Не сторож в морге

Общность может быть, когда с одной стороны есть прогресс и преемственность, то есть историческое единство, а с другой – единство текущих целей и методов, то есть корпорация.

Но ведь прогресса искусства, прогресса культуры в отличие от прогресса научного быть не может. И когда начинаются разговоры о единении, преемственности и сохранении традиций в творческом цеху, картинки всплывают всё больше комического свойства. Как-то сразу себе представляешь Броневого, который играет в «Формуле любви» в форме гестаповца. «А вас, Калиостро, я попрошу остаться в постели».

Ремесленная школа может быть, развитие исполнительской техники может быть, накопление артефактов может быть, влияние накопленного, конечно, может быть тоже, а подлинный прогресс невозможен. Речь, конечно, о прогрессе в привычном для нас научном изъявлении. Наука от начала времён генерирует и накапливает знания, и в своем развитии учитывает буквально всё, созданное ранее. Каждый шаг вперёд и вверх учёный делает, отталкиваясь от всего, что сделали до него другие. Культура же занимается обработкой, генерацией и накоплением не знаний человечества, но человеческих переживаний. Воспоминаний и впечатлений. Так уж вышло, что бóльшую часть из них составляют страдания.

Поэтому и не может быть никакого прогресса в искусстве – иначе перед тем, как решиться на художественное высказывание, художник должен будет пропустить через себя, будто через мясорубку, липкий, как несвежий труп и едкий, как кипящая щёлочь в открытой ране хтонический ужас многовековой практики смерти, насилия, унижения, отвратительного бессилия и бессмысленной жестокости, так активно формировавших нашу цивилизацию. Попробуй художник и впрямь вобрать весь опыт переживаний и впечатлений, чтобы от него оттолкнуться и идти дальше – его порвало бы в клочья. Растёрло бы в мелкую пыль. Любой художник начинает искусство с нуля – только этим и спасается. Каждый отправляется на переговоры с вечностью по собственному причудливому маршруту на собственном, заново изобретённом велосипеде.

Оттого-то так парадоксальна и изначально противоречива деятельность всякого рода исследователей искусства – всех этих грибоедоведов, которым непременно нужно обобщить, проследить источники влияния, вписать в контекст и предложить небанальную трактовку. Ведь каждый настоящий художник стоит отдельно. Это только Глазунова с Шиловым можно спутать. А Моне и Мане — никогда.

Художник рождает свой собственный мир, озвучивает его законы, заветы и заповеди собственным голосом и сам поджигает свой собственный куст дешёвой пластиковой зажигалкой. Какая кому разница: присел ли художник в мастерской на бюст Микельанджело или чешет себе задницу дуэльным пистолетом Ленского. Звук ведь он извлекает не из пистолета, а из самого себя. Когда он художник, конечно, когда художник. Тогда новые чистые ноты рождаются в лабиринтах его сознания. А мы потом станем бродить по этим закоулкам и слушать оставшееся от них эхо. Если дойдём до конкретно этого мира, конечно. Миров, как мы уже убедились, много. И они очень разбросаны. Поэтому у каждого из нас, по идее, должна быть собственная культурная траектория. Собственная форма уникальной кучки из сваленных вместе книг, картин, грампластинок и билетов на премьеры. Она и определяет, в отличие от профиля в соцсетях и фаса в паспорте, наш подлинный фас и профиль.

Именно отдельность художника и определяет его ценность для мира. Художник выламывается из кристаллической решётки, Оставляет дырку в монолите. И эта дырка не позволяет никакой системе представлений о мире окончательно закрыться.

Нас всех с рождения набивают камнями языческих легенд, засыпают песком библейских сказок, заливают водой современной мифологии. А потом эту воду газируют пропагандой. Неважно какой, строго говоря. Гиперпатриотической или ультралиберальной. Западнической или славянофильской. Уныло патриархальной или уныло радикальной. Никакой разницы. Глупому пингвину всё равно: прятать тело жирное в утёсах или перепрятать в бодипозитив.

В открытых системах газ выветривается, а вода протекает и потому всё время остаётся свежей. А в закрытых ты либо тонешь, либо задыхаешься, либо превращаешься в эту довольную жизнью тёплую липкую слизь на поверхности тухлого пруда.

Не разрешать хищному моллюску любой государственной идеологии, любой религии, любой сегментирующей идеи схлопнуть створки и замкнуться в себе вместе с миллионами человечков, случайно оказавшихся внутри – в этом смысл существования среди нас художников. В том, чтобы были дырки, через которые поступает воздух.

Я горд, что знаком с подлинными художниками. И счастлив, что могу представить сегодня уникального, настоящего, всегда стоящего отдельно Максима Кантора. Графика, живописца, писателя, философа, мыслителя. Художника.