«Наверх я поднимался из раскалённой преисподней…»
28 ноября, 2024 9:29 пп
Seva Novgorodsev
Seva Novgorodsev:
Летом 1959 года нашему угольному пароходу «Хасан» предстояло совершить дальний рейс по Северному морскому пути с заходом в Дудинку, Игарку и Новую Землю.
Полным ходом идти суток восемь, но полным ходом по Ледовитому океану не пойдешь. Несмотря на лето, уже в Баренцевом море стали попадаться льдины, а в Карском они превратились в высокие айсберги, и я после вахты выходил на палубу в промозглый холод любоваться. В чистейшей зеленоватой воде плавали прозрачные изумрудные громады, сверкавшие на солнце.
Меня тянуло к холоду и чистоте, потому что наверх я поднимался из раскаленной преисподней, полной угольной пыли, огня и шлаковой вони. Внизу, в глубине железной утробы, круглые сутки, день и ночь, у котлов шуровали «черти».
Кочегар первого класса стоял у четырех топок котла, в которых бесновался и выл огонь. У топки, на стальных листах палубы лежала куча угля. Кочегар филигранным, мастерским движением совковой лопаты отправлял уголь в глубь пламени, а накормив все четыре топки, принимался «подламывать» спекающийся шлак четырехметровой кочергой.
Останавливаться некогда, висевший тут же манометр показывал давление пара в котле, которое надо было держать во что бы то ни стало. Когда топка прогорала, кочегар выгребал из нее раскаленный шлак прямо себе под ноги, получалась огнедышащая куча больше метра высотой, от нее приходилось закрывать лицо руками.
И тут я, кочегар второго класса, смело подходил к этой куче со шлангом в руках и заливал ее забортной водой. Куча яростно шипела, пуская пар и сернистые газы так, что мой напарник совсем скрывался из виду. Включались мощные вытяжные вентиляторы, постепенно из смрада проступала фигура кочегара, а я своей лопатой принимался перебрасывать еще не остывший шлак к борту, где висел так называемый «крамптон».
Это было загадочное устройство, видимая часть которого представляла стальной квадратный бак. В этот бак я закидывал содержимое кучи и тянул за рукоятку, отполированную кочегарскими руками. Крамптон шипел паровой тягой, улетал куда-то вверх, с грохотом опорожнялся, выкидывая шлак за борт, в изумрудные воды ледовитых морей, и возвращался ко мне пустым.
За четырехчасовую вахту надо было чистить все четыре топки и снова забрасывать в них уголек. Уголь хранился в бункере. Представьте — железная комната, 3×3 метра, без окон и дверей, высотой метров восемь, наполненная мелким антрацитом. В кочегарку проделано квадратное окно на уровне пола, куда я вонзал свою лопату, перебрасывая уголь к топке. Кидать надо было прицельно, так чтобы уголь не рассыпался по всей палубе, а образовывал ровную кучку у ног повелителя огня.
Время от времени уголь застревал и не сыпался. Тогда я заползал в угольное окно внутрь бункера. Там на самом верху висела одинокая тусклая лампочка. Веселым альпинистом влезал я на самый верх угольной кучи и устраивал лавину, скатываясь вниз вместе с ней и перекрывая этим себе выход. Путь назад в кочегарку лежал через угольное окно, к которому я прорывал себе путь вслепую, как крот, ныряя в сыпучий уголь.
Тем временем я не забывал о главном, между вахтами исправно доставал кларнет.
После кочегарки, правда, приходилось останавливаться каждые пять минут — натруженные руки дрожали мелкими мурашками, по ним не шла кровь.
(«Интеграл похож на саксофон»)
Seva Novgorodsev
Seva Novgorodsev:
Летом 1959 года нашему угольному пароходу «Хасан» предстояло совершить дальний рейс по Северному морскому пути с заходом в Дудинку, Игарку и Новую Землю.
Полным ходом идти суток восемь, но полным ходом по Ледовитому океану не пойдешь. Несмотря на лето, уже в Баренцевом море стали попадаться льдины, а в Карском они превратились в высокие айсберги, и я после вахты выходил на палубу в промозглый холод любоваться. В чистейшей зеленоватой воде плавали прозрачные изумрудные громады, сверкавшие на солнце.
Меня тянуло к холоду и чистоте, потому что наверх я поднимался из раскаленной преисподней, полной угольной пыли, огня и шлаковой вони. Внизу, в глубине железной утробы, круглые сутки, день и ночь, у котлов шуровали «черти».
Кочегар первого класса стоял у четырех топок котла, в которых бесновался и выл огонь. У топки, на стальных листах палубы лежала куча угля. Кочегар филигранным, мастерским движением совковой лопаты отправлял уголь в глубь пламени, а накормив все четыре топки, принимался «подламывать» спекающийся шлак четырехметровой кочергой.
Останавливаться некогда, висевший тут же манометр показывал давление пара в котле, которое надо было держать во что бы то ни стало. Когда топка прогорала, кочегар выгребал из нее раскаленный шлак прямо себе под ноги, получалась огнедышащая куча больше метра высотой, от нее приходилось закрывать лицо руками.
И тут я, кочегар второго класса, смело подходил к этой куче со шлангом в руках и заливал ее забортной водой. Куча яростно шипела, пуская пар и сернистые газы так, что мой напарник совсем скрывался из виду. Включались мощные вытяжные вентиляторы, постепенно из смрада проступала фигура кочегара, а я своей лопатой принимался перебрасывать еще не остывший шлак к борту, где висел так называемый «крамптон».
Это было загадочное устройство, видимая часть которого представляла стальной квадратный бак. В этот бак я закидывал содержимое кучи и тянул за рукоятку, отполированную кочегарскими руками. Крамптон шипел паровой тягой, улетал куда-то вверх, с грохотом опорожнялся, выкидывая шлак за борт, в изумрудные воды ледовитых морей, и возвращался ко мне пустым.
За четырехчасовую вахту надо было чистить все четыре топки и снова забрасывать в них уголек. Уголь хранился в бункере. Представьте — железная комната, 3×3 метра, без окон и дверей, высотой метров восемь, наполненная мелким антрацитом. В кочегарку проделано квадратное окно на уровне пола, куда я вонзал свою лопату, перебрасывая уголь к топке. Кидать надо было прицельно, так чтобы уголь не рассыпался по всей палубе, а образовывал ровную кучку у ног повелителя огня.
Время от времени уголь застревал и не сыпался. Тогда я заползал в угольное окно внутрь бункера. Там на самом верху висела одинокая тусклая лампочка. Веселым альпинистом влезал я на самый верх угольной кучи и устраивал лавину, скатываясь вниз вместе с ней и перекрывая этим себе выход. Путь назад в кочегарку лежал через угольное окно, к которому я прорывал себе путь вслепую, как крот, ныряя в сыпучий уголь.
Тем временем я не забывал о главном, между вахтами исправно доставал кларнет.
После кочегарки, правда, приходилось останавливаться каждые пять минут — натруженные руки дрожали мелкими мурашками, по ним не шла кровь.
(«Интеграл похож на саксофон»)