«О, нет, я не Негоро!…»
7 мая, 2018 5:13 пп
Seva Novgorodsev
Прошлое я представляю чёрно-белым, это карточки из отцовского архива: чёрные корабли, застывшие в белых льдах Арктики, отец и два друга на улицах Амстердама где-то в конце двадцатых годов, в немыслимых штанах, доходящих почти до подмышек, или его моментальные снимки, сделанные хитрой заграничной машиной в начале тридцатых.
Те, кто читал «Пятнадцатилетнего капитана» Жюля Верна, помнят судового кока (а на самом деле злодея-работорговца) Негоро, который подсунул под компас топор, после чего прибор стал так врать, что китобой «Пилигрим» попал не в Сан-Франциско, а к африканским берегам Анголы.
Я плавал на судах с магнитным компасом и могу засвидетельствовать, что, несмотря на все ухищрения — картушка подвешена на игле, плавает в сорокапроцентном спиртовом растворе, кожух компаса сделан из немагнитной латуни и так далее — несмотря на всё это, верить показаниям нельзя, надо прежде определить «поправку».
Поправки могут быть со знаком «плюс» или «минус». При прокладке курса надо эту величину либо отнимать, либо прибавлять. Не дай бог перепутать.
Именно это и случилось на сухогрузе «Печенга» осенью 1946 года. Второй помощник Аскалонов, прокладывая курс, ввёл поправку ошибочно с обратным знаком, в результате поплыли, как на «Пилигриме», не в ту сторону и вскоре сели на мель. Ночью начался шторм, судно стало бить о камни.
Отец (тогда зам. начальника Балтийского пароходства, отвечавший за флот) руководил спасательными операциями. «Печенгу» снять с мели не удавалось, надо было спасать экипаж и груз. Подогнали судно. Спасли большую часть груза и почти весь экипаж, но одну женщину при эвакуации смыло волной за борт.
Был суд. На скамье подсудимых оказался злополучный второй помощник Владимир Аскалонов, капитан «Печенги» Валериан Дмитриевич Бушен («из дворян», как написано в судебном определении) и мой отец.
Отец отказался от адвокатов и защищал себя сам. Ему удалось доказать, что все спасательные действия были правильными, что с его стороны не имелось никаких ошибок, поэтому суд вынужден был его оправдать.
С остальными поступили по всей строгости советского закона — помощнику дали 15 лет, а капитану — «РАССТРЕЛ с полной конфискацией имущества» (так напечатано в приговоре).
Когда огласили приговор, отец, прощаясь с капитаном, обнял его и сказал: «Валериан, не унывай, мы тебя не оставим!» (Моряки, действительно, написали наверх, собрали 300 подписей и расстрел заменили на 25 лет).
Этого поступка отцу не простили. Его исключили из партии и уволили с работы. У него произошел нервный срыв, на полтора месяца он попал в психлечебницу.
Когда отец вышел оттуда, друзья-моряки посоветовали ему уехать в какое-нибудь тихое место и подыскали сначала работу в Риге, но там что-то не получилось, а потом в Таллине, где нашлась вакансия дежурного диспетчера.
В мае 1949-го мы распрощались с огромной квартирой на улице Ракова (Итальянской), со служебной машиной, на которой отец приезжал домой пообедать и сменить крахмальный воротничок с манжетами, и поехали в Таллин, в однокомнатную квартирку на первом этаже, где нам пришлось перебиваться на крохотную зарплату диспетчера.
До войны эстонский торговый флот входил в состав Балтийского пароходства. Отец тогда руководил всеми судами на Балтике и, в частности, много сделал для восстановления и обновления того, что осталось в Таллине.
Теперь бывший большой начальник скромно сидел за диспетчерским столом. Эстонцы не забыли того, что сделал отец. Его двигали наверх, из дежурного диспетчера в главные, из главного диспетчера в заместители начальника пароходства.
Отец закончил карьеру капитаном-наставником. Был гостем «Севаоборота» (моей программы на Би-би-си) в марте 1991 года, за несколько месяцев до своей смерти. Умер он 7 ноября того же 1991 года.
Seva Novgorodsev
Прошлое я представляю чёрно-белым, это карточки из отцовского архива: чёрные корабли, застывшие в белых льдах Арктики, отец и два друга на улицах Амстердама где-то в конце двадцатых годов, в немыслимых штанах, доходящих почти до подмышек, или его моментальные снимки, сделанные хитрой заграничной машиной в начале тридцатых.
Те, кто читал «Пятнадцатилетнего капитана» Жюля Верна, помнят судового кока (а на самом деле злодея-работорговца) Негоро, который подсунул под компас топор, после чего прибор стал так врать, что китобой «Пилигрим» попал не в Сан-Франциско, а к африканским берегам Анголы.
Я плавал на судах с магнитным компасом и могу засвидетельствовать, что, несмотря на все ухищрения — картушка подвешена на игле, плавает в сорокапроцентном спиртовом растворе, кожух компаса сделан из немагнитной латуни и так далее — несмотря на всё это, верить показаниям нельзя, надо прежде определить «поправку».
Поправки могут быть со знаком «плюс» или «минус». При прокладке курса надо эту величину либо отнимать, либо прибавлять. Не дай бог перепутать.
Именно это и случилось на сухогрузе «Печенга» осенью 1946 года. Второй помощник Аскалонов, прокладывая курс, ввёл поправку ошибочно с обратным знаком, в результате поплыли, как на «Пилигриме», не в ту сторону и вскоре сели на мель. Ночью начался шторм, судно стало бить о камни.
Отец (тогда зам. начальника Балтийского пароходства, отвечавший за флот) руководил спасательными операциями. «Печенгу» снять с мели не удавалось, надо было спасать экипаж и груз. Подогнали судно. Спасли большую часть груза и почти весь экипаж, но одну женщину при эвакуации смыло волной за борт.
Был суд. На скамье подсудимых оказался злополучный второй помощник Владимир Аскалонов, капитан «Печенги» Валериан Дмитриевич Бушен («из дворян», как написано в судебном определении) и мой отец.
Отец отказался от адвокатов и защищал себя сам. Ему удалось доказать, что все спасательные действия были правильными, что с его стороны не имелось никаких ошибок, поэтому суд вынужден был его оправдать.
С остальными поступили по всей строгости советского закона — помощнику дали 15 лет, а капитану — «РАССТРЕЛ с полной конфискацией имущества» (так напечатано в приговоре).
Когда огласили приговор, отец, прощаясь с капитаном, обнял его и сказал: «Валериан, не унывай, мы тебя не оставим!» (Моряки, действительно, написали наверх, собрали 300 подписей и расстрел заменили на 25 лет).
Этого поступка отцу не простили. Его исключили из партии и уволили с работы. У него произошел нервный срыв, на полтора месяца он попал в психлечебницу.
Когда отец вышел оттуда, друзья-моряки посоветовали ему уехать в какое-нибудь тихое место и подыскали сначала работу в Риге, но там что-то не получилось, а потом в Таллине, где нашлась вакансия дежурного диспетчера.
В мае 1949-го мы распрощались с огромной квартирой на улице Ракова (Итальянской), со служебной машиной, на которой отец приезжал домой пообедать и сменить крахмальный воротничок с манжетами, и поехали в Таллин, в однокомнатную квартирку на первом этаже, где нам пришлось перебиваться на крохотную зарплату диспетчера.
До войны эстонский торговый флот входил в состав Балтийского пароходства. Отец тогда руководил всеми судами на Балтике и, в частности, много сделал для восстановления и обновления того, что осталось в Таллине.
Теперь бывший большой начальник скромно сидел за диспетчерским столом. Эстонцы не забыли того, что сделал отец. Его двигали наверх, из дежурного диспетчера в главные, из главного диспетчера в заместители начальника пароходства.
Отец закончил карьеру капитаном-наставником. Был гостем «Севаоборота» (моей программы на Би-би-си) в марте 1991 года, за несколько месяцев до своей смерти. Умер он 7 ноября того же 1991 года.