Немолчащее большинство
31 октября, 2016 6:38 пп
Сергей Митрофанов
В теме «Райкин против Хирурга и Кадырова» либеральные публицисты описали почти все правильно, что добавить практически нечего. При этом ни у кого, конечно, не осталось сомнения, что нынешнюю революционность Кости Райкина вызвало механическое (в результате торможения российской экономики) сокращение общественного пирога, на кусок которого претендовали деятели искусства.
И ни у кого, конечно, не осталось сомнения, что его резкие слова о цензуре выражали консолидированное недовольство интеллигенции тем, что власть путинской политической корпорации опирается на новых хунвейбинов и красных кхмеров (ряженых казаков, патриотов от сохи и квазиправославных), чтобы регулировать политические процессы внутри творческой среды. Тогда как «творческая интеллигенция», как ей всегда казалось, соблюдала свою часть контракта – лишний раз не высовывалась, про Крым почти не говорила, иногда даже соглашалась позировать в качестве доверенного лица Несменяемого.
А то, что иногда что-то себе позволяла в своем узком кругу, так на некоторую фронду имела право, как она считала, даже при советской власти. Искусство ведь оно вообще слегка политично, поскольку, отражая всё на свете, бывает, что отражает так же и власть. Синдром, так сказать, шута.
Но все хорошее когда-нибудь кончается, и контракт нарушала именно «корпорация», это надо нам четко понимать. Когда Костя Райкин заговорил о цензуре, о том, что кураторы, а иными словами, представители государственных (государевых) денег, ведут себя с «творцами» по-хамски и стараются финансировать лишь идеологически выверенный продукт, и что тупые «общественники» там и сям спускаются с поводка (ключевое слово «спускаются»), чтобы «лопатами и вилами выправить дефект» не по своей прямой профессии (однако не лезут же они в реактор, там и убить может), он опять же не покушался на основы режима, а выражал впечатление, доступное многим. Оттого-то, слушая Райкина, некоторые дамы не смогли сдержать слез, ведь в устах артиста общее место приобрело значение яркого перформанса, за что мы артистов и любим.
Диспозиция таким образом, сложилась предельно ясно. С одной стороны, заслуженный артист, какие бы у него ни были недостатки, а с другой подозрительный мотоциклист (ангел бури, по выражению Проханова), региональный царёк, про которого рассказывали, что он кому-то голову самолично отпилил бензопилой, вертухаи всех мастей (или потомки вертухаев), сексоты и мракобесы.
Считать это спором «о нравственности в искусстве» можно только в очень большом помутнении ума. При этом Райкин и иже с ним, очевидно были неправы, когда все прошлое десятилетие старательно занимали конформистские позиции и думали, что их гроза пронесет, а деградация общества не заденет. И, очевидно, правы сегодня, когда зафиксировали растущие противоречия творческого цеха с базовыми установками режима, возвращающего нас «эту мерзкую книжку читать».
Но есть еще один участник спора, про которого все забывают. И он поистине ужасен. Это большинство.
Обычно про большинство говорят, что оно безмолвствующее. Однако в нашем случае оно отнюдь не безмолвствует. Поразительно, с какой скоростью оно превратило Костю Райкина, от которого все эти шестнадцать лет практически ничего не было слышно «плохого», в ненавистного Макаревича. Почему? Да и что им Гекуба, то есть Райкин или Макаревич?
Я думаю, здесь сыграла извечная ненависть русского охлоса к своей элите. Тем более к достаточно беззащитной элите, с которой путинские комиссары сняли печать неприкосновенности. На самом деле, режим предпринял «гениальную», хотя и несколько повторяющуюся в русской и иностранной истории штуку – он определил идеологические островки и круг вопросов, в котором позволил рулить неравнодушной общественности и погонять там ожиревших элитократов.
Точно так же как большевики после октябрьского переворота позволили студентам ставить оценки своим профессорам, а китайским хунвейбинам сублимировать свою социальную неполноценность в культурной революции.
И точно так же как на международной арене режим пытается представить дело так, будто бы Путин возглавил мировой антиглобалисткий поход (куда? зачем? Бог весть), на внутренней арене «хирурги» и прочие православные казаки пытаются представить дело так, будто бы они получили карт-бланш на поход за общественную нравственность против либерализма.
Но хуже всего, что этот мифический «поход» оказался сопряжён с оживлением бацилл всего самого отвратительного, что есть в так называемом русском народе. Надеюсь всё-таки, что не во всем народе, а в некой его подделке. А именно, ксенофобии (этот «народ» тут же посоветовал райкиным заткнуться и отправиться в Биробиджан). Отвращения к хорошему образованию, образованным людям и «чистому» труду («либералы, мать их, геи и педофилы!»). Представления искусства и культуры как неких содержанок (военного комплекса и сырьевых раньте, не иначе). А заодно потребовал себе и всем остальным строгих рамок, то есть отменить ненавистную свободу. «Владимир Владимирович, верните нам крепостное право!»
Особо доставляет дискурс о праве налогоплательщиков хамить другим налогоплательщикам. Так, про «простое возмущение граждан тому, что на их налоги на государственных площадках систематически демонстрируются грязные акты педофилии и оскверняются религиозные святыни», в частности пишет налогоплательщик Энтео, уж не знаю, какие материальные блага он создает и где. Но этот дискурс не чужд и либералам, что уж совсем странно, поскольку должны же они понимать, что в стране, живущей в основном на сырьевую ренту и продажу оружия, главный распорядитель и есть неявный владелец активов. По-видимому, он так же является и единственным значимым налогоплательщиком, что никак не перебьешь в текущих обстоятельствах. Следовательно, защита демократии с этих позиций выглядит достаточно абсурдной.
И все это, безусловно, часть крымской трагедии, которая заключалась не только в том, что рассыпалось братство народов, а так же и в том, что аннексия чужого пробудила в российском охлосе демонстративное презрение к этическим табу. Несомненно, он воспринял это как глобальную санкцию унижать все интеллигентное и топтаться на всем передовом.
Иногда это еще называют восстанием архаики против недостижимого (в том числе и интеллектуально) модерна. При этом патриотическая архаика, безусловно, не может быть так уж близка путинской корпорации, все равно стоящей одной ногой на ненавистном Западе. И Мединскому с Райкиным легче помириться, чем участвовать в плясках Энтео с Залдостановым. Однако варвары, тем не менее, сокрушили Рим, наплевав на логику прогресса, и не факт, что разбуженную с корыстными целями стихию теперь удастся загнать обратно.
Фото: Павел Смертин/ТАСС
Сергей Митрофанов
В теме «Райкин против Хирурга и Кадырова» либеральные публицисты описали почти все правильно, что добавить практически нечего. При этом ни у кого, конечно, не осталось сомнения, что нынешнюю революционность Кости Райкина вызвало механическое (в результате торможения российской экономики) сокращение общественного пирога, на кусок которого претендовали деятели искусства.
И ни у кого, конечно, не осталось сомнения, что его резкие слова о цензуре выражали консолидированное недовольство интеллигенции тем, что власть путинской политической корпорации опирается на новых хунвейбинов и красных кхмеров (ряженых казаков, патриотов от сохи и квазиправославных), чтобы регулировать политические процессы внутри творческой среды. Тогда как «творческая интеллигенция», как ей всегда казалось, соблюдала свою часть контракта – лишний раз не высовывалась, про Крым почти не говорила, иногда даже соглашалась позировать в качестве доверенного лица Несменяемого.
А то, что иногда что-то себе позволяла в своем узком кругу, так на некоторую фронду имела право, как она считала, даже при советской власти. Искусство ведь оно вообще слегка политично, поскольку, отражая всё на свете, бывает, что отражает так же и власть. Синдром, так сказать, шута.
Но все хорошее когда-нибудь кончается, и контракт нарушала именно «корпорация», это надо нам четко понимать. Когда Костя Райкин заговорил о цензуре, о том, что кураторы, а иными словами, представители государственных (государевых) денег, ведут себя с «творцами» по-хамски и стараются финансировать лишь идеологически выверенный продукт, и что тупые «общественники» там и сям спускаются с поводка (ключевое слово «спускаются»), чтобы «лопатами и вилами выправить дефект» не по своей прямой профессии (однако не лезут же они в реактор, там и убить может), он опять же не покушался на основы режима, а выражал впечатление, доступное многим. Оттого-то, слушая Райкина, некоторые дамы не смогли сдержать слез, ведь в устах артиста общее место приобрело значение яркого перформанса, за что мы артистов и любим.
Диспозиция таким образом, сложилась предельно ясно. С одной стороны, заслуженный артист, какие бы у него ни были недостатки, а с другой подозрительный мотоциклист (ангел бури, по выражению Проханова), региональный царёк, про которого рассказывали, что он кому-то голову самолично отпилил бензопилой, вертухаи всех мастей (или потомки вертухаев), сексоты и мракобесы.
Считать это спором «о нравственности в искусстве» можно только в очень большом помутнении ума. При этом Райкин и иже с ним, очевидно были неправы, когда все прошлое десятилетие старательно занимали конформистские позиции и думали, что их гроза пронесет, а деградация общества не заденет. И, очевидно, правы сегодня, когда зафиксировали растущие противоречия творческого цеха с базовыми установками режима, возвращающего нас «эту мерзкую книжку читать».
Но есть еще один участник спора, про которого все забывают. И он поистине ужасен. Это большинство.
Обычно про большинство говорят, что оно безмолвствующее. Однако в нашем случае оно отнюдь не безмолвствует. Поразительно, с какой скоростью оно превратило Костю Райкина, от которого все эти шестнадцать лет практически ничего не было слышно «плохого», в ненавистного Макаревича. Почему? Да и что им Гекуба, то есть Райкин или Макаревич?
Я думаю, здесь сыграла извечная ненависть русского охлоса к своей элите. Тем более к достаточно беззащитной элите, с которой путинские комиссары сняли печать неприкосновенности. На самом деле, режим предпринял «гениальную», хотя и несколько повторяющуюся в русской и иностранной истории штуку – он определил идеологические островки и круг вопросов, в котором позволил рулить неравнодушной общественности и погонять там ожиревших элитократов.
Точно так же как большевики после октябрьского переворота позволили студентам ставить оценки своим профессорам, а китайским хунвейбинам сублимировать свою социальную неполноценность в культурной революции.
И точно так же как на международной арене режим пытается представить дело так, будто бы Путин возглавил мировой антиглобалисткий поход (куда? зачем? Бог весть), на внутренней арене «хирурги» и прочие православные казаки пытаются представить дело так, будто бы они получили карт-бланш на поход за общественную нравственность против либерализма.
Но хуже всего, что этот мифический «поход» оказался сопряжён с оживлением бацилл всего самого отвратительного, что есть в так называемом русском народе. Надеюсь всё-таки, что не во всем народе, а в некой его подделке. А именно, ксенофобии (этот «народ» тут же посоветовал райкиным заткнуться и отправиться в Биробиджан). Отвращения к хорошему образованию, образованным людям и «чистому» труду («либералы, мать их, геи и педофилы!»). Представления искусства и культуры как неких содержанок (военного комплекса и сырьевых раньте, не иначе). А заодно потребовал себе и всем остальным строгих рамок, то есть отменить ненавистную свободу. «Владимир Владимирович, верните нам крепостное право!»
Особо доставляет дискурс о праве налогоплательщиков хамить другим налогоплательщикам. Так, про «простое возмущение граждан тому, что на их налоги на государственных площадках систематически демонстрируются грязные акты педофилии и оскверняются религиозные святыни», в частности пишет налогоплательщик Энтео, уж не знаю, какие материальные блага он создает и где. Но этот дискурс не чужд и либералам, что уж совсем странно, поскольку должны же они понимать, что в стране, живущей в основном на сырьевую ренту и продажу оружия, главный распорядитель и есть неявный владелец активов. По-видимому, он так же является и единственным значимым налогоплательщиком, что никак не перебьешь в текущих обстоятельствах. Следовательно, защита демократии с этих позиций выглядит достаточно абсурдной.
И все это, безусловно, часть крымской трагедии, которая заключалась не только в том, что рассыпалось братство народов, а так же и в том, что аннексия чужого пробудила в российском охлосе демонстративное презрение к этическим табу. Несомненно, он воспринял это как глобальную санкцию унижать все интеллигентное и топтаться на всем передовом.
Иногда это еще называют восстанием архаики против недостижимого (в том числе и интеллектуально) модерна. При этом патриотическая архаика, безусловно, не может быть так уж близка путинской корпорации, все равно стоящей одной ногой на ненавистном Западе. И Мединскому с Райкиным легче помириться, чем участвовать в плясках Энтео с Залдостановым. Однако варвары, тем не менее, сокрушили Рим, наплевав на логику прогресса, и не факт, что разбуженную с корыстными целями стихию теперь удастся загнать обратно.
Фото: Павел Смертин/ТАСС