OBRIGADO
17 августа, 2016 10:35 дп
PHIL SUZEMKA
Она сама хотела этого чёртова попугая. Вообще, она выбирала между попугаем и игуаной. Мне этот выбор не понравился. Мне не нравилось, что за мной по дому будет таскаться тупая тварь, не нашедшая в себе сил хоть как-то развиться за последний миллион лет.
На игуану я сказал твердое «вряд ли» и в доме завёлся попугай. Теперь он заболел.
***
… Николай вернулся домой, в деревню под Ковелем, из австрийского плена в девятнадцатом. Младший брат кинулся на него с топором. «Всё моё, Мыкола!» — крикнул он старшему. Николай не обратил внимания на топор, вошел в дом и забрал родительскую икону.
Через месяц он отплыл из Одессы в Марсель на пароходе «Георгий Синопли». Без билета, в угольном бункере…
***
Она звонила по ночам, когда я спал.
— Он болеет, я не знаю что делать, а ты уехал!
— Послушай, — не выдержал я, — у тебя есть телефон ветеринара, неужели ты не можешь сама ему позвонить?!
— Я и так ничего не соображаю, я ночей не сплю… — обиженно сказала она.
— Вот и звони ночами, у меня в это время день, — ответил я и стал набирать номер ветеринара.
Я был там, где живут эти самые попугаи, а она – там, где живут ветеринары. И, тем не менее, это я звонил ветеринару в далекую Россию. Ей-богу, дешевле было позвонить любому из местных попугаев…
… Из Марселя Николай уехал в Сан-Паулу. Там никто не сеял пшеницу, ни у кого не было свиней, но и с топором на тебя никто не бросался. Ничего, слава богу, люди везде живут. А Марию он привез из Марселя. Господа сами с хлеба на воду перебивались, где уж тут горничную держать! Отпустили. Плыви куда хочешь…
***
— Мне никто не помогает, — сказала она, — я совсем одна, а попугай болеет. Ты же знаешь, у него атеросклероз…
— Позвони маме, — предложил я и сам стал звонить её маме.
Два шестьдесят в минуту, плюс налоги, плюс роуминг, плюс то, что воруют помимо роуминга и налогов. Разговор с мамой – минут на десять: она любит подробности, ей всё интересно, а то, что говорит она, должно быть интересно мне. Я привык. Поэтому десять минут. Несколько раз.
…В сорок шестом Советы предложили всем вернуться. Семья жила в Рио, на Ботафого. Хорошо жили. Тут только работать, а Николай с Марией работали как проклятые. Но взбунтовался сын, Василь, названный в честь младшего брата. Того самого, что с топором кидался.
Сыну было двадцать три. «Поеду к дядьке, — сказал он родителям, — хоть на снег посмотрю, я ж его не видел ни разу. Картошки с капустой поем…»
Поехал. «Останется там…» — грустно сказал Николай жене и оказался прав: оставили…
***
— Она меня не пустила, — обиженно сообщила мама и стала ещё про что-то говорить.
Десять минут, два шестьдесят без налогов, ну и так далее.
— Ты почему не пустила маму? — спросил я.
— А чем она поможет? — услышал я в ответ. – В конце концов, это наш попугай, это мы его хотели, при чём тут мама? Кстати, ты звонил ветеринару?
— Это твой попугай! — обозлился я и выключил телефон.
Потом включил – мало ли что.
…Снега Василь насмотрелся на всю жизнь. Снега и угля. В Караганде, куда пришел эшелон с заключенными репатриантами, Василь бил уголь и, глядя на плакат со Стахановым, вспоминал далекую Бразилию, океан.
С русским проблем не было – с детства говорил. Только «спасибо» получалось почему-то по-португальски. По-русски язык не поворачивался за такую еду спасибо говорить: картошка с капустой и вода. «Оbrigado!» — говорил Василь, получая баланду. «На бригаду маловато будет» — смеялись конвоиры…
***
— Я купила крысу! — сказала она. – Маленькую, хорошенькую, с ума сойти!
— Уже сошёл, — ответил я, — спасибо, что не игуану.
— Только у неё проблемы, — сообщила она, — зверёк страдает ожирением, говорят, это может сказываться на сердце. Ты можешь посмотреть таблетки от ожирения для крыс?
Я пошел в аптеку.
— У вас есть таблетки от ожирения для крыс, живущих в северном полушарии?
— Только крысиный яд! — радостно сообщил мулат-аптекарь.
«Нормальные люди», — грустно подумал я.
…Евдокия после освобождения работала санитаркой в больнице. Они познакомились на танцах в городе. Василь, выйдя из лагеря, устроился шофером. Ездить он научился еще дома. Барышня Василю понравилась, он купил ей мороженое, она растерялась и сказала «obrigada!».
— Ты откуда?! — опешил Василь, переходя на португальский. – Нет, стой! Не говори, сам догадаюсь. Ты лучше расскажи о себе что-нибудь.
— Предложили вернуться, — по-португальски сказала Евдокия, — отца уже не было, мы поехали с мамой. Она умерла здесь.
— Ты из Куритибы! – уверенно кивнул Василь. – Я знаю, это там так говорят!…
***
— Как Сашка? — спросил я.
— А ты нашёл таблетки? — спросила она.
— Я у тебя спрашиваю, как дела у ребенка. Ты можешь ответить или нет? — возмутился я.
— Все нормально, он с няней в парке. Попугай снова болеет. Тебя его атеросклероз, видимо, никак не волнует, хотя это в такой же степени твой попугай, как и мой. И я при этом должна тут одна убиваться, пока тебя где-то носит. Между прочим, почему ты не спросил как я, как крыса?
— Про вас я всё знаю, — сказал я.
… Они решили уехать в город Очаков. Во-первых, это когда-то был родной город родителей Евдокии. А во-вторых, там было море. Не океан, как дома, но все-таки…
В Очакове родился пацан. Его назвали Николаем в честь деда, оставшегося в Бразилии. Колька рос нормальным советским пацаном. Ходил в авиакружок, гонял в футбол, дрался. Еще играл на гитаре. «Послушай, батя, — сказал он однажды, снимая гитару со стены, — послушай, чего я знаю».
Василь уселся на табуретку. Была зима. Не такая как в Караганде, но и не такая как в Рио. На улице мело, по наледям скользили прохожие. Колька запел: «… а в солнечной Бразилии, Бразилии моей, такое изобилие невиданных зверей…»
Колька пел, а Василь слушал, опустив голову. «… увижу ли Бразилию до старости моей…» Какая, к чёрту Бразилия – по телевизору съезд показывают! «Матери не пой…» — попросил Василь…
***
Я ужинал в «Caretao». Он услышал, как я говорю по телефону и подошел.
— Давно русских не видел, — извиняясь, сказал он. – Не помешаю?
— Садитесь, — предложил я, — или пойдёмте куда-нибудь. На Копакабану…
— Копакабана для иностранцев, — улыбнулся он, — пойдёмте на Ипанему. Она, правда, тоже для иностранцев, но там в это время спокойнее…
***
… Колька стал авиатехником. Закончил училище, вступил в партию. «Я все равно туда прорвусь, — говорил он Василю, — и сам уеду и вас увезу». Аэрофлот набирал техников для работы в Латинской Америке. Как Колька туда пролез – никто не понял. Но Колька пролез. Сначала Мехико, потом — Лима. «Прорвусь» — говорил Колька.
Он перевелся в Рио, как только представилась возможность. Прислал телеграмму – «Батя, я на родине!» Евдокия плакала…
— Я всё-таки решила купить игуану, — сказала она сдержанно, — мне нужно знать, что ты по этому поводу думаешь.
— Ты знаешь моё мнение — сказал я.
— Я не про это, — сказала она, — не про то, что ты её не хочешь, а про то, что их несколько видов. Тебе какую?
— Любую, — ответил я, — лишь бы у неё не было болезни Альцгеймера или ещё чего-нибудь.
***
…В конце девяностых Аэрофлот перестал летать в Латинскую Америку. Колька остался. Нашёл могилы Николая и Марии. Нашёл их старый дом. Работал в Манаусе, Форталезе, Порто-Алегре. Копил деньги. Работал как проклятый. В их роду все умели работать как проклятые. Что под Ковелем, что в Караганде, что в Рио.
Колька выкупил дом деда и отправил телеграмму в Очаков: «Приезжайте»…
Мы сидели с дедом Василём в маленьком кафе на Ипанеме. Перед ним стоял стакан с кашасой, передо мной – водка.
— Не могу я кашасу, — признался я деду, — тяжёлая она у вас какая-то…
— А я в Союзе так к водке и не привык, — сказал дед, — тоже не могу.
Уже стемнело. Начался дождь. Начался сразу, резко.
— Апрель, — сказал дед Василь, — апрель, осень. Но он сейчас кончится…
Дед разделил кусок мяса и бросил его двум котам, шлявшимся между стульями кафе. Дождь и вправду кончился. Коты съели мясо и деликатно отошли к пальмам.
Зазвонил мой телефон, я нажал зелёную кнопку. «Здесь идёт снег, — сказали мне изорванным голосом, — хорошо тебе там под пальмами». «Действительно, хорошо», — подумал я, оглядываясь вокруг, а в трубку сказал: «Я завтра вылетаю».
— Как там у вас сейчас? — спросил дед Василь.
— Да вот, говорят, снег, — ответил я, — соскучились, наверное, по нему?…
Дед покачал головой:
— Я – бразилец. Устал я от снега…Obrigado, сынок…
***
Океан шумел ночной прибойной волной. Ярко освещённый Спаситель печально простирал руки над громадным городом, защищая его от холода, от ненависти, от снега. Кто защитит от снега и ненависти нас? – Никто.
…С веток падали на землю крупные тёплые капли и влажные бразильские коты, изгибаясь и млея, драли когти о пальму…
PHIL SUZEMKA
Она сама хотела этого чёртова попугая. Вообще, она выбирала между попугаем и игуаной. Мне этот выбор не понравился. Мне не нравилось, что за мной по дому будет таскаться тупая тварь, не нашедшая в себе сил хоть как-то развиться за последний миллион лет.
На игуану я сказал твердое «вряд ли» и в доме завёлся попугай. Теперь он заболел.
… Николай вернулся домой, в деревню под Ковелем, из австрийского плена в девятнадцатом. Младший брат кинулся на него с топором. «Всё моё, Мыкола!» — крикнул он старшему. Николай не обратил внимания на топор, вошел в дом и забрал родительскую икону.
Через месяц он отплыл из Одессы в Марсель на пароходе «Георгий Синопли». Без билета, в угольном бункере…
***
Она звонила по ночам, когда я спал.
— Он болеет, я не знаю что делать, а ты уехал!
— Послушай, — не выдержал я, — у тебя есть телефон ветеринара, неужели ты не можешь сама ему позвонить?!
— Я и так ничего не соображаю, я ночей не сплю… — обиженно сказала она.
— Вот и звони ночами, у меня в это время день, — ответил я и стал набирать номер ветеринара.
Я был там, где живут эти самые попугаи, а она – там, где живут ветеринары. И, тем не менее, это я звонил ветеринару в далекую Россию. Ей-богу, дешевле было позвонить любому из местных попугаев…
… Из Марселя Николай уехал в Сан-Паулу. Там никто не сеял пшеницу, ни у кого не было свиней, но и с топором на тебя никто не бросался. Ничего, слава богу, люди везде живут. А Марию он привез из Марселя. Господа сами с хлеба на воду перебивались, где уж тут горничную держать! Отпустили. Плыви куда хочешь…
***
— Мне никто не помогает, — сказала она, — я совсем одна, а попугай болеет. Ты же знаешь, у него атеросклероз…
— Позвони маме, — предложил я и сам стал звонить её маме.
Два шестьдесят в минуту, плюс налоги, плюс роуминг, плюс то, что воруют помимо роуминга и налогов. Разговор с мамой – минут на десять: она любит подробности, ей всё интересно, а то, что говорит она, должно быть интересно мне. Я привык. Поэтому десять минут. Несколько раз.
…В сорок шестом Советы предложили всем вернуться. Семья жила в Рио, на Ботафого. Хорошо жили. Тут только работать, а Николай с Марией работали как проклятые. Но взбунтовался сын, Василь, названный в честь младшего брата. Того самого, что с топором кидался.
Сыну было двадцать три. «Поеду к дядьке, — сказал он родителям, — хоть на снег посмотрю, я ж его не видел ни разу. Картошки с капустой поем…»
Поехал. «Останется там…» — грустно сказал Николай жене и оказался прав: оставили…
***
— Она меня не пустила, — обиженно сообщила мама и стала ещё про что-то говорить.
Десять минут, два шестьдесят без налогов, ну и так далее.
— Ты почему не пустила маму? — спросил я.
— А чем она поможет? — услышал я в ответ. – В конце концов, это наш попугай, это мы его хотели, при чём тут мама? Кстати, ты звонил ветеринару?
— Это твой попугай! — обозлился я и выключил телефон.
Потом включил – мало ли что.
…Снега Василь насмотрелся на всю жизнь. Снега и угля. В Караганде, куда пришел эшелон с заключенными репатриантами, Василь бил уголь и, глядя на плакат со Стахановым, вспоминал далекую Бразилию, океан.
С русским проблем не было – с детства говорил. Только «спасибо» получалось почему-то по-португальски. По-русски язык не поворачивался за такую еду спасибо говорить: картошка с капустой и вода. «Оbrigado!» — говорил Василь, получая баланду. «На бригаду маловато будет» — смеялись конвоиры…
***
— Я купила крысу! — сказала она. – Маленькую, хорошенькую, с ума сойти!
— Уже сошёл, — ответил я, — спасибо, что не игуану.
— Только у неё проблемы, — сообщила она, — зверёк страдает ожирением, говорят, это может сказываться на сердце. Ты можешь посмотреть таблетки от ожирения для крыс?
Я пошел в аптеку.
— У вас есть таблетки от ожирения для крыс, живущих в северном полушарии?
— Только крысиный яд! — радостно сообщил мулат-аптекарь.
«Нормальные люди», — грустно подумал я.
…Евдокия после освобождения работала санитаркой в больнице. Они познакомились на танцах в городе. Василь, выйдя из лагеря, устроился шофером. Ездить он научился еще дома. Барышня Василю понравилась, он купил ей мороженое, она растерялась и сказала «obrigada!».
— Ты откуда?! — опешил Василь, переходя на португальский. – Нет, стой! Не говори, сам догадаюсь. Ты лучше расскажи о себе что-нибудь.
— Предложили вернуться, — по-португальски сказала Евдокия, — отца уже не было, мы поехали с мамой. Она умерла здесь.
— Ты из Куритибы! – уверенно кивнул Василь. – Я знаю, это там так говорят!…
— Как Сашка? — спросил я.
— А ты нашёл таблетки? — спросила она.
— Я у тебя спрашиваю, как дела у ребенка. Ты можешь ответить или нет? — возмутился я.
— Все нормально, он с няней в парке. Попугай снова болеет. Тебя его атеросклероз, видимо, никак не волнует, хотя это в такой же степени твой попугай, как и мой. И я при этом должна тут одна убиваться, пока тебя где-то носит. Между прочим, почему ты не спросил как я, как крыса?
— Про вас я всё знаю, — сказал я.
… Они решили уехать в город Очаков. Во-первых, это когда-то был родной город родителей Евдокии. А во-вторых, там было море. Не океан, как дома, но все-таки…
В Очакове родился пацан. Его назвали Николаем в честь деда, оставшегося в Бразилии. Колька рос нормальным советским пацаном. Ходил в авиакружок, гонял в футбол, дрался. Еще играл на гитаре. «Послушай, батя, — сказал он однажды, снимая гитару со стены, — послушай, чего я знаю».
Василь уселся на табуретку. Была зима. Не такая как в Караганде, но и не такая как в Рио. На улице мело, по наледям скользили прохожие. Колька запел: «… а в солнечной Бразилии, Бразилии моей, такое изобилие невиданных зверей…»
Колька пел, а Василь слушал, опустив голову. «… увижу ли Бразилию до старости моей…» Какая, к чёрту Бразилия – по телевизору съезд показывают! «Матери не пой…» — попросил Василь…
Я ужинал в «Caretao». Он услышал, как я говорю по телефону и подошел.
— Давно русских не видел, — извиняясь, сказал он. – Не помешаю?
— Садитесь, — предложил я, — или пойдёмте куда-нибудь. На Копакабану…
— Копакабана для иностранцев, — улыбнулся он, — пойдёмте на Ипанему. Она, правда, тоже для иностранцев, но там в это время спокойнее…
***
… Колька стал авиатехником. Закончил училище, вступил в партию. «Я все равно туда прорвусь, — говорил он Василю, — и сам уеду и вас увезу». Аэрофлот набирал техников для работы в Латинской Америке. Как Колька туда пролез – никто не понял. Но Колька пролез. Сначала Мехико, потом — Лима. «Прорвусь» — говорил Колька.
Он перевелся в Рио, как только представилась возможность. Прислал телеграмму – «Батя, я на родине!» Евдокия плакала…
— Я всё-таки решила купить игуану, — сказала она сдержанно, — мне нужно знать, что ты по этому поводу думаешь.
— Ты знаешь моё мнение — сказал я.
— Я не про это, — сказала она, — не про то, что ты её не хочешь, а про то, что их несколько видов. Тебе какую?
— Любую, — ответил я, — лишь бы у неё не было болезни Альцгеймера или ещё чего-нибудь.
***
…В конце девяностых Аэрофлот перестал летать в Латинскую Америку. Колька остался. Нашёл могилы Николая и Марии. Нашёл их старый дом. Работал в Манаусе, Форталезе, Порто-Алегре. Копил деньги. Работал как проклятый. В их роду все умели работать как проклятые. Что под Ковелем, что в Караганде, что в Рио.
Колька выкупил дом деда и отправил телеграмму в Очаков: «Приезжайте»…
Мы сидели с дедом Василём в маленьком кафе на Ипанеме. Перед ним стоял стакан с кашасой, передо мной – водка.
— Не могу я кашасу, — признался я деду, — тяжёлая она у вас какая-то…
— А я в Союзе так к водке и не привык, — сказал дед, — тоже не могу.
Уже стемнело. Начался дождь. Начался сразу, резко.
— Апрель, — сказал дед Василь, — апрель, осень. Но он сейчас кончится…
Дед разделил кусок мяса и бросил его двум котам, шлявшимся между стульями кафе. Дождь и вправду кончился. Коты съели мясо и деликатно отошли к пальмам.
Зазвонил мой телефон, я нажал зелёную кнопку. «Здесь идёт снег, — сказали мне изорванным голосом, — хорошо тебе там под пальмами». «Действительно, хорошо», — подумал я, оглядываясь вокруг, а в трубку сказал: «Я завтра вылетаю».
— Как там у вас сейчас? — спросил дед Василь.
— Да вот, говорят, снег, — ответил я, — соскучились, наверное, по нему?…
Дед покачал головой:
— Я – бразилец. Устал я от снега…Obrigado, сынок…
***
Океан шумел ночной прибойной волной. Ярко освещённый Спаситель печально простирал руки над громадным городом, защищая его от холода, от ненависти, от снега. Кто защитит от снега и ненависти нас? – Никто.
…С веток падали на землю крупные тёплые капли и влажные бразильские коты, изгибаясь и млея, драли когти о пальму…