Отрекаться от сына не намерен
17 февраля, 2022 5:38 пп
Алексей Малаховский
Алексей Малаховский:
Сегодня 67-летнему Юрию Жданову заменили условный срок на 3 года в колонии общего режима. Из его последнего слова на суде:
«Иван Жданов – мой сын, отрекаться от него, чем бы мне это не грозило, я не намерен».
Вот его речь целиком:
«Ваша честь, в предварительном выступлении я пытался донести до суда апелляционной инстанции — как в ходе судебного расследования был вынесен обвинительный приговор.
В последнем слове мне бы хотелось заполнить более глубинные моменты. Они связаны с ответом на вопрос — а почему собственно был вынесен обвинительный приговор. Чтобы ответить на этот вопрос (…), необходимо вспомнить события прошлого года. Вспоминаю тот месяц — раннее утро, стук в дверь, обыск. Двухчасовой допрос следственного управления города Ростова-на-Дону, тюрьма. Это Архангельск. Апрель — изменение статьи обвинения с 286 ч.1 на более тяжкую — 159 ч.4, 292, ч.2. Тюремное заключение, июль, обвинительное заключение. Вновь продление содержания в тюрьме. Октябрь — начало судебного разбирательства.
И все это время меня не покидало ощущение, что и следователь, и сторона гособвинения, и суд первой инстанции чего-то ждут. В какой-то момент мне пришли на память слова, неоднократно сказанные следователем Ананьевой, которая не раз меня спрашивала: «Вы не хотите признать свою вину? У вас есть возможность признать свою вину. Ну хотя бы частично признайте свою вину». И я понимаю признание вины, на котором настаивал следователь. Оно облегчает работу и следствия, и прокуратуры, и суда. Я помню и слова Вышинского приснопамятного о том, что царица доказательств — это признание вины.
Но здесь дело не просто в формальном признании вины для облегчения работы. Здесь дело в другом. Мое дело носит политический характер. И для публичного процесса, для политического процесса признание вины имеет особую важность. Достаточно, чтобы я сказал — да, я совершил преступление, я мошенник, — и тогда все разговоры о сведении политических счетов из-за оппозиционной деятельности сына сразу отпадают сами собой.
А еще лучше для архитектора всего этого уголовного дела, если бы я публично покаялся и отрекся от сына. Это все было бы в духе того времени, 30-х годов. (…) Но это не для меня. Иван остается моим сыном. Отрекаться от него я не намерен, чем бы мне это ни грозило. Зная сына, могу сказать, что даже самый суровый приговор — с какой бы жестокостью ни поступили, вспоминая 30-е годы, — никто не заставит его замолчать, прекратить говорить то, что он думает. Все будет с точностью до наоборот.
Мне понятно, почему в апелляционном представлении прокуратуры сплошь затертые штампы и клише. Вроде таких, как «невозможность исправления Жданова в виде реального отбывания в виде лишения свободы». Прочитав эти строки я задумался — а от чего меня собственно говоря собираются исправлять? От осознания собственной невиновности? Умения отличить правду от лжи? Белое от черного?
(…) Кроме «задачи исправления Жданова» прокуратура требует восстановить социальную справедливость. Вышинский говорил о том, что расстрел — это обычная мера восстановления социальной справедливости. Разумеется, до таких крайностей дело пока не дошло. Конечно, я не наивен, шансов на оправдательный приговор у меня не больше, чем у участников политических процессов в прошлом. Тем не менее, это не повод не говорить о своей невиновности».
Алексей Малаховский
Алексей Малаховский:
Сегодня 67-летнему Юрию Жданову заменили условный срок на 3 года в колонии общего режима. Из его последнего слова на суде:
«Иван Жданов – мой сын, отрекаться от него, чем бы мне это не грозило, я не намерен».
Вот его речь целиком:
«Ваша честь, в предварительном выступлении я пытался донести до суда апелляционной инстанции — как в ходе судебного расследования был вынесен обвинительный приговор.
В последнем слове мне бы хотелось заполнить более глубинные моменты. Они связаны с ответом на вопрос — а почему собственно был вынесен обвинительный приговор. Чтобы ответить на этот вопрос (…), необходимо вспомнить события прошлого года. Вспоминаю тот месяц — раннее утро, стук в дверь, обыск. Двухчасовой допрос следственного управления города Ростова-на-Дону, тюрьма. Это Архангельск. Апрель — изменение статьи обвинения с 286 ч.1 на более тяжкую — 159 ч.4, 292, ч.2. Тюремное заключение, июль, обвинительное заключение. Вновь продление содержания в тюрьме. Октябрь — начало судебного разбирательства.
И все это время меня не покидало ощущение, что и следователь, и сторона гособвинения, и суд первой инстанции чего-то ждут. В какой-то момент мне пришли на память слова, неоднократно сказанные следователем Ананьевой, которая не раз меня спрашивала: «Вы не хотите признать свою вину? У вас есть возможность признать свою вину. Ну хотя бы частично признайте свою вину». И я понимаю признание вины, на котором настаивал следователь. Оно облегчает работу и следствия, и прокуратуры, и суда. Я помню и слова Вышинского приснопамятного о том, что царица доказательств — это признание вины.
Но здесь дело не просто в формальном признании вины для облегчения работы. Здесь дело в другом. Мое дело носит политический характер. И для публичного процесса, для политического процесса признание вины имеет особую важность. Достаточно, чтобы я сказал — да, я совершил преступление, я мошенник, — и тогда все разговоры о сведении политических счетов из-за оппозиционной деятельности сына сразу отпадают сами собой.
А еще лучше для архитектора всего этого уголовного дела, если бы я публично покаялся и отрекся от сына. Это все было бы в духе того времени, 30-х годов. (…) Но это не для меня. Иван остается моим сыном. Отрекаться от него я не намерен, чем бы мне это ни грозило. Зная сына, могу сказать, что даже самый суровый приговор — с какой бы жестокостью ни поступили, вспоминая 30-е годы, — никто не заставит его замолчать, прекратить говорить то, что он думает. Все будет с точностью до наоборот.
Мне понятно, почему в апелляционном представлении прокуратуры сплошь затертые штампы и клише. Вроде таких, как «невозможность исправления Жданова в виде реального отбывания в виде лишения свободы». Прочитав эти строки я задумался — а от чего меня собственно говоря собираются исправлять? От осознания собственной невиновности? Умения отличить правду от лжи? Белое от черного?
(…) Кроме «задачи исправления Жданова» прокуратура требует восстановить социальную справедливость. Вышинский говорил о том, что расстрел — это обычная мера восстановления социальной справедливости. Разумеется, до таких крайностей дело пока не дошло. Конечно, я не наивен, шансов на оправдательный приговор у меня не больше, чем у участников политических процессов в прошлом. Тем не менее, это не повод не говорить о своей невиновности».