Не говоря уже про знаменитое «ручки на одеяло!»
1 декабря, 2016 8:38 дп
PHIL SUZEMKA
PHIL SUZEMKA:
МОЁ ЛИЧНОЕ ДЕЛО
Тут какая-то Касперская тётка сказала, что мои персональные данные должны храниться у государства. Я на всякий случай проверил: тётка точно оказалась Натаха Касперская, а не какая-нибудь Светка Ай-Клаудюк, Машка Госдепкина или там, скажем, Анисья Гугловитая.
Ну, и вот и что той Касперской, от меня, Рroxy-Господи, надо?!
Не, я ж не против! — дайте мне яхту, десять миллионов в день «кэшу с маслом», виолончель побольше, Панаму поновее, так я ж даже не заставлю уничтожать тираж «Известий» с таким данными! Или напихайте мне кобелей в самолёт — да и хрен с ними: пусть сверху гавкают, я ж только гордиться буду.
Но, на всякий случай, отдельно для тётки Касперской: решать, где хранить моё «личное дело» — это моё личное дело. Я даже государство для этого сам выберу.
…А так-то моими данными уже кто только не интересовался! Особенно персональными. Да практически все приложились. Начиная с мамы. Все эти её «куда пошёл?», «покажи дневник!», «что это у тебя за книга под подушкой?», ну, и так далее. Не говоря уже про знаменитое «ручки на одеяло!», хотя, между нами, на ту пору, когда это говорилось, никакими персональными данными, находящимися под одеялом, я, строго говоря, похвастаться ещё не мог, кроме самых первичных.
Учителя — так те вообще зверели. В моё персональное досье входило всё, от даты рождения до умения складно объяснить, что такое интеграл. В качестве наиболее полезных сведений, характеризующих меня, как личность, учителя ещё вели точный учёт вырубленной мною топором из мёрзлой земли колхозной свёклы и собранного металлолома. Уклонение от металлолома со свёклой их сильно тревожило. Они полагали, что если я не притащу к школе на своём горбу пол-трактора или не переберу две-три тонны гнилой картошки, то целостной личности с приличными персональными данными из меня никогда не получится.
Ближе к концу школы меня начали проверять ещё и на причастность к каждой беременности, бывшей, можно сказать, вечным межгендерным проклятьем и, я б сказал, социальным бичом школьного комитета ВЛКСМ.
Так как-то оно всю дорогу складывалось, что в комитет комсомола выбирали отличников. Ну, и ещё кого-нибудь, вроде меня, чтоб отличники не скучали. А они и так не скучали! Замордованные учёбой, света божьего не видевшие из-за своих тетрадок, несчастные надежды лучших семейств района вдруг два раза в неделю оказывались вечером (!) в пустой (!!) тёмной (!!!) школе. Спрашивается: они, что, правда, там сидели и решали, как улучшить положение рабочих в ЮАР? Так я вам скажу, как вечный свидетель — хренушки!
Оторванные от учителей и мамок, они парами разбредались по этажам и начинали с любопытством изучать персональные данные друг друга. Понятно, что добром это не кончалось. Я б сказал, лихорадка Эбола не наносила такого урона Африке, как лихорадка с примерно таким же названием вышибала из комитета комсомола лучших барышень с регулярностью, удручающей их родителей и весь педагогический состав!
И что интересно! — крепко сбитые двоечники со своими лихими двоечницами, понятия не имевшие ни о биологии, ни об анатомии, впадавшие в ступор от слова «гомозиготный», легко вступали меж собой во всякие абдоминальные игрища предосудительного характера, но быстрого потомства почему-то не приносили. Так что зря их учителя ругали на уроках пеньками и чурками — вечно зелёные, но радостные от своих ночей, они выглядели не как пеньки, а как то самое древо жизни, которое вовремя сообразило, насколько «суха теория, мой друг».
А сорвавшиеся с цепи отличники довели ситуацию до того, что какая-нибудь мамка, узнавшая, что её дочку выбрали в комитет комсомола, врывалась к директору с обещанием разнести всю школу, а заодно и весь ВЛКСМ, обзывая при этом педсовет, всё начальство района, а заодно и руководство всей страны такими политически незрелыми словами, что ни в каком ЦРУ б до такого б не додумались!
Соответственно, после всякого грехопадения, принёсшего, будем говорить, уже всем «заметные плоды», учителя начинали искать виновника. На отличников они почему-то не думали, всё время думали на таких, как я.
Директор просил учителей выяснить ситуацию не напрямую, а как-нибудь исподволь, в непринуждённой беседе с подозреваемым, и не прямыми, а исключительно наводящими вопросами. Директор это почему-то называл «не переходя грамм приличий». Так они этот «грамм» и не переходили! — уж что-что, а в наводящих вопросах наши учителя собаку съели!
Выглядело это так. Я обычно стоял как истукан, внимательно наблюдая за тем, как вокруг меня нарезает круги какой-нибудь физрук. В конце концов, тому надоедало бегать, он непринуждённо упирался в меня носом и, как бы исподволь, избегая прямого вопроса, задавал совсем уже наводящий: «Не ты, не?»…
…Я думаю, если Касперская тётка пороется в моих персональных данных того времени, она там много нароет чего такого, что лучше хранить не мне, а именно государству. Хотя вот, ей-богу! — тут я чист не только перед Отечеством, но и перед отличницами всей нашей школы, да и не только нашей…
***
Начальника моего цеха в Сельхозтехнике из персональных данных интересовало только одно: «Пьёшь?» Начальник же смены на кирпичном заводе был более пристрастен в изучении моей личности. Неопределённое «пьёшь» он довёл до той степени изящества, которая вообще была свойственна тёмным личностям, шныряющим в печах завода среди огня и завес из пепла. Он спросил с откровенным изыском: «Денатурат с нами будешь?»
Иные тёмные личности, с которыми жизнь сводила меня в разного рода подворотнях и на задворках железнодорожных полустанков, обычно интересовались моим IQ, хотя, как мне показалось, никто из интересующихся вовсе не ожидал моего развёрнутого ответа на их вопрос: «Шо? Сильно умный?»
В армии мои персональные данные наносились на пилотку и изнанку гимнастёрки аналоговым образом — спичкой, обмакнутой в хлорку. И были эти данные очень скупыми, хотя, похоже, тогда я государству был нужней, чем сейчас: во всяком случае, оно меня зачем-то кормило, одевало, следило за моей осанкой и даже прививало мне основы культуры, целых полгода показывая кинокартину «Чапаев» задом наперёд.
Это к тому, что не так-то много у меня обо мне самом сведений, чтоб их где-то хранить. А если какие ещё и объявятся, то вряд ли i-Cloud будет менее безопасным, чем ларёк ФСБ на Митинском рынке.
Меня другое интересует. Я не понимаю, а с какого это перепуга Родине мои данные вообще потребовались?! Можно подумать, она меня, с её-то опытом, и так расстрелять не сможет? Всегда могла, а тут задумалась, что ли? Или компьютер увидела?
А от такого непонимания мысли неправильные возникают. То ли Родина опять что-то про меня заподозрила, то ли я её в чём-то всё сильней подозреваю. Ну, не получается у нас с ней жить душа в душу, как я себя не уговаривай! Тут одно из двух — или у меня души нет (это, наверно, по данным патриархии в два счёта проверить можно!) или же она, как у неё принято, в очередной раз перешла «грамм дозволенного».
PHIL SUZEMKA
PHIL SUZEMKA:
МОЁ ЛИЧНОЕ ДЕЛО
Тут какая-то Касперская тётка сказала, что мои персональные данные должны храниться у государства. Я на всякий случай проверил: тётка точно оказалась Натаха Касперская, а не какая-нибудь Светка Ай-Клаудюк, Машка Госдепкина или там, скажем, Анисья Гугловитая.
Ну, и вот и что той Касперской, от меня, Рroxy-Господи, надо?!
Не, я ж не против! — дайте мне яхту, десять миллионов в день «кэшу с маслом», виолончель побольше, Панаму поновее, так я ж даже не заставлю уничтожать тираж «Известий» с таким данными! Или напихайте мне кобелей в самолёт — да и хрен с ними: пусть сверху гавкают, я ж только гордиться буду.
Но, на всякий случай, отдельно для тётки Касперской: решать, где хранить моё «личное дело» — это моё личное дело. Я даже государство для этого сам выберу.
…А так-то моими данными уже кто только не интересовался! Особенно персональными. Да практически все приложились. Начиная с мамы. Все эти её «куда пошёл?», «покажи дневник!», «что это у тебя за книга под подушкой?», ну, и так далее. Не говоря уже про знаменитое «ручки на одеяло!», хотя, между нами, на ту пору, когда это говорилось, никакими персональными данными, находящимися под одеялом, я, строго говоря, похвастаться ещё не мог, кроме самых первичных.
Учителя — так те вообще зверели. В моё персональное досье входило всё, от даты рождения до умения складно объяснить, что такое интеграл. В качестве наиболее полезных сведений, характеризующих меня, как личность, учителя ещё вели точный учёт вырубленной мною топором из мёрзлой земли колхозной свёклы и собранного металлолома. Уклонение от металлолома со свёклой их сильно тревожило. Они полагали, что если я не притащу к школе на своём горбу пол-трактора или не переберу две-три тонны гнилой картошки, то целостной личности с приличными персональными данными из меня никогда не получится.
Ближе к концу школы меня начали проверять ещё и на причастность к каждой беременности, бывшей, можно сказать, вечным межгендерным проклятьем и, я б сказал, социальным бичом школьного комитета ВЛКСМ.
Так как-то оно всю дорогу складывалось, что в комитет комсомола выбирали отличников. Ну, и ещё кого-нибудь, вроде меня, чтоб отличники не скучали. А они и так не скучали! Замордованные учёбой, света божьего не видевшие из-за своих тетрадок, несчастные надежды лучших семейств района вдруг два раза в неделю оказывались вечером (!) в пустой (!!) тёмной (!!!) школе. Спрашивается: они, что, правда, там сидели и решали, как улучшить положение рабочих в ЮАР? Так я вам скажу, как вечный свидетель — хренушки!
Оторванные от учителей и мамок, они парами разбредались по этажам и начинали с любопытством изучать персональные данные друг друга. Понятно, что добром это не кончалось. Я б сказал, лихорадка Эбола не наносила такого урона Африке, как лихорадка с примерно таким же названием вышибала из комитета комсомола лучших барышень с регулярностью, удручающей их родителей и весь педагогический состав!
И что интересно! — крепко сбитые двоечники со своими лихими двоечницами, понятия не имевшие ни о биологии, ни об анатомии, впадавшие в ступор от слова «гомозиготный», легко вступали меж собой во всякие абдоминальные игрища предосудительного характера, но быстрого потомства почему-то не приносили. Так что зря их учителя ругали на уроках пеньками и чурками — вечно зелёные, но радостные от своих ночей, они выглядели не как пеньки, а как то самое древо жизни, которое вовремя сообразило, насколько «суха теория, мой друг».
А сорвавшиеся с цепи отличники довели ситуацию до того, что какая-нибудь мамка, узнавшая, что её дочку выбрали в комитет комсомола, врывалась к директору с обещанием разнести всю школу, а заодно и весь ВЛКСМ, обзывая при этом педсовет, всё начальство района, а заодно и руководство всей страны такими политически незрелыми словами, что ни в каком ЦРУ б до такого б не додумались!
Соответственно, после всякого грехопадения, принёсшего, будем говорить, уже всем «заметные плоды», учителя начинали искать виновника. На отличников они почему-то не думали, всё время думали на таких, как я.
Директор просил учителей выяснить ситуацию не напрямую, а как-нибудь исподволь, в непринуждённой беседе с подозреваемым, и не прямыми, а исключительно наводящими вопросами. Директор это почему-то называл «не переходя грамм приличий». Так они этот «грамм» и не переходили! — уж что-что, а в наводящих вопросах наши учителя собаку съели!
Выглядело это так. Я обычно стоял как истукан, внимательно наблюдая за тем, как вокруг меня нарезает круги какой-нибудь физрук. В конце концов, тому надоедало бегать, он непринуждённо упирался в меня носом и, как бы исподволь, избегая прямого вопроса, задавал совсем уже наводящий: «Не ты, не?»…
…Я думаю, если Касперская тётка пороется в моих персональных данных того времени, она там много нароет чего такого, что лучше хранить не мне, а именно государству. Хотя вот, ей-богу! — тут я чист не только перед Отечеством, но и перед отличницами всей нашей школы, да и не только нашей…
***
Начальника моего цеха в Сельхозтехнике из персональных данных интересовало только одно: «Пьёшь?» Начальник же смены на кирпичном заводе был более пристрастен в изучении моей личности. Неопределённое «пьёшь» он довёл до той степени изящества, которая вообще была свойственна тёмным личностям, шныряющим в печах завода среди огня и завес из пепла. Он спросил с откровенным изыском: «Денатурат с нами будешь?»
Иные тёмные личности, с которыми жизнь сводила меня в разного рода подворотнях и на задворках железнодорожных полустанков, обычно интересовались моим IQ, хотя, как мне показалось, никто из интересующихся вовсе не ожидал моего развёрнутого ответа на их вопрос: «Шо? Сильно умный?»
В армии мои персональные данные наносились на пилотку и изнанку гимнастёрки аналоговым образом — спичкой, обмакнутой в хлорку. И были эти данные очень скупыми, хотя, похоже, тогда я государству был нужней, чем сейчас: во всяком случае, оно меня зачем-то кормило, одевало, следило за моей осанкой и даже прививало мне основы культуры, целых полгода показывая кинокартину «Чапаев» задом наперёд.
Это к тому, что не так-то много у меня обо мне самом сведений, чтоб их где-то хранить. А если какие ещё и объявятся, то вряд ли i-Cloud будет менее безопасным, чем ларёк ФСБ на Митинском рынке.
Меня другое интересует. Я не понимаю, а с какого это перепуга Родине мои данные вообще потребовались?! Можно подумать, она меня, с её-то опытом, и так расстрелять не сможет? Всегда могла, а тут задумалась, что ли? Или компьютер увидела?
А от такого непонимания мысли неправильные возникают. То ли Родина опять что-то про меня заподозрила, то ли я её в чём-то всё сильней подозреваю. Ну, не получается у нас с ней жить душа в душу, как я себя не уговаривай! Тут одно из двух — или у меня души нет (это, наверно, по данным патриархии в два счёта проверить можно!) или же она, как у неё принято, в очередной раз перешла «грамм дозволенного».