О беглом монголе замолвите слово…
31 августа, 2016 10:40 дп
Василий Гатов
У меня есть один знакомый, такой полусумасшедший профессор, который занимается много лет очень узкой темой, которая, между тем, крайне интересна. Почему-то захотелось об этом рассказать.
Как он считает (и имеет довольно обширный набор доказательств), примерно половина человечества является совершенно статичной, оседлой и консервативной группой.
Хоть атомными бомбами их посыпай, хоть дустом с глобальным потеплением — они не снимутся с насиженных мест, не откажутся от привычного образа жизни, от привычного набора ценностей, верований, продуктов и т.д.
Парадоксальным образом, значительная часть этой оседлой, консервативной группы являются как раз потомками кочевников из эпох великого переселения народов. Это ни в коем случае не значит, что все бывшие кочевники — консерваторы и домоседы, но среди них процент заметно (до распределения Парето) больше.
Эти «оседлые 2.0» культуры и группы преимущественно склонны к смиренному следованию течению времени и вещей, в лучшем случае поддерживают медленную и по возможности незаметную модернизацию, по поводу которой можно ворчать, не не имеет смысла протестовать.
Они же «принимают новшества» на основе странного собственного представления о том, что «большинство уже» — примерно как Эллочка Людоедка хотела всё, что есть в «лучших домах Лондона и Парижа».
Такие «оседлые» есть везде, и они никак не привязаны ни к расе, ни к культурной идентичности (ну, где-то их чуть больше, где-то чуть меньше, где-то они скрывают свои искренние верования).
Мой приятель-профессор, между тем, занимается не ими, а «мутантами» — выходцами из такой консервативной среды, которые взяли и стали систематически нарушать веками установленные правила типа «не высовывайся», «живи как все», «в доме все должно быть как у людей», «что, тебе больше всех надо» и т.п.
Будучи биологом по базовому образованию и социологом по второму, и философом по натуре, он подходит к своей проблеме комплексно. Его респонденты изучены генетически, он также заставляет их связаться с родственниками и обеспечить ему материал от них, он делает с ними глубокие качественные интервью на разных языках (родных и выученных). Его респонденты — совершенно не обязательно какие-то особые бунтари, просто люди, сломавшие персонально уклад жизни.
* * *
Например, у него есть (кажется, один из первых в его группе) респондент — монгол, который живет в ЮАР, а до этого учился в СССР и потом делал карьеру в СЭВ, и в возрасте 30 лет сбежал из Будапешта в Австрию, отказавшись от семьи и связей, жил беженцем, потом смог переучиться, работал водителем-дальнобойщиком в Испании, стюардом на круизных лайнерах, получил второе образование, стал выдающимся специалистом по кредитным рискам в развивающихся странах, за последние 10 лет сменил 11 стран, где работал — не потому, что «летун», а потому, что его работодатель кидал его с одной позиции на другую, чтобы спасать бизнес по всей Африке и Азии.
При этом человеку уже сильно за 50, выглядит он на 35, ведёт себя как «запоздавший подросток». У него было три семьи, сейчас четвертая (не все женщины выдерживают режим globetrotter), двое полу-русских детей, одна жена — африканка, следующая — индианка, и тут ещё две девочки.
* * *
Или другой человек — испанец из Ла-Манчи, чьи предки со времен Арагона и Кастильи пытались выжить в этой европейской пустыне, и родители которого не отпускали его учиться в университет, физически приковав парня цепями к кровати.
Он сбежал, закончил с отличием Pompea Fabru, потом мастер в Америке, потом — неожиданно — религиозный угар, работал в католической миссии где-то в джунглях Амазонки, чуть не стал монахом, одумался, стал сначала солдатом, а потом и офицером колумбийской полиции, потом снова учился (забыл всё, говорит, голова у меня крестьянская, только прошлый урожай помнит), МВА в Wharton, две собственные компании в разных концах Америки, говорит, что забывает испанский, не был в церкви с того самого дня, как бежал из миссии, жена — эфиопка, дети — американцы.
* * *
Или, совсем экзотика, First Nation девушка, из Канады (мы бы сказали — эскимоска), выросла в интернате, всё детство помнит как хотела обратно в чум, в кочевую жизнь, в оленям.
Канадское правительство, между тем, думало по-другому и отправило её учиться в Финляндию, где она подружилась с другой девушкой-саамкой, и они живут с тех пор вместе, то в Таллине, то в Эдмонтоне, то в Сан-Франциско. У них небольшой, но очень успешный международный бизнес — и двое приёмных детей, и обе стали примерными soccer moms, при том, что у саамки есть еще собственный ребёнок, который живет с мужем-алкоголиком где-то на севере Швеции, и она иногда к нему летает на частном самолете.
Все это к тому, что мы не очень представляем себе разнообразие мира, который нас окружает.
Или совсем не представляем.
Василий Гатов
У меня есть один знакомый, такой полусумасшедший профессор, который занимается много лет очень узкой темой, которая, между тем, крайне интересна. Почему-то захотелось об этом рассказать.
Как он считает (и имеет довольно обширный набор доказательств), примерно половина человечества является совершенно статичной, оседлой и консервативной группой.
Хоть атомными бомбами их посыпай, хоть дустом с глобальным потеплением — они не снимутся с насиженных мест, не откажутся от привычного образа жизни, от привычного набора ценностей, верований, продуктов и т.д.
Парадоксальным образом, значительная часть этой оседлой, консервативной группы являются как раз потомками кочевников из эпох великого переселения народов. Это ни в коем случае не значит, что все бывшие кочевники — консерваторы и домоседы, но среди них процент заметно (до распределения Парето) больше.
Эти «оседлые 2.0» культуры и группы преимущественно склонны к смиренному следованию течению времени и вещей, в лучшем случае поддерживают медленную и по возможности незаметную модернизацию, по поводу которой можно ворчать, не не имеет смысла протестовать.
Они же «принимают новшества» на основе странного собственного представления о том, что «большинство уже» — примерно как Эллочка Людоедка хотела всё, что есть в «лучших домах Лондона и Парижа».
Такие «оседлые» есть везде, и они никак не привязаны ни к расе, ни к культурной идентичности (ну, где-то их чуть больше, где-то чуть меньше, где-то они скрывают свои искренние верования).
Мой приятель-профессор, между тем, занимается не ими, а «мутантами» — выходцами из такой консервативной среды, которые взяли и стали систематически нарушать веками установленные правила типа «не высовывайся», «живи как все», «в доме все должно быть как у людей», «что, тебе больше всех надо» и т.п.
Будучи биологом по базовому образованию и социологом по второму, и философом по натуре, он подходит к своей проблеме комплексно. Его респонденты изучены генетически, он также заставляет их связаться с родственниками и обеспечить ему материал от них, он делает с ними глубокие качественные интервью на разных языках (родных и выученных). Его респонденты — совершенно не обязательно какие-то особые бунтари, просто люди, сломавшие персонально уклад жизни.
* * *
Например, у него есть (кажется, один из первых в его группе) респондент — монгол, который живет в ЮАР, а до этого учился в СССР и потом делал карьеру в СЭВ, и в возрасте 30 лет сбежал из Будапешта в Австрию, отказавшись от семьи и связей, жил беженцем, потом смог переучиться, работал водителем-дальнобойщиком в Испании, стюардом на круизных лайнерах, получил второе образование, стал выдающимся специалистом по кредитным рискам в развивающихся странах, за последние 10 лет сменил 11 стран, где работал — не потому, что «летун», а потому, что его работодатель кидал его с одной позиции на другую, чтобы спасать бизнес по всей Африке и Азии.
При этом человеку уже сильно за 50, выглядит он на 35, ведёт себя как «запоздавший подросток». У него было три семьи, сейчас четвертая (не все женщины выдерживают режим globetrotter), двое полу-русских детей, одна жена — африканка, следующая — индианка, и тут ещё две девочки.
* * *
Или другой человек — испанец из Ла-Манчи, чьи предки со времен Арагона и Кастильи пытались выжить в этой европейской пустыне, и родители которого не отпускали его учиться в университет, физически приковав парня цепями к кровати.
Он сбежал, закончил с отличием Pompea Fabru, потом мастер в Америке, потом — неожиданно — религиозный угар, работал в католической миссии где-то в джунглях Амазонки, чуть не стал монахом, одумался, стал сначала солдатом, а потом и офицером колумбийской полиции, потом снова учился (забыл всё, говорит, голова у меня крестьянская, только прошлый урожай помнит), МВА в Wharton, две собственные компании в разных концах Америки, говорит, что забывает испанский, не был в церкви с того самого дня, как бежал из миссии, жена — эфиопка, дети — американцы.
* * *
Или, совсем экзотика, First Nation девушка, из Канады (мы бы сказали — эскимоска), выросла в интернате, всё детство помнит как хотела обратно в чум, в кочевую жизнь, в оленям.
Канадское правительство, между тем, думало по-другому и отправило её учиться в Финляндию, где она подружилась с другой девушкой-саамкой, и они живут с тех пор вместе, то в Таллине, то в Эдмонтоне, то в Сан-Франциско. У них небольшой, но очень успешный международный бизнес — и двое приёмных детей, и обе стали примерными soccer moms, при том, что у саамки есть еще собственный ребёнок, который живет с мужем-алкоголиком где-то на севере Швеции, и она иногда к нему летает на частном самолете.
Все это к тому, что мы не очень представляем себе разнообразие мира, который нас окружает.
Или совсем не представляем.