1999 * Алла Пугачева *
Было страшно, но я с ней заговорил. Короли и королевы, президенты, голливудские кумиры, миллионеры, гении и прочие — много с кем приходилось мне иметь дело. Ну, легкий дискомфорт в рабочем порядке иногда отмечался, но чтоб заробеть — такого до Аллы Борисовны я что-то не припомню. Но все-таки подхожу к ней и говорю:
— Алла Борисовна! Вы как народная артистка должны принадлежать народу. Народу необходим ваш обнаженный портрет. Вы должны ведь знать, что такое любовь. Поверьте, пришло время менять имидж!
— Нет, это уже было: меня голой нарисовали в «Плейбое». Ничего хорошего из этого не получилось.
— Что рисунок! Надо взаправду.
— Нет, нет. — Она неторопливо обдумывает: а почему, собственно, нет? — и после разъясняет: — Мне есть где обнажаться, есть перед кем, есть. Я имею в виду — обнажать тело. А перед другими , да вот хоть перед вами — только душу.
Кроме души, она оставила обнаженным всего только плечо, с кожей тонкой, светлой и матовой. Это плечо… И все. Это ее всего только плечо имело столь же действия, сколь и голая щиколотка лет сто назад. Из тела еще видны руки и новое похудевшее лицо. Неверный свет, ее косметика, моя легкая подслеповатость — важные детали могли укрыться.
— А веснушки? Это ваше, они вам так идут, они непременно у вас должны быть!
Она рассмеялась мне в лицо. Объедаться, толстеть, стричься под «ноль» Мало ли чего от нее ждут! Но она, разумеется, делает все равно по-своему. Я даже задумался: нужны ли ей мои советы насчет перемены имиджа? Впрочем, имидж она и без моих советов поменяла, идя навстречу своему полувековому юбилею. Это приключение отражено и детально описано журналом «Вог», русской его версией, в апреле 1999-го. Главный редактор Алена Долецкая уговорила Аллу Борисовну помолодеть, распрямить волосы и революционно обойтись с макияжем — так, что он занял места как бы даже меньше, чем мини-бикини. Если вы видели обложку — да видели, точно, она не могла вам не броситься в глаза на фоне прилизанных иностранных красавиц, совершенно фригидных.
Это был эпатаж публики, наркотическая женская мечта, несбыточная, как бесплатный кокаин, — чтоб из своей в доску, домашней, славной и привычной вдруг сделаться новой красавицей, чужой, недоступной и даже — да пусть это хоть сама Пугачева — неузнаваемой.
«Vogue» тогда созвал форум, чтоб обсудить свою удачу. Большие кутюрье, великие имиджмейкеры, дорогие студийные фотографы -все знающие люди важно комментировали событие. Сама же Алла сказала две пронзительные вещи. Первая. Этот имидж нам кажется, да, новым. Но некоторые ее такой давно знают и видали: она как раз такая по утрам! Когда, только проснувшись, еще ничего не успела с собой сделать. То есть мы с вами попали в узкий круг избранных, нас допустили пусть в утреннюю, но все-таки спальню, и вот мы в ней толпимся, наступая друг другу на ноги и сопя от ответственности и важности момента. Второе. Там был вопрос: какой она собирается быть в 2000-м? Ответ последовал роскошный: намерена беспорядочно питаться, потолстеть и постричься под «ноль».
Это все происходило в ресторане «Catwalk». Там же Алла Борисовна осталась отобедать. Компанию ей составили Алена Долецкая и ваш покорный слуга. Да, но как же это мыслимо, чтоб она в таком публичном месте могла запросто перекусить? Разве только за ширмой? Вы будете смеяться, но именно за ширмой, которая и была поставлена; да, только так… Простодушная публика завидует знаменитостям, а между тем великие едва ли лукавят, утверждая, что слава приятна только первые три дня, а когда после всю оставшуюся жизнь скрываешься за ширмами и темными стеклами очков, накрывшись еще паричком, то может надоесть. Помню, как однажды точно так же, за ширмой обедал в московском английском клубе Чубайс в лучшие свои времена. Прослышав про высокого гостя, за ширму прорвался модный писатель в кожаных штанах и лично презентовал олигарху свою «свежую» книжку. Скандал, конечно, и охрану уволили.
Но фокус в том, что Алла-то Борисовна без охраны, вот какое дело! Кстати, я этого до сих пор не могу осмыслить. Да… Пугачева одинока так же, как президент страны, в том смысле, что гражданам России тяжело с ними вести беседы на равных. Им там, на самых верхах — у них верхи разные, — не с кем пообщаться на равных, чтоб никто не смотрел в рот с глупой улыбочкой. Официантки, конечно, к столу подходили, — но чаще сам Фабиано, владелец заведения, запечатлевая образ народной артистки СССР в своей итальянской душе…
За обедом говорили про моду, это самое холодное из искусств.
— О нет, я не понимаю ничего в моде! Я ношу, что мне захочется. А если то, что я ношу, вам не нравится, значит, у вас плохой вкус. У меня-то точно хороший! — давала разъяснения она.
Таким образом, выходит, что нам с Аллой Борисовной в отличие от вас мода глубоко чужда потому, что наш с ней вкус тоньше вашего; вы уж не обижайтесь.
Обед за ширмой.
Обсуждали и прочие светские темы, включая даже такую жестокую, как похудение. Мы это обсуждали, несмотря на то что еда, даже на наш взыскательный вкус, была хороша.
— У женщины щеки должны быть меньше глаз, иначе непорядок! — учила Пугачева. Мы запоминали.
— При чем тут вес! — утешал я собеседниц. Они пришли предаться житейской радости, а им такое… — Не это главное, но драйв! Вот Людмила Зыкина худобой не страдает, а как себя держит, какой взгляд у нее! Вы ей смотрели когда-нибудь в глаза? Я их до сих пор не могу забыть.
— И это верно, — сказала Пугачева, съев вслед за салатом приличный кусок мяса с кровью и заказывая себе на десерт порцию спагетти с овощами, а заодно уж и ликера тоже. — Когда я худая, я не знаю, как мне жить… Все, что мне нравится, то мне не идет. Мне лучше быть не худой и не толстой, а такой средней — как сейчас…
Это можно было понять как приглашение ее хорошенько рассмотреть и я этой возможностью воспользовался. Вот ее новые ровные волосы, которые страшно приближают ее к своему народу, который так и норовит махнуть рукой на сложные прически в пользу простоты. Лицо, по которому не бегут ни мысли случайные, ни чувства, но только то, что задумано, что может занять и увлечь, — и потому хочется смотреть не отрываясь. Идеальные зубы нерусской, ненашей белизны, произведение искусства. Шея с удивительным медальоном в виде серебряной (а может, и платиновой) тонкой трубочки, из которой как бы выкатывается маленький брильянтик. Это похоже на фонарик для Барби. Алла берет его пальцами и говорит в драгоценный камень: — Дорогой, я здесь! И поясняет: — Так я разговариваю с Филей, когда он далеко… Филя, однако, не отвечает из своего гастрольного Питера, он временно недоступен — видимо, он как раз out of the coverage любовного бриллианта. Дальше — кольца, перстни, все как надо. Черное летящее платье — надо полагать, какой-нибудь нечеловеческой дороговизны. И туфли — на низком каблуке, с закругленными носками и ремешочек с пряжкой. Туфли очень трогательные, я помню такие на первых красавицах нашего детсада. Трогательность эта расслабляет не меня одного: — Это мне Филя привез… Мы молчим из уважения к трогательности. Кроме того, и слов-то у нас нет, если честно.
Прогулка в белом лимузине
После обеда поехали кататься в лимузине, том самом знаменитом, который снаружи белый и блестящий, а внутри розовый, мягкий, кожаный, в этом растянутом «Линкольн-таункар стрейч», последним словечком названия совпадающем с упругими джинсами. Уж мы все в таких лимузинах езживали и уж знаем, каково по нему ползти раком, — это как в шахте, как в окопе, как в… Однако достаточно эротических аллюзий. Да, не забыть бы еще сказать про внутреннюю сухость, намеренно подчеркнутую пустыми хрустальными графинами в непременном лимузинном баре.
— Что так? Это Пресняков тут раньше держал и виски, и коньяк, а теперь нет ничего!
Насчет лимузинов меня всегда волновал вопрос а отчего бы в ту же цену и в ту ж крокодилью длину не завести трейлер, он же camper, этакий маленький автобус с диванами, с кухонькой, с совмещенным санузлом и холодильником для пива? (Бывают, кстати, и с ванной, в таких знатные киноартистки ездят на съемки…) Я про это спросил и Аллу. Но она и не подумала отвечать. Видно, вопрос непростой…
Но куда б съездить? На ночь глядя мы неожиданно поехали решать такой солидный вопрос, как квартирный. Как-то внезапно зашла речь о том, что ввиду выросшей семьи надо бы Алле Борисовне увеличить городскую жилплощадь. С дачей у нее вопрос давно решен, но в городе тоже ведь надо достойно расположиться, так? Да, само собой — но где? Как всегда в таких случаях, нашлось полно советчиков даже в таком узком кругу.
— Ну, что же! Поехали смотреть! — великодушно сказала она. — Везите, показывайте, где б вы меня поселили, будь ваша воля! Трогай, Витя!
Витя тронул, мы растерялись, но уж поехали. И куда ж, интересно, да еще на ночь глядя? Ну, во-первых, не так много в Москве домов, которые тянули бы на уровень Пугачевой. А что поздно -плевать. Как только к нам выскакивали секьюрити, Алла с тихой вежливостью говорила пару слов, и жизнь моментально менялась к лучшему. Охрана становилась навытяжку и поедала народную артистку глазами, вызывала по рациям и сотовым менеджеров и, еще даже их не дождавшись, открывала выставленные на продажу квартиры, рассыпаясь в извинениях за пятиминутную задержку в поисках ключей и торопливо растворяя ворота, чтоб наш верный лимузин неуклюже, как крейсер, вплыл в тесный маленький двор — внутренний и бесполезный, как Черное море.
Впрочем, квартиры почти все имели губительные непомерные изъяны. Одна стояла прямо на трамвайных путях. Другая непростительно разместилась в старом доме, который, хотя и молодился, как мог, и выставлял напоказ свой капремонт и даже реставрацию, все равно не мог угнаться за молодежью… Третья была почти всем хороша, да только стояла в переулке с названием, которое навевало безнадегу, — Последний! И только одна глянулась нам всем без исключения. Мы ходили по всем трем этажам квартиры, и охранник подсвечивал нам фонариком, чтоб мы не провалились в пролеты будущих лестниц. Прогуливались по крыше, на которой был устроен один бескрайний балкон. И молча ужасались квартирным площадям.
Борисовна нас утешала: — Да что вы переживаете! У Лигачева еще больше!
Мы молча калькулировали: кто такой против нее Егор Кузьмич и чего ж тогда ей, по-хорошему, должен выписать Моссовет…
Но она вздыхает: — Я теперь все сравниваю с Майами… (Где у нее, говорят, квартира. -Прим. авт.) Это понятно. Ну да кому ж сейчас легко? Ничего толком не решив с той квартирой, мы из нее вернулись в простую ночную столицу. Представьте себе теплую весеннюю ночь в Москве, — самое время бродить по ней разным подозрительным типам. И тут навстречу им идем вот мы. Великая и могучая Алла Борисовна, окруженная свитой из дам и девушек, а с ними я. Вы спросите — в качестве кого? Высокий толстый молодой человек явно из провинции, непримечательной, совершенно небогемной наружности, да еще и скучной ориентации, — это, само собой, телохранитель! Так на меня все и смотрели, что читалось в глазах восхищенной публики. При том что все ведь уверены, что ее охраняет переодетая «Альфа»!
Я между тем покорно ожидал, когда из-за угла выскочит фанатик с изящным револьвером, -как звали того идиота, Хинкли, что ли, который завалил Леннона? — и я прикрою ее грудью, в которой бьется большое сердце. И еще перед моим мысленным взором пролетал мой верный перочинный ножичек офицера швейцарской армии, и я для тренировки то и дело резко откидывал полу пиджака… Умирать, конечно, не хотелось, но куда ж было отступать? В тот момент, когда слева к нам рванулась раскосая девушка, я понял, что час мой пришел, неожиданностью это не было, — и перед моим мысленным взором стало проноситься что положено. Но девушка метнулась всего лишь для того, чтоб сказать о своей любви. Когда у меня отлегло, я сделал ей замечание: — Вы, значит, любите, а мы что? Как бы не любим? Странная вы, однако…
Никто уж не помнит, с чего зашла речь про цыган. Заговорили, и ладно, но… — Едем к цыганам! — это она сразу так решила. Мы заползаем в колбасную кишку лимузина и мчимся. По пути Алла рассказывает старинную историю, как 15 лет назад, при советской власти, одна цыганка выманила у нее 14 тысяч тогдашних советских рублей. Мы провели мозговой штурм и так прикинули, что применительно к реалиям жизни это будет никак не меньше 150 тысяч долларов. Пугачева тогда еще звонила Коле Сличенко жаловаться, он смеялся и говорил: «Чем больше человек отдаст цыганам, тем счастливей будет». Мы ужасаемся и горюем вместе с Аллой, но она первая начинает смеяться: ведь с того момента таки и пошло ей счастье! И разве б она его сейчас согласилась променять обратно на те 14 тысяч рублей? Правда, смешно…
К цыганам! А куда сегодня ехать к цыганам? Кажется, в Москве и нет других центров досуга в старинном цыганском духе, кроме заведения Вишневских. Это на Манежной, в верхнем этаже — против Водовзводной башни. — Цыгане! Люблю. Я ведь начинала с этого, — прочувствованно, однако же и с достоинством сказала Алла. Это она думает, что так начинала. А у меня лично другие сведения. Начинала она с той голубой пластиночки, которую нам в общаге крутил гений по фамилии Малофеев — фотохудожник, портной самопальных джинсов и изготовитель поддельных объективов типа «рыбий глаз» из проявочного бачка для широкой пленки. — Слушайте! — сказал он, оторвавшись от «Зингера», чтоб закрутить под иглой вырванную страничку из «Кругозора». — Эта девчонка, «Арлекино», далеко пойдет. И таки ведь угадал. На моей памяти Малофеев был первый, кто предсказал ей могучий успех. Конечно, сегодня много желающих приписать эту заслугу себе. И вот мы входим наконец к цыганам…
Они встречают у входа со счастливыми лицами. Я вижу потрясенное лицо хозяина, Дуфуни Вишневского, который тут же скрывается в кабинете, долго не смеет оттуда показаться и осмеливается только послать нашему столу литр «Курвуазье», который мы, впрочем, приберегли для Фили; негоже у цыган пить коньяк, это моветон, тут жанр безоговорочно требует водки. После первой рюмки Алла развернула свою кепку на вратарский дворовый манер задом наперед — и оказалось, что там, на затылке, вышита перламутром буква «А», кстати, первая во всем алфавите. Потом была еще одна смена имиджа, обратная смена: она взъерошила волосы обеими руками, это удивительно интимный жест, это такая игра, как будто перед самой любовью, когда никого посторонних.
Валя Вишневская вышла на сцену и специально для дорогой гостьи спела правдивую песню насчет того, что «нисколько мы с тобой не постарели». И то правда: Тина Тернер, которая не в пример старше обеих, и сегодня себе ни в чем не отказывает. Тут же случился обмен опытом, моментальная работа над собой.
— А ты, Валя, попробуй тихо петь! — Как же тихо? Тут ресторан, люди гулять приходят, кутить к цыганам, разгул же нужен! — А ты попробуй! Это я тебе говорю, серьезно! И ведь уговорила! Валя запела тихо. Мы, кстати, чуть не заплакали, да и Валя сама была потрясена: оказывается, тихие слова разят глубже громких! Потом Алла сходила за Дуфуней, который не смел выйти из кабинета в зал при Пугачевой, и за руку привела его за стол. Ну, выпили по чуть-чуть, за детей, закусили чем Бог послал, хозяин взял гитару (обычно в советском быту за ней, бывало, бежали к соседям, но тут, у цыган, она как будто случайно нашлась, ее только пришлось отцепить от сценического электричества). Все так запросто, по-домашнему. Еще за парой столиков сидели люди, но такие смирные, как дальние родственники.
Ну и запели, уже за столом. Дуфуня с Валей затянули свое. У них есть одна такая любимая песня, которая душу выворачивает. Мы по-цыгански только со словарем, но все равно догадались, про что это. Там про такую любовь, что сил нет, Ромео с Джульеттой просто отдыхали, у итальянских тинэйджеров был не более чем слабый курортный роман, если сравнивать. Мы просили повторить, но с нами этого даже обсуждать не стали — страшная песня и так их вымотала.
Мы тогда сами запели что попроще: «Я ехала домой, я думала о вас…»
Алла при этом смотрела на меня, да мы и сидели напротив. У меня легкий мороз шел по коже, жутко и волнительно было думать, что это могло быть про меня! Тем более что натурально ей скоро домой, а в дороге, когда мчишь по ночной Москве, как раз и думается про приключения… Пародия на телевидение
Это была карикатура на телевидение — то, что мы устроили. Таким, видимо, представляют себе телевизор дикие папуасы: как будто это ящик, ну, в буквальном смысле слова, а внутри за стеклом сидят люди, буквально принимают пищу и поют застольные песни. Зрители же снаружи смотрят, раскрыв рты и глупо улыбаясь, — с полдюжины поклонниц и поклонников толпились на улице перед окном и млели от концерта. Только звука не было.
Но в этот момент у нас, внутри, зазвонил хозяйский сотовый. (Я так подозреваю, что вообще мобильники изобрели специально для кочевников, для тех же цыган — знаете, вольница, табор, скачешь и названиваешь знакомым ромалэ, которые тоже не в состоянии дождаться звонка по месту жительства.) Так вот он зазвонил уже в который раз. В прошлые разы это была внучка Мадленка, ее отшивали, потому что тут же такие гости, и говорили: «Все, гуляй!» — то ли себе, то ли ей. Было просто не до нее, понимаете? А на третий раз трубку взял в руку я и, не отрываясь от пения, нажал на «Yes». И сказал туда сразу, не дождавшись даже их «алло»:
— Выступает (пауза) народная артистка СССР (опять пауза) Алла Пугачева!
Прямая трансляция с Манежной площади.
Телефонный микрофон я держал направленным на Аллу.
«Ах, как любила я цыгана, но только пуля из нагана», — выпевала она простодушные чувствительные слова. Мы тоже поем. Причем поем, как вы понимаете, кто как может, одни хуже, другие лучше, и с этим ничего не сделаешь, но никому не было обидно, даже мне, — притом что я совсем чуть-чуть цыган и совершенно не Пугачева. Однако петь меня учила сама Людмила Зыкина, — она объяснила мне, как это делается, и рассказала мне всю правду про мелизмы.
Пугачева после спохватилась:
— Это что, в прямой эфир шло?! Какой канал? Или это FM?
— Не знаю, я не спросил. Да и какая разница? Народ везде один и тот же. А вы певица народная и обязаны ему, своему народу, петь, — говорю.
Однако это оказалась всего лишь Мадленка. Ну тут понятно — раз речь про детей и внуков, то все расчувствовались.
— Кристина мне к юбилею сама приготовила концерт… — Она вспоминала про дочь, и в глазу ее засверкала слеза, я видел это в профиль. Слеза была маленькая, но яркая, чистая и теплая.
— Я ей в карьере ничем не помогла! В этом и состоит моя главная помощь…
Цыгане смотрели на нее одни недоверчиво, другие с осуждением: как так не помочь — это ж дети, а дороже ничего не бывает! Я слышал тут в ресторане их самую страшную клятву: «Чтоб мне детей не видеть!»
Тема развивается. К детям плотно примыкают зятья.
— Валя! Ваш зять Сережа просто писаный красавец! — говорю я.
Валя тает. А Алла задает вопрос:
— А мой что, не красавец?
— А-а-лла Борисовна! Ну как вы можете! — обижаюсь я. — Это же ваш зять! Поэтому он вне подозрений.
От зятьев перешли к мужьям. Вспомнив, что в моей стране любят мыльные оперы, я употребил сравнение из какого-то дешевого сериала:
— Дуфуня — чистый как дитя!
Валя подняла на меня глаза и воскликнула:
— Да, да! Как же это верно! — Ну, вы знаете цыган. Они точно как дети и сами это знают.
— Береги его, — сказала Пугачева.
— Я так боюсь за него… Ты тоже волнуешься, что у него давление? Знай: если с ним что случится, я тоже уйду — несмотря на дочку и внучку.
— Нет, — мягко, но решительно сказала Алла Вале, — ведь я с тобой.
А Вале неудобно было с этим спорить, тем более что Дуфуня, слава Богу, живой и здоровый.
Конечно, в такой эмоциональной атмосфере немудрено расчувствоваться. Одна присутствующая девушка так и сделала и от чувств принялась беззлобно, но громко сквернословить. Алла принялась ее уговаривать:
— Ну ты хоть неделю матом не ругайся, все ж пост! (Дело было как раз перед Пасхой. — Прим. авт.)
Девушка обещала подумать.
Как мы с ней целовались
А дальше что ж? Дальше — царственный жест, не хуже шубы с барского плеча. Ведь что получилось? Валя — артистка, она пела для нас, и сами собой тут разумеются цветы. Где их взять среди ночи? В багажнике лимузина Пугачевой! Я иду за корзиной, мне ее выдает шофер Витя, который ради этого отрывается от лимузинного телевизора и очень приветливым голосом спрашивает, долго ли еще ему нас ждать.
Несу цветы по Манежной. Прохожая девушка спросила меня с убийственной доверчивостью:
— Это мне?
— Нет, — говорю, — это другому человеку — Пугачевой А.Б., которая тут поблизости проводит культурный досуг.
Девушка уважительно оглянулась на кремлевские башни, в направлении которых я вроде шел. Какие ж тут шутки — Алле Борисовне вполне по рангу.
— Серьезно? Ну тогда передайте ей привет от Юли Шишкиной.
— Она вас знает?
— Нет. Но, может, ей все равно будет приятно.
Она засмеялась и быстро-быстро застучала каблуками, догоняя свою беззаботную молодую компанию.
— Постой! — начал было я. Вид у нее был такой счастливый, да и весна же, что мне захотелось все бросить, догнать и тоже пойти прожигать жизнь. Но усилием воли я сдержал себя: нельзя, меня ведь сама Пугачева ждет! Кроме того, я ведь и так уже ее, жизнь, как раз прожигал.
Но наступил прощанья миг. Мы на прощанье целовались. Не скрою, я этого ждал весь вечер да еще полночи.
— Это должно остаться между нами? Чтоб я унес этот секрет в могилу? Или можно этим хвастать теперь всю оставшуюся жизнь?
— Валяй! — разрешила она.
Щедрость, достойная королевы…
1999
«НАШИ ЛЮДИ. ВЫРАННЫЕ МЕСТА ИЗ БЕСЕД С ВЕЛИКИМИ»
Автор книги Игорь Свинаренко — `репортер года`. В этой номинации по итогам 1998-1999 годов он получил главную профессиональную награду России — премию Академии свободной прессы и Института Д.Сороса `Открытое общество`. Лучшие интервью лучшего репортера собраны в книге. Среди его собеседников — Пугачева, Шемякин, Зыкина, Никулин, Фридман, Неизвестный и другие великие.
