиться в наличии результата работы (отчеты, сообщения, предоставленные данные и рекомендации, переданная интеллектуальная собственность и пр.) и провести сравнение стоимости с аналогичными работами для других заказчиков. Та же самая проверка нужна для исключения подозрения в хищении с помощью завышенных цен или фиктивных работ.
Парные транзакции купли-продажи ценных бумаг и сделки с отказами и штрафами проверяются целесообразностью первичных операций. Необходимо исключить вероятность того, что эти транзакции были сделаны в рамках обычной текущей деятельности, а затем отменены (сделаны обратные) в связи с изменением обстоятельств. Впрочем, с учетом того, что транзакции совершены с явно аффилированным и не рыночным контрагентом, вероятность «текущей деятельности» мала, хотя и не исключена. Остается еще вариант использования таких транзакций для перераспределения ликвидности в рамках нормальной хозяйственной деятельности, например, вместо операций займа (для того, например, чтобы не усложнять бухгалтерию выплатами процентов и прочими формальностями). Этот вариант легко проверяется исследованием «продолжения» операций (не представленного в рамках расследования): в чью пользу они проводились, был ли в конечном итоге осуществлен возврат средств и пр. При очень формальном подходе в этой ситуации можно инкриминировать сторонам проведение фиктивных сделок (кредит оформлен как сделки купли-продажи с передачей заранее оговоренной прибыли) и даже попробовать забрать суммы сделок в доход государства, но доказать такой умысел крайне сложно (если, конечно, действовать в пределах цивилизованного правового поля).
Цессии (уступки) за 1 доллар, как правило, не являются следствием незаконных операций. Очень часто они используются для передачи активов между компаниями одного бенефициара или как способ передать активы во временное пользование (тогда через некоторое время возникает «ответная» сделка, возвращающая активы). Тем не менее, чтобы исключить хищение и уход от налогов, надо проверить, не является ли передающая сторона неаффилированной с принимающей, не изменяется ли у нее налоговый статус или объем налогов к уплате в связи с передачей.
Что касается кредитов, то с ними ситуация сложнее. Необходимо удостовериться в рыночности ставок процента (сам факт беззалоговости ничего не говорит о нарушениях), целевом использовании кредита, если оно прописано в договоре, и соответствии возврата кредита и уплаты процентов предусмотренному графику. Однако, даже если ставки процента занижены, а возврат в срок не состоялся, это еще не доказательство преступления, а всего лишь повод для усиления подозрений. В конечном итоге историю с выдачей кредита с мошенническими целями удается квалифицировать как хищение (мошенничество, взятку и пр.), только если налицо скрытое от кредитора нецелевое использование, особенно если целевое использование было изначально невозможно или обнаруживаются дополнительные доказательства (факт передачи взятки банкиру, запись разговора или переписка и пр.). Так что «кредитную» часть можно считать малоперспективной.
Можно ли говорить о доказанности причастности президента России к обнародованным операциям?
Нет. Имя президента России никак не фигурирует в представленных материалах.
Возникают ли обоснованные подозрения относительно роли президента России в обнародованных операциях?
Поскольку речь идет о сделках между компаниями, бенефициарами и менеджерами которых являются персоналии с длительной историей личных (внеслужебных) отношений с президентом России, уместен вопрос о роли самого президента или его имени (факта наличия дружеских отношений, в том числе использования этого факта без его ведома) в части принятия решения о проведении данных транзакций независимыми сторонами. В частности, можно предположить влияние факта таких отношений на решение по выдаче необеспеченных кредитов. Однако в рамках российского законодательства даже прямое вмешательство президента России с настоятельной просьбой о выдаче такого кредита не являлось бы незаконным (мы наблюдали неоднократно, как глава государства вмешивался в бизнес-процессы подобным образом, например, в ситуации с Пикалево; мы знаем, что многие кредиты крупнейших банков выдавались по рекомендации высших должностных лиц и пр. ), тем более не являлось бы незаконным решение о выдаче кредита в связи с оценкой заемщика как надежного по причине его дружбы с президентом России (такая оценка — прерогатива банка).
Как можно оценить сумму в 2 млрд долларов, приведенную в документах?
Сумма 2 млрд долларов не имеет отношения к объемам реальных операций, описанных в документах. Это сумма, формально заявленная в документах на открытие компании, при описании ее будущей деятельности. Она могла бы быть и 20, и 200 млрд долларов с тем же успехом. Суммы, которые реально проходили через счета указанных компаний, составляли от сотен тысяч до десятков миллионов долларов.
Какие обвинения в связи с обнародованными операциями, скорее всего, не имеют под собой оснований?
Представленная информация не дает никаких оснований для предположений о использовании офшоров с целью передачи взяток высшим должностным лицам. Точно так же нет никаких оснований предполагать, что данные компании участвовали в отмывании денег, полученных преступным путем: ни у одной транзакции нет «серых» источников денег, все они начинаются в совершенно подконтрольных точках.
Почему сходные операции европейских политиков вызывают такой резонанс в Европе и чем ситуация в России отличается от европейской?
В Европе факты использования офшорных компаний сами по себе не вызывают никакого резонанса — законное использование офшоров является стандартной практикой; в частности, на офшорной базе построена основная часть индустрии управления активами. Однако, поскольку в Европе очень высока индивидуальная налоговая нагрузка, практика использования офшоров в целях нелегального ухода от налогообложения достаточно распространена и считается совершенно недопустимой для лиц, имеющих отношение к политике. Именно обвинения в уклонении от уплаты налогов лежат в основе бурной реакции общественности на разоблачения Месси, отца Камерона или премьера Исландии.
В России индивидуальные налоги (13%, 9% на дивиденды до 1 января 2015 года, 0% в целом ряде специальных случаев инвестирования, 0% на наследование и дарение) не являются существенным бременем для предпринимателей, а налоги на ФЗП, НДС и налог на прибыль на территории России с помощью офшоров не обойдешь. Поэтому использование офшоров в России само по себе не должно бы становиться предметом резонансных скандалов. Конечно, есть некоторое количество «грязных» денег в офшорах, но с учетом стремительно усиливающейся системы контроля за личностью бенефициаров (KYC) и происхождением денег (AML) в офшорах (в частности, в Панаме и BVI) и особенно в банках, в которых офшоры открывают счета, сегодня держать грязные деньги внутри России существенно безопаснее.
Кроме того, в Европе достаточно развит «этический кодекс», согласно которому все отношения политиков с бизнесом и бизнесменами должны быть прозрачными, а любой конфликт интересов — публичным (надо понимать, что и наличие таких отношений, и наличие такого конфликта вполне допустимо, важно, чтобы информация о них была публичной). Поэтому информация о скрытых от общества активах, бизнесах друзей или собственно политиков вызывает бурную реакцию по большей части именно в силу нарушения этого кодекса. В России такого кодекса не существует ни на бумаге, ни в сознании общества, а жизнь, связи и интересы политиков являются конфиденциальными и охраняемыми государством от общественного внимания. Поэтому, с одной стороны, в России не приходится ждать общественной реакции на откровенные проявления фаворитизма и протекционизма, которые мы наблюдаем каждый день без всяких расследований, а с другой — достаточно безобидные факты офшорных операций в силу закрытости жизни «околополитических кругов» вызывают распространение слухов и бездоказательных обвинений.
Что из обнародованного является новостью?
Почти ничего. Использование офшоров российскими бизнесменами и политиками широко известно. Бизнесы и персоналии, так или иначе связанные с первыми лицами страны, получают особые возможности для ведения бизнеса с государственными структурами, привилегии при предоставлении кредитов и подрядов, преференции в отношении к ним налоговых и других государственных органов и в назначении на государственные должности — это не секрет и никем не скрывается. Новостью разве что можно считать слабость юридической поддержки операций этих привилегированных лиц: судя по расследованию, операции выполнялись неаккуратно, без достаточной проработки, документировались плохо и часто задним числом.
Если данное расследование действительно указывает на коррупцию (и даже если это в данном случае не так), что нужно предпринимать для того, чтобы начать эффективно бороться с коррупцией?
Борьба с коррупцией путем наказания виновных крайне неэффективна, хотя и удовлетворяет чаяниям общества. Как показывает мировая практика, даже самые суровые наказания (расстрелы вместе с родственниками, варка в кипятке, отрубание рук и пр.) не снижают уровня коррупции. Более того, на этом пути, в попытке эффективно разоблачать коррупционеров, власть вынуждена неадекватно развивать силовые структуры, которые парализуют деятельность честных чиновников бесконечными проверками и подозрениями, а деятельность бизнесменов — бесконечным регламентированием операций с государством. Более того, гипертрофированные силовые органы, с одной стороны, видят своей целью «увеличение раскрываемости» и потому быстро начинают находить коррупцию повсюду, даже там, где ее нет, а с другой стороны, сами моментально заражаются коррупцией. В конечном итоге коррупция становится не только тормозом для экономики, но и парализующим элементом госструктур, и базой для борьбы за власть между группами влияния, причем группа, теряющая власть из-за обвинений в коррупции, уступает место своим яростным обвинителям, которые начинают воровать и брать взятки в еще больших масштабах.
Единственный разумный способ борьбы с коррупцией заключается в одновременном ослаблении регулятивного бремени и упрощении налоговых и лицензионных процедур, и построении институциональной базы для управления экономикой (эффективные законы, суды, саморегулируемые организации бизнеса, широкое представительство профессионалов и предпринимателей в органах власти и общественных организациях). Параллельно с этими процессами необходимо повышать заинтересованность политиков и чиновников в «чистоте» карьеры — за счет значительных легальных вознаграждений, легализации лоббистской деятельности, высокого пенсионного обеспечения (при условии чистого послужного листа), — и вводить этический кодекс, требующий не только исполнения буквы, но и духа закона, полной прозрачности и понятности экономических и личных отношений политика и чиновника. Эту работу можно делать только постепенно, последовательно, в рамках постоянного политического диалога с властью, которая, с одной стороны, не заинтересована что бы то ни было менять, а с другой — не может не понимать пагубных последствий консервации сегодняшнего статус-кво.
Все вышесказанное, конечно, не отменяет необходимости расследования фактов коррупции и наказания виновных; надо только понимать, что такие расследования и наказания не являются эффективным и не могут являться единственным средством борьбы с коррупцией.
Почему появилось это расследование и какие у него перспективы?
Вряд ли можно увидеть за этим расследованием чей-то государственный или групповой интерес — уж слишком широкую группу «подозреваемых» оно затрагивает. Тем более странно предполагать, что расследование направлено против российских должностных лиц: России в расследовании посвящена малая часть. А уж видеть за расследованием США вообще невозможно: все долларовые операции контролируются США достаточно хорошо, чтобы при необходимости выявить всю цепочку бенефициаров без всякого расследования и утечек.
Скорее всего, данное расследование — очередной результат идущей в мире информационной революции, в рамках которой секретов становится все меньше, а часть общества, способная и готовая тратить силы, финансы и время на их раскрытие, — все активнее. Мы движемся в сторону мира необнаружимых, но тотальных программных и аппаратных средств копирования, прослушивания и видеосъемки, в котором интерес к чужим секретам и личной жизни будет постоянно расти, и спрос будет порождать растущее предложение (там, где не проберутся программы и устройства, всегда найдутся большие деньги, чтобы подкупить инсайдера, или большая слава, чтобы спровоцировать его на публичное разоблачение). Мы идем к миру без секретов, включая интимные. Можно по-разному оценивать эту тенденцию, но нельзя ее не учитывать.
В том, что касается данного расследования, можно предположить, что постепенное обнародование материалов будет приводить к изменениям раскладов сил на политической арене разных стран мира: в демократических странах в большой степени, в авторитарных — в меньшей, в тоталитарных странах эти изменения вообще не будут происходить. Однако для развитого мира такие изменения баланса в связи со скандалами — рутинное явление, опыт которого в Европе, например, превышает 200 лет. Так что ждать коренных изменений из-за этого расследования не приходится.
Как повлияет расследование на международное положение России?
Скорее всего, никак. Расследование не содержит никаких фактов, которые не были бы уже известны международной общественности и государственным органам, например, США. Конечно, вполне возможно, что результаты расследования будут называться в числе причин для тех или иных действий, в том числе рестриктивного характера. Однако с большой вероятностью они будут служить официальным прикрытием, а реальные причины этих действий будут другими.
Какие общие выводы можно сделать из результатов этого расследования?
Основных выводов, на мой взгляд, четыре:
- Мир становится прозрачнее для тех, кто раньше отказывался видеть очевидное. В первую очередь это касается правительств и регуляторов, которые еще вчера могли позволить себе закрывать глаза на те или иные операции «привилегированных» агентов, а сегодня глаза им будут раскрывать принудительно все чаще и чаще.
- Для тех, кто не отказывался видеть реальность, в результате таких расследований вряд ли откроется что-то принципиально новое. Тот факт, что в России господствует феодальный фаворитизм и вся экономическая система работает не исходя из оптимизации затрат и максимизации выгоды, а в пользу избранных экономических агентов, не является секретом, как не является секретом и то, что основной бизнес в России осуществляется через офшоры.
- Уровень слабости российской правовой и экономической модели, как и уровень рисков оперирования в России стали уже несовместимыми с каким бы то ни было развитием экономики. Тот факт, что близкие президенту России люди оперируют через офшоры, что для них «присмотр» финансовых властей США, риск экспроприации из-за санкций и существенные расходы на юристов и структуру предпочтительнее рисков проведения операций в России, является приговором существующей системе. Мы никогда не получим инвестиций в Россию, не добьемся увеличения предпринимательской активности, не снизим коррупцию, не получим роста экономики без коренной перестройки системы, кардинально снижающей риски и увеличивающей гибкость и удобство правовой платформы.
- Реакция российского общества на расследование показывает совершенную неготовность его к адекватному восприятию такого рода информации. В сущности, часть общества, вообще заметившая расследование, разделилась на две группы: первая группа воспринимает данную информацию как угрозу заведенному в России порядку вещей, который ее персонально устраивает, и занимает агрессивно-защитную позицию — от попыток использования данной информации для обострения идеологической конфронтации с развитыми странами и до придумывания, мягко говоря, нерелевантных оправданий и отговорок. Вторая группа относится к данному расследованию как к поводу обвинить фигурантов во всех смертных грехах и активно убеждает себя, что расследование принесло новую и решающую информацию относительно участия высших должностных лиц и их контактов в коррупции. Ни та, ни другая позиции никак не приближают нас ни к правовому государству, ни к избавлению от коррупции. На мой взгляд, единственно правильной позицией будет отказ от пока голословного обвинения персоналий и фокус на формировании широкого общественного запроса на увеличение прозрачности операций, на создание действующего этического кодекса, на постепенное снижение корруптогенности экономической среды. Частью такого запроса может быть законное требование проведения гласного внутрироссийского расследования по фактам, приведенным в опубликованных документах.