«Не верю в двойников» вызывает подозрение
12 августа, 2025 10:00 пп
Мэйдэй
Игорь Поночевный:
Между прочим, вера в двойников Путина — это самый яркий, в чистом виде пример «социального давления» внутри страты.
Подобный пример социального давления можно было наблюдать с меньшей силой в эпоху ковида, когда «антиваксерство» считалось чуть ли не проявлением оппозиционности по отношению к путинской власти, а согласие на вакцинирование — «поддержкой Путина». Но тогда это проявлялось в меньшей степени.
В случае с «двойниками Путина» социальное давление намного сильнее, безапелляционность намного ярче.
Это самый характерный пример, когда конспирологическая теория становится не просто убеждением, а символом, маркером группы (группы противников Путина), а логика, здравый смысл, рациональное рассуждение уходит на второй план.
Социологи и антропологи должны исследовать этот феномен (когда социальное давление настолько сильно, что лидеры мнений (внутри оппозиции) даже отказываются поднимать эту проблему, чтобы не прослыть фриками.
Цифр для исследования пока не очень много. Официальная статистика (которой все привыкли не доверять) дает примерно такой результат по России:
Согласно данным Института конфликтологии и анализа России, 67 % россиян не верят в существование двойников Путина, а 27 % верят, что такие двойники существуют.
Надо понимать, это цифры внутри лоялистов и аполитичных.
Совсем иные цифры мы получим среди противников Путина, релокантов, оппозиционно настроенных граждан, жителей Украины.
Среди этой группы отрицание воспринимается как чуть ли не оправдание Кремля. «Верить в двойников» — означает быть в мейнстриме оппозиционного дискурса, а «не верить» — рисковать репутацией и получить ярлык «сторонника Путина» или даже «агента».
Символический маркер «своего» становится кодовым «паролем» как в некоторых субкультурах, где есть узнаваемые фразы, мемы или символы, так и здесь: — вера в двойников означает «я точно в нашем лагере, я точно против Путина».
«Не верю в двойников» вызывает подозрение, может быть интерпретирована как поддержка Кремля, от «наивный реалист» до «скрытый кремлебот».
История убеждения, формирование убеждения явилось по-сути, трансформацией метафоры, ставшая буквальной уверенностью. То, что изначально воспринималось частью людей как шутка или аллегория: «Путин меняется настолько, что кажется, будто его подменили» превращается со временем в мемах и перепостах из гиперболы в буквальную веру.
Немаловажным фактором формирования этого карго-культа становится недостаток информации: в условиях ее дефицита возникают слухи, мифы, верования. Закрытость Кремля по любым личным темам (здоровье, семья, график поездок) создает вакуум, в котором любая красочная версия живет дольше, чем реальный факт.
Когнитивное усиление поддержания идеи формируется бесконечными интерпретациями любого странного видео или демонстрации любой фотографии, искажения которых трактуются через призму «инаковости» Путина: «это другой», в результате чего каждое такое «доказательство» усиливает убеждение.
Все это дополняется страхом социальной санкции, когда тех, кто сомневаются в теории, подвергают остракизму внутри группы, поэтому они часто предпочитают молчать, чтобы не попасть в «нелояльные». В таких группах с высокой сплоченностью это становится естественным механизмом сплочения — «согласие» с идеей, пусть даже ненаучной и несостоятельной, защищает члена группы от изгнания.
Наконец, эмоциональная потребность в такой идее базируется на том, что идея, что «настоящего Путина уже нет» или что он болен/мертв/лежит в холодильнике, дает эмоциональное облегчение: «враг уже ослаб», и является формой психологической компенсации при длительном разочаровании и безысходности (26 лет во власти и конца-края этому не видно).
Это соединяется с рациональной поддержкой идеи даже среди тех, кто не верит в двойников Путина, но рассматривает аудиторию как пластичную и подверженную легкой пропаганде конспирологическими теориями для формирования ощущения, что режим ненадежен и скоро падет (В. Соловей), формирует подрыв легитимности власти через шутку, иронию, серказм — «правит подделка»!
Создает ли это риски? Безусловно. Поскольку смещение фокуса в сторону конспирологии вытесняет фактическую критику режима.
Однако фактическая критика режима, например, критика коррупции в настоящий момент воспринимается как легитимация войны (например, расследование ФБК о министре обороны, укравшем миллиарды, получает негативные оценки — поскольку, если бы он не украл эти деньги они бы пошли на ведение войны).
Этот аргумент еще только усиливает бесполезность рациональной критики власти, перевод ее в область иррациональной и косвенно — идею «двойников Путина».
Другими рисками становится уязвимость для дискредитации: Кремлю легко выставить оппозицию «сборищем сторонников заговора», «невменяемыми», «фантазерами».
А социальное давление делает дискуссию внутри группы закрытой, и невозможной без репутационных потерь.
Таким образом, мы имеем дело с социальным феноменом, когда конспирологическая теория настолько плотно формирует убеждение социальной страты, что становится ее фундаментом и маркером, а несогласные с конспирологической теорией выбраковываются и подвергаются в группе остракизму.
Это карго-культ в чистом виде.
Мэйдэй
Игорь Поночевный:
Между прочим, вера в двойников Путина — это самый яркий, в чистом виде пример «социального давления» внутри страты.
Подобный пример социального давления можно было наблюдать с меньшей силой в эпоху ковида, когда «антиваксерство» считалось чуть ли не проявлением оппозиционности по отношению к путинской власти, а согласие на вакцинирование — «поддержкой Путина». Но тогда это проявлялось в меньшей степени.
В случае с «двойниками Путина» социальное давление намного сильнее, безапелляционность намного ярче.
Это самый характерный пример, когда конспирологическая теория становится не просто убеждением, а символом, маркером группы (группы противников Путина), а логика, здравый смысл, рациональное рассуждение уходит на второй план.
Социологи и антропологи должны исследовать этот феномен (когда социальное давление настолько сильно, что лидеры мнений (внутри оппозиции) даже отказываются поднимать эту проблему, чтобы не прослыть фриками.
Цифр для исследования пока не очень много. Официальная статистика (которой все привыкли не доверять) дает примерно такой результат по России:
Согласно данным Института конфликтологии и анализа России, 67 % россиян не верят в существование двойников Путина, а 27 % верят, что такие двойники существуют.
Надо понимать, это цифры внутри лоялистов и аполитичных.
Совсем иные цифры мы получим среди противников Путина, релокантов, оппозиционно настроенных граждан, жителей Украины.
Среди этой группы отрицание воспринимается как чуть ли не оправдание Кремля. «Верить в двойников» — означает быть в мейнстриме оппозиционного дискурса, а «не верить» — рисковать репутацией и получить ярлык «сторонника Путина» или даже «агента».
Символический маркер «своего» становится кодовым «паролем» как в некоторых субкультурах, где есть узнаваемые фразы, мемы или символы, так и здесь: — вера в двойников означает «я точно в нашем лагере, я точно против Путина».
«Не верю в двойников» вызывает подозрение, может быть интерпретирована как поддержка Кремля, от «наивный реалист» до «скрытый кремлебот».
История убеждения, формирование убеждения явилось по-сути, трансформацией метафоры, ставшая буквальной уверенностью. То, что изначально воспринималось частью людей как шутка или аллегория: «Путин меняется настолько, что кажется, будто его подменили» превращается со временем в мемах и перепостах из гиперболы в буквальную веру.
Немаловажным фактором формирования этого карго-культа становится недостаток информации: в условиях ее дефицита возникают слухи, мифы, верования. Закрытость Кремля по любым личным темам (здоровье, семья, график поездок) создает вакуум, в котором любая красочная версия живет дольше, чем реальный факт.
Когнитивное усиление поддержания идеи формируется бесконечными интерпретациями любого странного видео или демонстрации любой фотографии, искажения которых трактуются через призму «инаковости» Путина: «это другой», в результате чего каждое такое «доказательство» усиливает убеждение.
Все это дополняется страхом социальной санкции, когда тех, кто сомневаются в теории, подвергают остракизму внутри группы, поэтому они часто предпочитают молчать, чтобы не попасть в «нелояльные». В таких группах с высокой сплоченностью это становится естественным механизмом сплочения — «согласие» с идеей, пусть даже ненаучной и несостоятельной, защищает члена группы от изгнания.
Наконец, эмоциональная потребность в такой идее базируется на том, что идея, что «настоящего Путина уже нет» или что он болен/мертв/лежит в холодильнике, дает эмоциональное облегчение: «враг уже ослаб», и является формой психологической компенсации при длительном разочаровании и безысходности (26 лет во власти и конца-края этому не видно).
Это соединяется с рациональной поддержкой идеи даже среди тех, кто не верит в двойников Путина, но рассматривает аудиторию как пластичную и подверженную легкой пропаганде конспирологическими теориями для формирования ощущения, что режим ненадежен и скоро падет (В. Соловей), формирует подрыв легитимности власти через шутку, иронию, серказм — «правит подделка»!
Создает ли это риски? Безусловно. Поскольку смещение фокуса в сторону конспирологии вытесняет фактическую критику режима.
Однако фактическая критика режима, например, критика коррупции в настоящий момент воспринимается как легитимация войны (например, расследование ФБК о министре обороны, укравшем миллиарды, получает негативные оценки — поскольку, если бы он не украл эти деньги они бы пошли на ведение войны).
Этот аргумент еще только усиливает бесполезность рациональной критики власти, перевод ее в область иррациональной и косвенно — идею «двойников Путина».
Другими рисками становится уязвимость для дискредитации: Кремлю легко выставить оппозицию «сборищем сторонников заговора», «невменяемыми», «фантазерами».
А социальное давление делает дискуссию внутри группы закрытой, и невозможной без репутационных потерь.
Таким образом, мы имеем дело с социальным феноменом, когда конспирологическая теория настолько плотно формирует убеждение социальной страты, что становится ее фундаментом и маркером, а несогласные с конспирологической теорией выбраковываются и подвергаются в группе остракизму.
Это карго-культ в чистом виде.