Нацбол
18 марта, 2020 7:42 дп
Игорь Свинаренко
Игорь Свинаренко:
Со стороны это выглядит так, будто он целенаправленно выстраивает яркую писательскую биографию. Ее ведь сейчас почти ни у кого из пишущих нет. А Лимонов — что твой Хемингуэй! Пожалуйте: жил во Франции, в Штатах, воевал, вел яркую личную жизнь… Практически у него в жизни было все, что и у американского Хемингуэя, — плюс к тому еще наш сидел в русской тюрьме. Куда он, уверяют злые языки, давно стремился. И где он объективно стал писать значительно лучше. Его новые книги не зря стали модными.
Литература
Сам Лимонов с такой трактовкой своей жизненной линии конечно же не согласен:
-Хемингуэй — это для меня не пример. Пусть даже он и крупный писатель. У него своя биография, у меня — своя. Я никогда ничего не делал намеренно. У меня никакого не было желания ни сидеть в тюрьме, ни порой даже и менять женщин. Я мечтал прожить с одной всю свою жизнь и умереть с ней в один день. Не получилось! Нет, для биографии я ничего не делал. Я просто поступал всегда так, как считал нужным. Человек я достаточно энергичный, я не удовлетворялся тем, что мне давала судьба, я старался изменить жизнь каким-то образом. Я пришел в сознание на окраине рабочего поселка и мне, грубо говоря, ничего не светило. Если бы я родился в семье Михалковых-Кончаловских, то жизнь моя была бы другой! А я вот сын капитана. Что такое капитан? Мелкий, маленький человек. Была капитанская дочка у Пушкина. Отец Базарова был штаб-лекарь — это тоже что-то вроде капитана. Я своей судьбой был недоволен. Я хотел другую судьбу. Сначала я работал на разных харьковских заводах, куда меня определила жизнь. Но потом я оттуда сбежал, пошел дальше, — в большой мир.
-Хорошая карьера: вы были харьковским пролетарием, а стали писателем, известным по обе стороны Атлантики.
-Ну, писателем я себя никогда не ощущал. Писатель — это слишком мало. Это всего лишь профессия, скажем так, буржуазная, появившаяся где-то в первой половине XIX века. И в советской России она существовала. Но вообще такой профессии не должно быть. Это ненормально, когда люди сочиняют какие-то выдуманные истории, пишут о том, чего никогда не было. Это скучно! Цезарь писал о галльской войне только потому, что у него было что сказать: он в этой войне участвовал! То есть первые и исконные импульсы для создания книг — накопленный опыт, страсть, какие-то идеи. И сегодня самые интересные книги — именно те, которые о личном опыте, о страсти, об идеологии. А все остальное… Его не должно существовать.
-То есть Лев Толстой…
-Лев Толстой — крайне занудный писатель. Во второй половине XIX века он воссоздавал 1812 год, каким тот ему виделся. Существует масса исследований, доказывающих, что Толстой изобразил то время ходульно, глупо и неинтересно. Действительность была интереснее на самом деле! Его типажи, особенно народные, не удались. Они слишком приблизительны. Платон Каратаев — это, на мой взгляд, крайне убого. Это так! Не дадим себя уговорить, что это не так! Пусть вес этой литературы и истории не давит на нас. «Война и мир» — это заурядный пухлый исторический роман. Все темы, которые Лев Толстой пытался решить — в «Анне Карениной», «Воскресении» — они все давным-давно списаны историей за ненадобностью. Что сегодня такое — неверные женщины? Адюльтер — особенно это видно в «Мадам Бовари» Флобера — это была проблема буржуазного общества. Ее не существует ни в обществах более примитивных, ни в обществах, перешедших на современный уровень.
-Совершенно с вами здесь согласен.
-Смех и грех.
-Я, кстати, очень часто привожу в пример сюжет «Анны Карениной». Ну, вот дама гуляла с офицером, муж ее за блядство выгнал из дома, забрал ребенка, она попала под транспортное средство.
-Это именно так. Как литература это мне не интересно.
-Но там были неплохие шутки. Лучшее место в «Анне Карениной» — это когда Стива Облонский пришел просить места у еврейского банкира. Секретарша велела ему сидеть и ждать. Он думает: «Как же так, я — дворянин, а сижу у какого-то еврейского банкира в приемной и дожидаюсь. А чего? Я пришел до жида, сижу дожидаюсь». Такой каламбур довольно забавный был.
— Не помню.
— Но ведь это, согласитесь, смешно?
— Да, пожалуй.
— Вы в каком-то интервью, сказали, что бросаете писать. Что вы теперь не писатель, а политик.
— Я давно это говорил, еще до того, как сел. Я собирался сдержать свое обещание, но просто в тюрьме надо было выживать. Да и денег надо было заработать — на процесс, на партию. Так что пришлось опять писать. Ну, и психологически это была огромная поддержка. Это был не только литературный труд: я пока писал, упорядочил свои взгляды на Россию, на мир. За те два с половиной года, что я сидел, у меня вышло в общей сложности восемь книг.
— Хороший темп!
— Неплохой. Еще если учесть, что я все-таки был занят в процессе больше 10 месяцев; меня и пятерых моих подельников судили очень долго.
— Ну а теперь-то вы будете писать?
— Не вижу в этом особенной необходимости. Но если она появится, то, конечно, придется писать.
— Необходимость писать — это как?
— Есть два рода необходимости. Одна — финансовая, которая меньше важна, и другая — философская. Появился какой-то как бы сет новых мыслей или положений, концепций и прочее, и вот надо их оформить и представить обществу. Если возникает такая необходимость — то это самый сильный побудительный мотив. Литература — это только одно из средств выражения. Точнее, не литература даже, а именно книга. Гутенберговское изобретение — это средство донесения мысли, на сегодняшний день не превзойденное. Вот главная причина, почему я к этому обращаюсь. Ну, финансовая необходимость тоже играет определенную роль.
— Действительно, тиражи у вас большие, так что заработать на книгах вы можете.
— На самом деле все относительно, безусловно. Я все-таки не Алла Пугачева и не Киркоров. Речь идет о суммах от 5 до 10 тысяч долларов за книгу, а порой и меньше. Тем более что эти деньги все уходят немедленно! На газету «Лимонка» постоянно идут деньги.
— Эдуард, вы мне расскажите, — а что происходит у нас в литературе? Русской.
— Не знаю. Я не занимаюсь литературой.
— Но что-то же вы читаете?
— Нет. Я не читаю даже.
— Может, литература вообще кончилась?
— Не знаю. Меня это не интересует.
— А с писателями вы поддерживаете отношения?
— Я не поддерживаю отношения с писателями, я никогда и не поддерживал. Интересны слесари, убийцы, заключенные, эмигранты, молодые национал-большевики, кто угодно, но писатели — абсолютно неинтересны. О чем с ними говорить? О чем? Большинство из них — люди крайне старомодные, классического такого воспитания, млеющие при слове «Пушкин» или «Марина Цветаева». Они как сектанты. Писатели — они какие-то мелкие. Меня даже раздражает само это слово — «писатель».
— Давайте о приятном. Ваши книги из новых — «Книга воды», «Священные монстры» — я читал с удовольствием.
— Это книги интеллектуала. Это взгляд на что-то, а не какие-нибудь выдуманные истории. Это как бы из другой категории совершенно.
— Из другой… Вот вы пишете, а — не писатель. Кто же вы? Как вы себя позиционируете?
— Я — человек, который смотрит на мир и что-то думает. Я скорее согласен называться, как бы высокопарно это ни звучало, просто человеком мыслящим, мыслителем.
— Типа гомо сапиенс.
— Но не интеллигент ни в коем случае! Я — интеллектуал. Потому что я использую именно это вот оружие — интеллект. Родился я не интеллектуалом, я им стал. И вот этим званием я горжусь.
— Действительно, мне самому кажется, что интеллигент — это какое-то обидное сейчас слово.
— Не в этом дело. Интеллигенция, в частности российская — это именно классовое понятие. А у меня классовых привычек нет и никогда не было. В молодости я работал на харьковских заводах: «Серп и молот», турбинный и прочее. У меня осталась такая рабочая недоверчивость. Я вообще в только 37 лет стал профессиональным писателем.
— Так вы сперва стали писателем, а после перестали им быть?
— Я стал профессиональным писателем в том смысле, что стал зарабатывать на жизнь литературой, изданием книг. И сейчас зарабатываю. В этом смысле можно сказать, что я литератор, как Ленин писал в анкетах что он журналист.
Политика
-Название вашей партии навевает мысли о тоталитарных режимах.
-На самом деле национал-большевизм — это как раз как противовес тоталитарному режиму. Это попытка слияния идей национальной справедливости и идей социальной справедливости. Впервые этот термин появился в 18 году, почти одновременно в России и Германии. Руководителем первой национал-большевистской партии был Эрнст Никиш. Позднее, при Гитлере, он сидел в тюрьме. Лидером русского национал-большевизма был профессор Устрялов. Он вернулся в Россию из эмиграции, из Харбина, и в 37-м году сгинул чисто. Устрялов в свое время переписывался со Сталиным, письма сохранились. Еще можно прочесть отличную книгу Огузкова — «Национал-большевизм». Мы взяли это название для партии еще в 93-м году. Если бы, конечно, мы делали партию сегодня или даже несколько лет назад, то уже мы бы не выбрали бы такое название. Я говорил об этом и неоднократно. Но сейчас нет смысла его менять, поскольку уже столько наработано под этим названием. Около 60 человек сидели или сидят в тюрьмах под этим флагом красным — с черным серпом и молотом. Бессмысленно менять… Я всегда чувствовал такие вещи — что такое бренд. Любой бизнесмен понимает, что менять название преуспевающей фирмы — это достаточно глупо.
— Эдуард, вот я изучал вашу книгу под названием «Моя политическая биография». Но, видимо, изучал не очень внимательно. Я толком не понял, какая ваша политическая задача. Вы с вашей партией и вашей задачей хотите установить какой-то другой строй, новый режим? И какой же? Может, вы мне это сейчас объясните?
— Ну, чтоб это все понять, надо прочитать и другие мои книги: «Дисциплинарный санаторий» (это критика западного типа общества), «Убийство часового», «Другая Россия». В них описан комплекс идей, который в одном интервью, безусловно, не уместится.
— Ну, как-то в общих чертах давайте попробуем.
— В общих чертах все очень просто. У нас есть программа партии, есть основные цели и задачи. Их три.
Первое — это безусловное изменение границ Российской Федерации. Поскольку ряд земель, населенных русскими, практически тотально перешли в ведение бывших республик Советского Союза. Это, в частности, города северного Казахстана. До сих пор, несмотря на бегство русских оттуда, они в подавляющем большинстве населены именно русскими! Это места очень богатые. Та же бывшая Восточно-Казахстанская область, где добываются редкие металлы — и вольфрам, и европий, ванадий, и уран, не говоря уже об оловянных и цинковых рудниках. Это русский рудный Алтай, который еще Демидов эксплуатировал, он открыл эти залежи — и это все должно быть наше. Точно так же и в Уральске (который при Пугачеве назывался Яицким городком) — наши заводы, наши фабрики. На какую-нибудь Алма-Ату не надо зариться, а вот эти русские города надо вернуть. Они входили в состав Омского генерал-губернаторства, и это просто постыдно, что их отдали. Ну и ряд других территорий тоже… Речь идет о Северном Казахстане, о части Донбасса и так далее.
— Вы что же предлагаете — войной идти на соседей?
— Можно и войной. А можно и договориться: обмен людей на территории, территории на людей… Мы 27 миллионов русских оставили за границей. Это надо исправить. Значит, первое — это изменение границ.
Второе. Необходимо обновление элиты. Сегодняшняя элита состоит из советской номенклатуры. В ней мы находим и таких людей, как наш президент — в прошлом кагэбэшник, затем демократ собчаковского стиля, вице-мэр при Собчаке и так далее. Вот эта элита, состоящая из полутора миллиона человек — она неспособна ни на что, она неталантлива, она как чудовищная грибница на теле России. От нее, безусловно, надо избавиться. Всех уволить! Заменить свежими силами, взятыми из народа, из провинциалов, из молодежи, как бы из малых сих. К власти должна прийти черная кость. Восстания Пугачева, Разина — это были именно попытки свержения старых элит. Пугачевское в значительной степени было направлено против германизации России Екатериной. Тогда ведь все генералы, сражавшиеся против Пугачева, за исключением какого-нибудь Бибикова или Суворова, — все были немцы! В этом, возможно, разгадка того, что происходило…
И, наконец, третья цель — это передел собственности. В пользу большинства, несомненно.
— То есть опять обобществление? Новая национализация?
— А ничего страшного в этом нет. Приватизация прошла почти не замеченной большинством народа. А теперь надо все поделить справедливо. Поскольку целью любого государства является благо большинства населения, а не 5 или 10 процентов.
-О чем нам и пишет малявы зек Михаил Ходорковский.
-Ему просто прищемили хвост, вот он и пишет. А до этого он с радостью пользовался этими благами. В случае с Ходорковским государство действует не в интересах большинства населения. Идет передел сфер влияния отдельных групп номенклатуры. Заберут у Ходорковского — отдадут другим представителям элиты. А надо действовать в интересах большинства населения.
Вот вам вкратце и вся наша программа: передел собственности, изменение границ России и отстранение от власти теперешней элиты, которая ни с чем не справляется.
-Вы просто людей хотите поменять? А структуру органов власти вы планируете оставить?
-В нашей программе сказано, что, например, Совет Федерации является абсолютно ненужным инструментом. Даже в том виде, в каком он был до Путина. Мы предлагаем заменить Совет Федерации так называемой палатой представителей — по 10 от каждого региона. Это должна быть не выборная должность, а селективная: и туда попадали бы, скажем, религиозные деятели, ученые, представители каких-нибудь тяжелых профессий, шахтеров, например, многодетных матерей, пенсионеров и так далее. Цель палаты представителей — это как бы наводка правительства, государственной думы, президента (если таковой останется) на те проблемы, которые реально существуют в каждом регионе. На реальные проблемы, а не на какую-то там хрень и демагогию! Это достаточно разумно, в ряде государств такие палаты представителей исторически были, существовали, они принесли массу пользы. И сейчас они есть в Испании, в странах Латинской Америки, во Франции они были до прихода к власти де Голля.
Что еще сказать о нашей программе? Мы считаем, что политические партии не должны проходить никакой регистрации, поскольку это унизительно, контрпродуктивно и приводит просто к удушению политических сил. Пускай радикалы и экстремисты дискутируют в Думе, в противном случае они будут бесноваться на улицах!
— Что значит — «они»? Почему вы так говорите? Вы ведь и сами радикалы чистейшей воды.
— Мы все равно до конца пытаемся использовать все легальные способы политического существования. В результате, чтобы вести свою агитацию и пропаганду, мы выработали тактику, которую иногда называют «бархатным терроризмом». К примеру, мы захватили на литовской границе вагон, идущий в Калининград. Так мы протестовали против введения визового режима. Или — акция в ныне сгоревшем Манеже в конце лета 2003, когда наши активисты поразили Вешнякова метательными снарядами — закидали его майонезом. Эта акция имела огромный успех, потому что Вешняков — человек, достаточно ненавидимый в народе за свою ложь. Он — маниакальный лакей власти.
— Такое лицо холодное у него.
— Он похож на инквизитора из фильма о средневековье. Таковым он, очевидно, и является. Но как его мы вздули, как с него согнали спесь! Потом были все эти акции против Касьянова — на съезде «Единой России». Эти акции кому-то кажутся легкомысленными, — но есть люди, которые от них в восторге. Такая наша тактика — единственный способ существования политической партии, агитации и пропаганды в условиях полицейского режима. К нашим обычным возражениям власти добавляются еще и факты фальсификации выборов в Думу. Мы основали движение «Россия без Путина» и выдвинули программу из семи пунктов. В числе первых — признание выборов в Госдуму недействительными, роспуск Думы и проведение новых выборов. А те выборы мы бойкотировали и всеми доступными нам средствами агитировали за неучастие в президентских выборах, поскольку были сфальсифицированы выборы в Госдуму.
— Я, кстати, не участвовал.
— И правильно.
— Эдуард! Я вот подумал: раз вы — лидер политической партии, которая хочет сменить режим, тогда вам в случае победы придется возглавить страну, вообще говоря. Вы как-то себя к этому готовите?
— Ну, думать, что мы — самая большая в России сила — это было бы просто глупостью и несерьезным занятием. Мы готовы действовать совместно с другими оппозиционными силами, в том числе с либералами, коммунистами, вообще любыми силами, которые противостоят вот этому государству окрика и кнута.
— Это все очень симпатично, то, что вы говорите. Я бы и сам с удовольствием жил в стране с бескорыстными умными политиками, со справедливым устройством. Но реально ли это? Мы все-таки живем в бедной стране третьего мира… Гражданского общества у нас нет… Население у нас диковатое…
— Это оговор России и русского народа! Да, у нас немало диких людей, это все верно. Но в любой стране — включая Англию — вы тоже найдете немало диких людей! Но в то же время Англия — страна самого древнего парламентаризма в Европе. Это все мирно сосуществует. И надо приготовиться к тому, что наши дикие люди будут сосуществовать со всеми вполне современными организациями.
-Эдуард! Вот вы требуете свободы творчеству масс. А у нас ведь уже было народное творчество в 1917 году — со сменой, как вы любите, элиты. И что? Четыре года страна не работала, люди все жгли, резали друг друга, разваливали экономику.
— Вы что думаете, это просто так? Это, знаете ли, было необходимо. Революции не происходят ни с того ни с сего. Они — следствие определенной ущербности общества, когда очень многие не удовлетворены жизнью. Не забудьте, что перед этим было крепостное право чудовищное, был абсолютизм отвратительный. А сейчас нам пытаются пудрить мозги и убеждать, что царизм — это прямо великолепно. В ту эпоху, если студенты собирались на какую-то вечеринку, они должны были уведомить пристава. Вы считаете это нормальным? Ленин был первый раз задержан и в ссылку отправлен за то, что он 17-летним подростком пришел на встречу симбирского землячества в Казанском университете. А петрашевцев за изучение идей — идей! — за разглагольствование, за дискуссии о книгах приговорили к смертной казни! (Заменив ее после гражданской казнью.) Вот такая вот хрень. Это нормальная была жизнь, нормальное существование, что ли? Это была чудовищная просто структура — русское самодержавие!
— Да ладно! Что так сажали, что эдак. Лучше ж не стало. Упразднили царизм — расстреливать стали больше…
— Ну, удел человеческий — это и в том числе и внутривидовая борьба. Это заложено в человеке.
— Как зверьки.
— Зверьки далеко не все имеют внутривидовую борьбу. Но в нас это заложено.
-Вы хотите напомнить о том, что человек — это животное, тварь такая.
— В нем есть и Божье, вы не перегибайте палку. Речь идет о том, что надо смотреть на человека реалистически. Он агрессивный, но одновременно он способен на самопожертвование. Он защищает ценою жизни не только своих детей и жену, — он может защитить своего друга, свою нацию. В нем есть всё, вся вот эта планка. Но когда раба делают из человека — это никогда ни к чему хорошему не приводило. Я считаю, революция — такой же нормальный способ развития общества, как и эволюция. Революция еще более экономична, чем эволюция. Зачем терпеть в течение поколений, когда можно сделать все сразу, одним ударом? Это болезненно, но если посчитать, то, может быть, и меньше жизней человеческих уходит на революцию, чем на эволюцию…
— Так и что ж хорошего мы получили от революции?
— Много получили. Россия из какой-то средневековой Индии, какой она была во времена Первой мировой войны — Индией, Индией! Не надо обольщаться! Где-то на задворках Европы была страна. Я когда-то нашел, в Париже живя, старые иллюстрированные журналы французские конца 19-го — начала 20-го, несколько ящиков, кто-то из прошлых жильцов квартиры оставил. Так в тех журналах место России — среди всяких курьезов: царь и его казаки — между голыми африканскими туземцами, которые курят свои трубки — и выездом турецкого султана. Мы абсолютно были архаичной страной чудовищной. Революция нас просто рванула и сделала из нас великую державу! А пик вот этой великой державы — это русский солдат на развалинах рейхсканцелярии в Берлине, есть фотография великолепная, которую я очень люблю. Вот какой путь мы прошли от 17-го до 45-го. Если б не крестьянский сын Горбачев и кто-то там еще, если б не эти олухи и недоумки, то мы владели бы половиной мира!
— Да. Владели б. Если б не кончилась дешевая нефть…
— При чем здесь нефть? Это называется — вульгарный экономизм. У нас все меряют экономикой, не понимая, что у человека есть душа, что у него есть порывы, эмоции. Владимир Владимирович Путин сказал: мы удвоим ВВП, похлебка будет менее жидкой, чем она была. Но это упрощенное представление о человеке! И революции, и контрреволюции делали не из-за похлебки. А по другим причинам. Есть в народах — и в нашем народе тоже есть — и чувство гордости, и чувство униженности. Вот сейчас очень сильно чувство униженности. И никакой ВВП никакого отношения не имеет к этому! У нас презирают как бы эмоции, духовную сферу, метафизику, мистику — все это отметается. А между тем это составляет добрых 70 процентов жизни человека, и только процентов 30 процентов определяется его желудком. Не надо думать, что прямо все рабы своего желудка…
— Эдуард, я сам субъективный идеалист, но вы уж совсем круто заворачиваете.
— Я не говорю, что вы не идеалист. Вы мне задаете какие-то темы, я вам разворачиваю.
— Скажите, пожалуйста, а когда вы планируете устроить вот такое кровопускание? Я так, для справки. Хочется быть на всякий случай немножко в курсе.
— Я не собираюсь устраивать кровопускание.
— Как, вы же сколько про грядущую революцию говорите!
— Со мной надо об этом осторожнее говорить, поскольку я вышел по условно-досрочному освобождению. Не надо меня провоцировать на такие разговоры…
— Всё-всё-всё. Я иначе спрошу. Дайте ваш прогноз: когда может случиться революция?
— Не хочу. Но могу сказать, что теперешний режим (я так уничижительно называю строй, который у нас установился, вот в колонии режим, и по всей стране режим) умудрился восстановить против себя активную часть населения. (Именно активных. Пассивные — ну чего там, они традиционно голосуют за ту власть, которая есть. При Сталине — за Сталина, при Горбачеве — за Горбачева. Потом власть перетекла к Ельцину, они голосовали за Ельцина…) Смотрите! Сначала режим вытолкнул из политики радикалов, вот таких как мы; и правых радикалов, и левых. Теперь он выгнал из этой политики и вообще отстранил от участия в ней уже и либералов, даже СПС, «Яблоко»! Процессом Ходорковского этот режим показал, что и богатые не могут быть в безопасности в нашей стране! Ладно, когда вытеснили Гусинского, можно было сказать: «Это единичный случай, Гусинский пытался влиять на политику путем создания медиа-империи. А Березовский — ну тот вообще интриган». Можно было считать это единичными случаями! Но в случае с Ходорковским все эти объяснения, что якобы он лез в политику — полный бред. Он вел себя достаточно разумно. Его беда в том, что его бабки понадобились близким к власти людям. Так что теперь у нас и богатые боятся режима. Но достаточно 10 процентов неиспуганных, чтоб прийти со своими деньгами к оппозиции! Чтоб составить заговор!
— Эдуард! Вы такой энергичный, живой. Хотя вы и старше меня. Я просто завидую вам. Еще я хотел вас спросить…
— Во-первых, не надо мне завидовать. Во-вторых, выслушайте до конца, раз вы уж меня взялись слушать.
— Я…
— …мы прекрасно знаем, как у нас проводятся выборы. Я в тюрьме в них участвовал. К нам просто пришли и сказали: «Распишитесь за бюллетень». Мы расписались. А как я голосовал — не знаю, я даже бюллетень в руках не держал. В общем, не было у нас выборов. А где были, там все подтасовано. Когда нам говорят, что 97 процентов избирателей проголосовало в Ингушетии — я в это просто не верю. Потому что ингуши еще больше ненавидят российскую империю, чем даже чеченцы. Они еще более несговорчивы, более упрямы. Генерал Ермолов сказал, что ингуши не подлежат перевоспитанию!
— Они что, круче чеченцев?
— Круче! Чеченцы, кстати, сами ингушей не очень любят. Это такой упрямый, мрачный народ. А чеченцы иные. У них есть такая рыцарская бравада иногда… Короче, подтасовки. То же самое в Башкирии, Татарстане. Татары — умные, крепкие, самостоятельные люди. Не могли они так проголосовать… Сейчас вообще очень много самых различных людей противостоят этому режиму Путина. Вспомните, в свое время диссидентов-то горстка была. И они достаточно быстро разъели, разломали советское государство. А сейчас все общественные процессы убыстрились — благодаря телевидению, газетам, Интернету. Не нужны даже десятилетия, счет идет на годы. Поэтому я не верю, что Владимир Владимирович с такими замашками государя-императора Николая то ли Второго, то ли Первого, досидит даже до конца своего срока.
-Да ладно! Может, все-таки обойдется?
-Не, не…
-Все-таки остается еще надежда. Вот вы говорите — русская интеллигенция недовольна властью. А когда она вообще была ею довольна? Вы можете назвать такое время?
-Зачем? Я говорю о том, что сейчас есть объективные причины. Уничтожены политические свободы. Говорить, что у нас выигрышная для интеллигенции экономика, тоже не приходится, — никогда интеллигенты не жили так плохо.
-Вот вы говорите — уничтожили политические свободы. Да их в России и не было никогда! Все-таки пора бы к этому привыкнуть. И как-то спокойней к этому относиться.
-Ну, знаете, это не аргумент в споре. Вы говорите — «никогда не было». Вот не было сионизма, а пришел Теодор Герцель, пришел Жаботинский, взяли создали сионизм. Сперва земли у них никакой не было. Но посмотрите — меньше чем полстолетия появилось государство Израиль.
-Так то евреи. Чего ж нам с ними равняться…
-У нас тоже есть свои евреи… Да и помимо евреев есть у нас прекрасные люди. Не все согласны отводить душу в бутылке. Есть люди очень крутые и сильные. Вот я перед вами сижу! Достаточно я крутой? Я не исключение, поймите!
-Э-хе-хе… Вот так мы, русские, все бегаем да меняем один режим на другой, типа чтоб сразу всем было счастье . А люди смотрят на это и смеются…
-А я вам говорю — не будет второй советской власти. Никто не будет плясать под дудку чекистов.
-Возможно, возможно… Я, когда читал ваши книги, думал о том, что вот буржуазность — это скучно, уныло: ну, какие-то машины, ну, брильянты, элитные дома — тоска. А вот революция, романтика, поездки в Сербию на войну — это красиво, это ярко. Возможно, большинству молодежи ближе эта ваша романтика, а не карьера буржуа. Вы не раз говорили, что даете молодежи какой-то идеал, даете возможность стать героем — в отличие от всех прочих. Я сам в юности симпатизировал левым идеям…
-Мне, возможно, удается давать каким-то людям смысл жизни, в основном молодежи, наверное, — поскольку взрослых трудно, что называется, сбить с толку, то есть заставить думать иначе. Взрослые, они уже сложились и вобрали в себя массу всякого дерьма ненужного, — как пылесос грязью наполняется, так вот они. А молодые люди лучше воспринимают идеи, которые выражены, например, в моей книге «Другая Россия»: это определенная ненависть к семье, к этой разлагающейся социальной ячейке, к русскому обучению бессмысленному, тупому, вообще к государству как таковому… К Российскому государству…
-Вы после долгой жизни в других государствах пришли к выводу, что там лучше?
-Западные государства более устойчивые и менее дегенеративные. Они не угнетают своих граждан до такой степени. Это в России гражданин всегда был предметом, врагом. Агрессивность в России всегда была направлена на своих. Скажем, американская цивилизация крайне агрессивна, но ее агрессивность направлена вовне. Она предохраняет своего гражданина. Так было в Древнем Риме. Знаете, в Риме даже не все обитатели Италии имели право быть гражданами. Но потом в конце они стали варваров брать, и это их сгубило. Так и Соединенные Штаты… А у нас — иначе. И крепостное право, и послереволюционный, сталинский период — это был террор против своего собственного населения. Умные люди давно разгадали эту загадку. Мы живем в морозной стране, где урожаи низкие. Поэтому феодалы вынуждены были отстранять крестьян от дележа продукции. Это все климат, это климатическо-географическая реальность.
-Ну у вас же нет в программе партии изменения климата?
-Нет, я говорю о традиционной жестокости российской государственности, о том, почему она была абсолютистской. Еды на всех не хватало. Четыре месяца только возможно было работать в сельском хозяйстве. И сегодня все то же самое.
-Ну да. Когда солнца нет, мрачные мысли приходят в голову. Февраль, октябрь — мерзкая погода. Хочется кого-нибудь прибить. Возле баррикад погреться у костра…
БЫТ
Вот у вас день занят чем? Встречи?
-Встречи всякие, разъезды, средства массовой информации. Обычная деловая жизнь.
-Куда вы ходите? Что вам в Москве сейчас нравится?
-Я стараюсь никуда не ходить. Мне не очень это все интересно.
-У вас скромный, солдатский быт.
-Лично мне ничего не нужно. У меня ограниченные потребности. У меня ничего нет: ни квартиры (я снимаю постоянно), ни даже прописки до сих пор. Вот и сейчас, как обычно, я живу в обшарпанной съемной квартире.
-Это где?
-Зачем же я буду говорить? Скажу — а меня найдут и пришибут.
-Вопрос снимается. Вы книги сейчас читаете?
-Я постоянно что-то читаю. Я давно не читаю художественную литературу, это закончилось где-то еще в конце 80-х годов. Ну, я могу, если мне кто-то что-то рекомендует, могу это посмотреть — и только.
-А телевизор?
-Только новости.
-Вот все это время вы в Москве? Вы же под подпиской?
-Да. Я отмечаюсь в милиции.
ТЮРЬМА
-Эдуард! Пока вы сидели, мы про вас не забывали. Печатали про вас разные сочувственные теплые тексты. Мы рады за вас, что вы вернулись. Как вам вообще на воле-то?
-На воле?
-Ну, вся эта эйфория: вот, вышел — свобода, счастье!..
-Эйфория, конечно, была. Но, с другой стороны, я на воле живу не лучше, чем в тюрьме.
— Как так?
-Живу я крайне нехорошо. За мной следят. И наружное наблюдение, и подслушивают меня. Меня обещали снова посадить, вот и работают над этим усиленно. Меня еще в январе предупредили, что готовится провокация, дали фамилию человека, который этим всем руководит. Я это дал в СМИ. Возможно, благодаря этому до сих пор не сел. Потому что когда говоришь заранее, что тебя хотят посадить, подбросив оружие, — а я был осужден как раз за оружие, по 222-й статье — то как-то неловко им его подбрасывать?
-А зачем им вас опять сажать?
-Потому что им не нравлюсь я. Они считают, что я — как бы сам дьявол, который всегда что-то мутит. Они думают, что организация без меня не проживет. Но на самом деле это полная чепуха! Поскольку организация жила и без меня, пока я сидел в тюрьме. Она даже выросла.
-Что бы вы могли сказать о своей книжке «По тюрьмам»?
-Ну, эта книга, которую меня просили написать люди, с которыми я сидел: «Напиши за нас, ты же умеешь». Там все фамилии подлинные. Это мои товарищи по несчастью. Кто-то из них получил пожизненное заключение. Я наблюдал их, наблюдал, как они менялись под грузом этой тяжести чудовищной. Многие из них несли достойно свой крест — большинство. Эти люди достойны сострадания, сожаления, сочувствия, как и все другие, а может быть, даже в большей степени. В основном это были бандиты, которые уничтожали друг друга, — они не убивали невинных старушек! Это просто агрессивное такое, умное, злое племя ребят, которые при мне перешагнули из этого мира в тот, в мир смерти. Пожизненное заключение — это куда страшнее, чем смертная казнь. Многие говорили и высказывались, что смертная казнь была бы для них лучше. Это безусловно так. Хотя обыватели-идиоты этого не поймут… Смертная казнь — ну что, жизнь была, и все, ты ее потерял, отдал. А вечное унижение и мучения, которым подвергают людей, получивших пожизненное заключение, — это очень тяжелая ноша… Вопреки традициям русской литературы, которая относилась свысока к преступникам, я не отношусь к ним свысока в этой книге, и вообще никогда к ним так не относился. Они в ряде случаев куда более благородные типажи, чем обыватели: ведь они осмелились, они нарушили! Знаете, нынешние законы ни на чем не покоятся. У государства нет сакральности так называемой, то есть нет священного права на насилие. В старых государствах подданные короля верили, что власть от господа Бога. Позднее власть покоилась на праве большинства, как это было во Французскую революцию — священным субъектом права являлся народ, большинство. Даже во времена сталинского террора все равно была диктатура пролетариата! Да, был террор, но было равенство. И это давало право вершить закон. А сегодня у государства, у чиновников, у милиции, у спецслужб нет священного сакрального права вершить закон. Они у власти только потому, что у них есть аппарат насилия. Наше государство нынешнее хуже бандита, у него руки в крови людей, которые пищат по тюрьмам и лагерям… Милиция подавила организованную преступность и сама стала организованной преступностью. Это ни для кого не секрет.
-Вот усы, борода — это вы как художник отрастили или как революционер?
-Это знак мудрости просто-напросто.
-Да-а?
-Ну, это претензия на мудрость. Понимаете? Я даже в тюрьме отстоял это все. В тюрьме я ходил с длинными волосами и с бородой и усами, что крайне сложно было. Постоянно находился под давлением, чтобы сбрил, но тем не менее я их отстоял. Только в лагере сбрил.
-Почему — в лагере сбрил?
-Я не захотел иметь лишних проблем, потому что хотел условно-досрочно освободиться. Я понимал, что это даст возможность ко мне придраться. Поехать в карцер из-за бороды и усов — само по себе это не страшно. Но каждая поездка в карцер отдаляет каждый раз на шесть месяцев условно-досрочное освобождение. А мне надо было выйти и продолжать дело, которое я начал.
И вот я вышел…
Приложение к Лимонову
Из книги «По тюрьмам»
Я ощутил свою природную принадлежность к этим людям. Я стоек и молчалив, как они, у меня такие же тяжелые глаза, прищуренные, как щели. Безусловно, я с зэками, а не с государством. Конечно, я зэк и, еще не попадая в тюрьму, имел воинственную психологию зэка.
Кто я? Только брат их, мужичок в пугачевском тулупчике…
Безусловно, в российских тюрьмах находится самая энергичная часть населения России. Безусловно, определенное количество людей будет находиться в тюрьмах при любом режиме.
Россия уродует свою молодежь дважды: создав неприглядную, гнусную, мизерную действительность на Воле, и второй раз — свинцово тяжко карая за незначительные проступки. Все приговоры российских судов в два-три раза тяжелее, чем преступники заслуживают. Сказывается тяжелая традиция деспотизма и уничтожения личности государством.
-А что вы чувствовали, когда вас брали на Алтае? — спросил он (офицер), снял и вновь надел свою фуражку.
-Чувствовал, что если вот сейчас меня застрелят, то никто не узнает об этом. Можно будет свалить на медведей, медведи съели…
«По-человечьи», по-нормальному сокамерники пожлобились: кто-то из пацанов должен был уступить мне по возрасту место на шконке. Но принцип «своя шкура ближе к телу» перевесил. Самым достойным из них оказался «азер». Мне пришлось еще раз признать моральное превосходство «чурок».
За все время пребывания в Саратовском централе я встретил лишь одного зэка, соблюдавшего воровской ход.
Отель «Саратовский централ» — каменный и стальной. За его стенами — ледяная Россия. Через мерзлое пространство близок Ледовитый, т. е. Ледяной океан. От его кромки рукой подать до Северного Безумного полюса. А над полюсом вверх — Ледяной космос. Абсолютная минусовая температура во Вселенной — -273 градуса. А в Космосе — ледяные планеты. И далеко от тебя в Космосе — горячая щель любимой девочки — единственное место во Вселенной, где тепло.
Игорь Свинаренко
Игорь Свинаренко:
Со стороны это выглядит так, будто он целенаправленно выстраивает яркую писательскую биографию. Ее ведь сейчас почти ни у кого из пишущих нет. А Лимонов — что твой Хемингуэй! Пожалуйте: жил во Франции, в Штатах, воевал, вел яркую личную жизнь… Практически у него в жизни было все, что и у американского Хемингуэя, — плюс к тому еще наш сидел в русской тюрьме. Куда он, уверяют злые языки, давно стремился. И где он объективно стал писать значительно лучше. Его новые книги не зря стали модными.
Литература
Сам Лимонов с такой трактовкой своей жизненной линии конечно же не согласен:
-Хемингуэй — это для меня не пример. Пусть даже он и крупный писатель. У него своя биография, у меня — своя. Я никогда ничего не делал намеренно. У меня никакого не было желания ни сидеть в тюрьме, ни порой даже и менять женщин. Я мечтал прожить с одной всю свою жизнь и умереть с ней в один день. Не получилось! Нет, для биографии я ничего не делал. Я просто поступал всегда так, как считал нужным. Человек я достаточно энергичный, я не удовлетворялся тем, что мне давала судьба, я старался изменить жизнь каким-то образом. Я пришел в сознание на окраине рабочего поселка и мне, грубо говоря, ничего не светило. Если бы я родился в семье Михалковых-Кончаловских, то жизнь моя была бы другой! А я вот сын капитана. Что такое капитан? Мелкий, маленький человек. Была капитанская дочка у Пушкина. Отец Базарова был штаб-лекарь — это тоже что-то вроде капитана. Я своей судьбой был недоволен. Я хотел другую судьбу. Сначала я работал на разных харьковских заводах, куда меня определила жизнь. Но потом я оттуда сбежал, пошел дальше, — в большой мир.
-Хорошая карьера: вы были харьковским пролетарием, а стали писателем, известным по обе стороны Атлантики.
-Ну, писателем я себя никогда не ощущал. Писатель — это слишком мало. Это всего лишь профессия, скажем так, буржуазная, появившаяся где-то в первой половине XIX века. И в советской России она существовала. Но вообще такой профессии не должно быть. Это ненормально, когда люди сочиняют какие-то выдуманные истории, пишут о том, чего никогда не было. Это скучно! Цезарь писал о галльской войне только потому, что у него было что сказать: он в этой войне участвовал! То есть первые и исконные импульсы для создания книг — накопленный опыт, страсть, какие-то идеи. И сегодня самые интересные книги — именно те, которые о личном опыте, о страсти, об идеологии. А все остальное… Его не должно существовать.
-То есть Лев Толстой…
-Лев Толстой — крайне занудный писатель. Во второй половине XIX века он воссоздавал 1812 год, каким тот ему виделся. Существует масса исследований, доказывающих, что Толстой изобразил то время ходульно, глупо и неинтересно. Действительность была интереснее на самом деле! Его типажи, особенно народные, не удались. Они слишком приблизительны. Платон Каратаев — это, на мой взгляд, крайне убого. Это так! Не дадим себя уговорить, что это не так! Пусть вес этой литературы и истории не давит на нас. «Война и мир» — это заурядный пухлый исторический роман. Все темы, которые Лев Толстой пытался решить — в «Анне Карениной», «Воскресении» — они все давным-давно списаны историей за ненадобностью. Что сегодня такое — неверные женщины? Адюльтер — особенно это видно в «Мадам Бовари» Флобера — это была проблема буржуазного общества. Ее не существует ни в обществах более примитивных, ни в обществах, перешедших на современный уровень.
-Совершенно с вами здесь согласен.
-Смех и грех.
-Я, кстати, очень часто привожу в пример сюжет «Анны Карениной». Ну, вот дама гуляла с офицером, муж ее за блядство выгнал из дома, забрал ребенка, она попала под транспортное средство.
-Это именно так. Как литература это мне не интересно.
-Но там были неплохие шутки. Лучшее место в «Анне Карениной» — это когда Стива Облонский пришел просить места у еврейского банкира. Секретарша велела ему сидеть и ждать. Он думает: «Как же так, я — дворянин, а сижу у какого-то еврейского банкира в приемной и дожидаюсь. А чего? Я пришел до жида, сижу дожидаюсь». Такой каламбур довольно забавный был.
— Не помню.
— Но ведь это, согласитесь, смешно?
— Да, пожалуй.
— Вы в каком-то интервью, сказали, что бросаете писать. Что вы теперь не писатель, а политик.
— Я давно это говорил, еще до того, как сел. Я собирался сдержать свое обещание, но просто в тюрьме надо было выживать. Да и денег надо было заработать — на процесс, на партию. Так что пришлось опять писать. Ну, и психологически это была огромная поддержка. Это был не только литературный труд: я пока писал, упорядочил свои взгляды на Россию, на мир. За те два с половиной года, что я сидел, у меня вышло в общей сложности восемь книг.
— Хороший темп!
— Неплохой. Еще если учесть, что я все-таки был занят в процессе больше 10 месяцев; меня и пятерых моих подельников судили очень долго.
— Ну а теперь-то вы будете писать?
— Не вижу в этом особенной необходимости. Но если она появится, то, конечно, придется писать.
— Необходимость писать — это как?
— Есть два рода необходимости. Одна — финансовая, которая меньше важна, и другая — философская. Появился какой-то как бы сет новых мыслей или положений, концепций и прочее, и вот надо их оформить и представить обществу. Если возникает такая необходимость — то это самый сильный побудительный мотив. Литература — это только одно из средств выражения. Точнее, не литература даже, а именно книга. Гутенберговское изобретение — это средство донесения мысли, на сегодняшний день не превзойденное. Вот главная причина, почему я к этому обращаюсь. Ну, финансовая необходимость тоже играет определенную роль.
— Действительно, тиражи у вас большие, так что заработать на книгах вы можете.
— На самом деле все относительно, безусловно. Я все-таки не Алла Пугачева и не Киркоров. Речь идет о суммах от 5 до 10 тысяч долларов за книгу, а порой и меньше. Тем более что эти деньги все уходят немедленно! На газету «Лимонка» постоянно идут деньги.
— Эдуард, вы мне расскажите, — а что происходит у нас в литературе? Русской.
— Не знаю. Я не занимаюсь литературой.
— Но что-то же вы читаете?
— Нет. Я не читаю даже.
— Может, литература вообще кончилась?
— Не знаю. Меня это не интересует.
— А с писателями вы поддерживаете отношения?
— Я не поддерживаю отношения с писателями, я никогда и не поддерживал. Интересны слесари, убийцы, заключенные, эмигранты, молодые национал-большевики, кто угодно, но писатели — абсолютно неинтересны. О чем с ними говорить? О чем? Большинство из них — люди крайне старомодные, классического такого воспитания, млеющие при слове «Пушкин» или «Марина Цветаева». Они как сектанты. Писатели — они какие-то мелкие. Меня даже раздражает само это слово — «писатель».
— Давайте о приятном. Ваши книги из новых — «Книга воды», «Священные монстры» — я читал с удовольствием.
— Это книги интеллектуала. Это взгляд на что-то, а не какие-нибудь выдуманные истории. Это как бы из другой категории совершенно.
— Из другой… Вот вы пишете, а — не писатель. Кто же вы? Как вы себя позиционируете?
— Я — человек, который смотрит на мир и что-то думает. Я скорее согласен называться, как бы высокопарно это ни звучало, просто человеком мыслящим, мыслителем.
— Типа гомо сапиенс.
— Но не интеллигент ни в коем случае! Я — интеллектуал. Потому что я использую именно это вот оружие — интеллект. Родился я не интеллектуалом, я им стал. И вот этим званием я горжусь.
— Действительно, мне самому кажется, что интеллигент — это какое-то обидное сейчас слово.
— Не в этом дело. Интеллигенция, в частности российская — это именно классовое понятие. А у меня классовых привычек нет и никогда не было. В молодости я работал на харьковских заводах: «Серп и молот», турбинный и прочее. У меня осталась такая рабочая недоверчивость. Я вообще в только 37 лет стал профессиональным писателем.
— Так вы сперва стали писателем, а после перестали им быть?
— Я стал профессиональным писателем в том смысле, что стал зарабатывать на жизнь литературой, изданием книг. И сейчас зарабатываю. В этом смысле можно сказать, что я литератор, как Ленин писал в анкетах что он журналист.
Политика
-Название вашей партии навевает мысли о тоталитарных режимах.
-На самом деле национал-большевизм — это как раз как противовес тоталитарному режиму. Это попытка слияния идей национальной справедливости и идей социальной справедливости. Впервые этот термин появился в 18 году, почти одновременно в России и Германии. Руководителем первой национал-большевистской партии был Эрнст Никиш. Позднее, при Гитлере, он сидел в тюрьме. Лидером русского национал-большевизма был профессор Устрялов. Он вернулся в Россию из эмиграции, из Харбина, и в 37-м году сгинул чисто. Устрялов в свое время переписывался со Сталиным, письма сохранились. Еще можно прочесть отличную книгу Огузкова — «Национал-большевизм». Мы взяли это название для партии еще в 93-м году. Если бы, конечно, мы делали партию сегодня или даже несколько лет назад, то уже мы бы не выбрали бы такое название. Я говорил об этом и неоднократно. Но сейчас нет смысла его менять, поскольку уже столько наработано под этим названием. Около 60 человек сидели или сидят в тюрьмах под этим флагом красным — с черным серпом и молотом. Бессмысленно менять… Я всегда чувствовал такие вещи — что такое бренд. Любой бизнесмен понимает, что менять название преуспевающей фирмы — это достаточно глупо.
— Эдуард, вот я изучал вашу книгу под названием «Моя политическая биография». Но, видимо, изучал не очень внимательно. Я толком не понял, какая ваша политическая задача. Вы с вашей партией и вашей задачей хотите установить какой-то другой строй, новый режим? И какой же? Может, вы мне это сейчас объясните?
— Ну, чтоб это все понять, надо прочитать и другие мои книги: «Дисциплинарный санаторий» (это критика западного типа общества), «Убийство часового», «Другая Россия». В них описан комплекс идей, который в одном интервью, безусловно, не уместится.
— Ну, как-то в общих чертах давайте попробуем.
— В общих чертах все очень просто. У нас есть программа партии, есть основные цели и задачи. Их три.
Первое — это безусловное изменение границ Российской Федерации. Поскольку ряд земель, населенных русскими, практически тотально перешли в ведение бывших республик Советского Союза. Это, в частности, города северного Казахстана. До сих пор, несмотря на бегство русских оттуда, они в подавляющем большинстве населены именно русскими! Это места очень богатые. Та же бывшая Восточно-Казахстанская область, где добываются редкие металлы — и вольфрам, и европий, ванадий, и уран, не говоря уже об оловянных и цинковых рудниках. Это русский рудный Алтай, который еще Демидов эксплуатировал, он открыл эти залежи — и это все должно быть наше. Точно так же и в Уральске (который при Пугачеве назывался Яицким городком) — наши заводы, наши фабрики. На какую-нибудь Алма-Ату не надо зариться, а вот эти русские города надо вернуть. Они входили в состав Омского генерал-губернаторства, и это просто постыдно, что их отдали. Ну и ряд других территорий тоже… Речь идет о Северном Казахстане, о части Донбасса и так далее.
— Вы что же предлагаете — войной идти на соседей?
— Можно и войной. А можно и договориться: обмен людей на территории, территории на людей… Мы 27 миллионов русских оставили за границей. Это надо исправить. Значит, первое — это изменение границ.
Второе. Необходимо обновление элиты. Сегодняшняя элита состоит из советской номенклатуры. В ней мы находим и таких людей, как наш президент — в прошлом кагэбэшник, затем демократ собчаковского стиля, вице-мэр при Собчаке и так далее. Вот эта элита, состоящая из полутора миллиона человек — она неспособна ни на что, она неталантлива, она как чудовищная грибница на теле России. От нее, безусловно, надо избавиться. Всех уволить! Заменить свежими силами, взятыми из народа, из провинциалов, из молодежи, как бы из малых сих. К власти должна прийти черная кость. Восстания Пугачева, Разина — это были именно попытки свержения старых элит. Пугачевское в значительной степени было направлено против германизации России Екатериной. Тогда ведь все генералы, сражавшиеся против Пугачева, за исключением какого-нибудь Бибикова или Суворова, — все были немцы! В этом, возможно, разгадка того, что происходило…
И, наконец, третья цель — это передел собственности. В пользу большинства, несомненно.
— То есть опять обобществление? Новая национализация?
— А ничего страшного в этом нет. Приватизация прошла почти не замеченной большинством народа. А теперь надо все поделить справедливо. Поскольку целью любого государства является благо большинства населения, а не 5 или 10 процентов.
-О чем нам и пишет малявы зек Михаил Ходорковский.
-Ему просто прищемили хвост, вот он и пишет. А до этого он с радостью пользовался этими благами. В случае с Ходорковским государство действует не в интересах большинства населения. Идет передел сфер влияния отдельных групп номенклатуры. Заберут у Ходорковского — отдадут другим представителям элиты. А надо действовать в интересах большинства населения.
Вот вам вкратце и вся наша программа: передел собственности, изменение границ России и отстранение от власти теперешней элиты, которая ни с чем не справляется.
-Вы просто людей хотите поменять? А структуру органов власти вы планируете оставить?
-В нашей программе сказано, что, например, Совет Федерации является абсолютно ненужным инструментом. Даже в том виде, в каком он был до Путина. Мы предлагаем заменить Совет Федерации так называемой палатой представителей — по 10 от каждого региона. Это должна быть не выборная должность, а селективная: и туда попадали бы, скажем, религиозные деятели, ученые, представители каких-нибудь тяжелых профессий, шахтеров, например, многодетных матерей, пенсионеров и так далее. Цель палаты представителей — это как бы наводка правительства, государственной думы, президента (если таковой останется) на те проблемы, которые реально существуют в каждом регионе. На реальные проблемы, а не на какую-то там хрень и демагогию! Это достаточно разумно, в ряде государств такие палаты представителей исторически были, существовали, они принесли массу пользы. И сейчас они есть в Испании, в странах Латинской Америки, во Франции они были до прихода к власти де Голля.
Что еще сказать о нашей программе? Мы считаем, что политические партии не должны проходить никакой регистрации, поскольку это унизительно, контрпродуктивно и приводит просто к удушению политических сил. Пускай радикалы и экстремисты дискутируют в Думе, в противном случае они будут бесноваться на улицах!
— Что значит — «они»? Почему вы так говорите? Вы ведь и сами радикалы чистейшей воды.
— Мы все равно до конца пытаемся использовать все легальные способы политического существования. В результате, чтобы вести свою агитацию и пропаганду, мы выработали тактику, которую иногда называют «бархатным терроризмом». К примеру, мы захватили на литовской границе вагон, идущий в Калининград. Так мы протестовали против введения визового режима. Или — акция в ныне сгоревшем Манеже в конце лета 2003, когда наши активисты поразили Вешнякова метательными снарядами — закидали его майонезом. Эта акция имела огромный успех, потому что Вешняков — человек, достаточно ненавидимый в народе за свою ложь. Он — маниакальный лакей власти.
— Такое лицо холодное у него.
— Он похож на инквизитора из фильма о средневековье. Таковым он, очевидно, и является. Но как его мы вздули, как с него согнали спесь! Потом были все эти акции против Касьянова — на съезде «Единой России». Эти акции кому-то кажутся легкомысленными, — но есть люди, которые от них в восторге. Такая наша тактика — единственный способ существования политической партии, агитации и пропаганды в условиях полицейского режима. К нашим обычным возражениям власти добавляются еще и факты фальсификации выборов в Думу. Мы основали движение «Россия без Путина» и выдвинули программу из семи пунктов. В числе первых — признание выборов в Госдуму недействительными, роспуск Думы и проведение новых выборов. А те выборы мы бойкотировали и всеми доступными нам средствами агитировали за неучастие в президентских выборах, поскольку были сфальсифицированы выборы в Госдуму.
— Я, кстати, не участвовал.
— И правильно.
— Эдуард! Я вот подумал: раз вы — лидер политической партии, которая хочет сменить режим, тогда вам в случае победы придется возглавить страну, вообще говоря. Вы как-то себя к этому готовите?
— Ну, думать, что мы — самая большая в России сила — это было бы просто глупостью и несерьезным занятием. Мы готовы действовать совместно с другими оппозиционными силами, в том числе с либералами, коммунистами, вообще любыми силами, которые противостоят вот этому государству окрика и кнута.
— Это все очень симпатично, то, что вы говорите. Я бы и сам с удовольствием жил в стране с бескорыстными умными политиками, со справедливым устройством. Но реально ли это? Мы все-таки живем в бедной стране третьего мира… Гражданского общества у нас нет… Население у нас диковатое…
— Это оговор России и русского народа! Да, у нас немало диких людей, это все верно. Но в любой стране — включая Англию — вы тоже найдете немало диких людей! Но в то же время Англия — страна самого древнего парламентаризма в Европе. Это все мирно сосуществует. И надо приготовиться к тому, что наши дикие люди будут сосуществовать со всеми вполне современными организациями.
-Эдуард! Вот вы требуете свободы творчеству масс. А у нас ведь уже было народное творчество в 1917 году — со сменой, как вы любите, элиты. И что? Четыре года страна не работала, люди все жгли, резали друг друга, разваливали экономику.
— Вы что думаете, это просто так? Это, знаете ли, было необходимо. Революции не происходят ни с того ни с сего. Они — следствие определенной ущербности общества, когда очень многие не удовлетворены жизнью. Не забудьте, что перед этим было крепостное право чудовищное, был абсолютизм отвратительный. А сейчас нам пытаются пудрить мозги и убеждать, что царизм — это прямо великолепно. В ту эпоху, если студенты собирались на какую-то вечеринку, они должны были уведомить пристава. Вы считаете это нормальным? Ленин был первый раз задержан и в ссылку отправлен за то, что он 17-летним подростком пришел на встречу симбирского землячества в Казанском университете. А петрашевцев за изучение идей — идей! — за разглагольствование, за дискуссии о книгах приговорили к смертной казни! (Заменив ее после гражданской казнью.) Вот такая вот хрень. Это нормальная была жизнь, нормальное существование, что ли? Это была чудовищная просто структура — русское самодержавие!
— Да ладно! Что так сажали, что эдак. Лучше ж не стало. Упразднили царизм — расстреливать стали больше…
— Ну, удел человеческий — это и в том числе и внутривидовая борьба. Это заложено в человеке.
— Как зверьки.
— Зверьки далеко не все имеют внутривидовую борьбу. Но в нас это заложено.
-Вы хотите напомнить о том, что человек — это животное, тварь такая.
— В нем есть и Божье, вы не перегибайте палку. Речь идет о том, что надо смотреть на человека реалистически. Он агрессивный, но одновременно он способен на самопожертвование. Он защищает ценою жизни не только своих детей и жену, — он может защитить своего друга, свою нацию. В нем есть всё, вся вот эта планка. Но когда раба делают из человека — это никогда ни к чему хорошему не приводило. Я считаю, революция — такой же нормальный способ развития общества, как и эволюция. Революция еще более экономична, чем эволюция. Зачем терпеть в течение поколений, когда можно сделать все сразу, одним ударом? Это болезненно, но если посчитать, то, может быть, и меньше жизней человеческих уходит на революцию, чем на эволюцию…
— Так и что ж хорошего мы получили от революции?
— Много получили. Россия из какой-то средневековой Индии, какой она была во времена Первой мировой войны — Индией, Индией! Не надо обольщаться! Где-то на задворках Европы была страна. Я когда-то нашел, в Париже живя, старые иллюстрированные журналы французские конца 19-го — начала 20-го, несколько ящиков, кто-то из прошлых жильцов квартиры оставил. Так в тех журналах место России — среди всяких курьезов: царь и его казаки — между голыми африканскими туземцами, которые курят свои трубки — и выездом турецкого султана. Мы абсолютно были архаичной страной чудовищной. Революция нас просто рванула и сделала из нас великую державу! А пик вот этой великой державы — это русский солдат на развалинах рейхсканцелярии в Берлине, есть фотография великолепная, которую я очень люблю. Вот какой путь мы прошли от 17-го до 45-го. Если б не крестьянский сын Горбачев и кто-то там еще, если б не эти олухи и недоумки, то мы владели бы половиной мира!
— Да. Владели б. Если б не кончилась дешевая нефть…
— При чем здесь нефть? Это называется — вульгарный экономизм. У нас все меряют экономикой, не понимая, что у человека есть душа, что у него есть порывы, эмоции. Владимир Владимирович Путин сказал: мы удвоим ВВП, похлебка будет менее жидкой, чем она была. Но это упрощенное представление о человеке! И революции, и контрреволюции делали не из-за похлебки. А по другим причинам. Есть в народах — и в нашем народе тоже есть — и чувство гордости, и чувство униженности. Вот сейчас очень сильно чувство униженности. И никакой ВВП никакого отношения не имеет к этому! У нас презирают как бы эмоции, духовную сферу, метафизику, мистику — все это отметается. А между тем это составляет добрых 70 процентов жизни человека, и только процентов 30 процентов определяется его желудком. Не надо думать, что прямо все рабы своего желудка…
— Эдуард, я сам субъективный идеалист, но вы уж совсем круто заворачиваете.
— Я не говорю, что вы не идеалист. Вы мне задаете какие-то темы, я вам разворачиваю.
— Скажите, пожалуйста, а когда вы планируете устроить вот такое кровопускание? Я так, для справки. Хочется быть на всякий случай немножко в курсе.
— Я не собираюсь устраивать кровопускание.
— Как, вы же сколько про грядущую революцию говорите!
— Со мной надо об этом осторожнее говорить, поскольку я вышел по условно-досрочному освобождению. Не надо меня провоцировать на такие разговоры…
— Всё-всё-всё. Я иначе спрошу. Дайте ваш прогноз: когда может случиться революция?
— Не хочу. Но могу сказать, что теперешний режим (я так уничижительно называю строй, который у нас установился, вот в колонии режим, и по всей стране режим) умудрился восстановить против себя активную часть населения. (Именно активных. Пассивные — ну чего там, они традиционно голосуют за ту власть, которая есть. При Сталине — за Сталина, при Горбачеве — за Горбачева. Потом власть перетекла к Ельцину, они голосовали за Ельцина…) Смотрите! Сначала режим вытолкнул из политики радикалов, вот таких как мы; и правых радикалов, и левых. Теперь он выгнал из этой политики и вообще отстранил от участия в ней уже и либералов, даже СПС, «Яблоко»! Процессом Ходорковского этот режим показал, что и богатые не могут быть в безопасности в нашей стране! Ладно, когда вытеснили Гусинского, можно было сказать: «Это единичный случай, Гусинский пытался влиять на политику путем создания медиа-империи. А Березовский — ну тот вообще интриган». Можно было считать это единичными случаями! Но в случае с Ходорковским все эти объяснения, что якобы он лез в политику — полный бред. Он вел себя достаточно разумно. Его беда в том, что его бабки понадобились близким к власти людям. Так что теперь у нас и богатые боятся режима. Но достаточно 10 процентов неиспуганных, чтоб прийти со своими деньгами к оппозиции! Чтоб составить заговор!
— Эдуард! Вы такой энергичный, живой. Хотя вы и старше меня. Я просто завидую вам. Еще я хотел вас спросить…
— Во-первых, не надо мне завидовать. Во-вторых, выслушайте до конца, раз вы уж меня взялись слушать.
— Я…
— …мы прекрасно знаем, как у нас проводятся выборы. Я в тюрьме в них участвовал. К нам просто пришли и сказали: «Распишитесь за бюллетень». Мы расписались. А как я голосовал — не знаю, я даже бюллетень в руках не держал. В общем, не было у нас выборов. А где были, там все подтасовано. Когда нам говорят, что 97 процентов избирателей проголосовало в Ингушетии — я в это просто не верю. Потому что ингуши еще больше ненавидят российскую империю, чем даже чеченцы. Они еще более несговорчивы, более упрямы. Генерал Ермолов сказал, что ингуши не подлежат перевоспитанию!
— Они что, круче чеченцев?
— Круче! Чеченцы, кстати, сами ингушей не очень любят. Это такой упрямый, мрачный народ. А чеченцы иные. У них есть такая рыцарская бравада иногда… Короче, подтасовки. То же самое в Башкирии, Татарстане. Татары — умные, крепкие, самостоятельные люди. Не могли они так проголосовать… Сейчас вообще очень много самых различных людей противостоят этому режиму Путина. Вспомните, в свое время диссидентов-то горстка была. И они достаточно быстро разъели, разломали советское государство. А сейчас все общественные процессы убыстрились — благодаря телевидению, газетам, Интернету. Не нужны даже десятилетия, счет идет на годы. Поэтому я не верю, что Владимир Владимирович с такими замашками государя-императора Николая то ли Второго, то ли Первого, досидит даже до конца своего срока.
-Да ладно! Может, все-таки обойдется?
-Не, не…
-Все-таки остается еще надежда. Вот вы говорите — русская интеллигенция недовольна властью. А когда она вообще была ею довольна? Вы можете назвать такое время?
-Зачем? Я говорю о том, что сейчас есть объективные причины. Уничтожены политические свободы. Говорить, что у нас выигрышная для интеллигенции экономика, тоже не приходится, — никогда интеллигенты не жили так плохо.
-Вот вы говорите — уничтожили политические свободы. Да их в России и не было никогда! Все-таки пора бы к этому привыкнуть. И как-то спокойней к этому относиться.
-Ну, знаете, это не аргумент в споре. Вы говорите — «никогда не было». Вот не было сионизма, а пришел Теодор Герцель, пришел Жаботинский, взяли создали сионизм. Сперва земли у них никакой не было. Но посмотрите — меньше чем полстолетия появилось государство Израиль.
-Так то евреи. Чего ж нам с ними равняться…
-У нас тоже есть свои евреи… Да и помимо евреев есть у нас прекрасные люди. Не все согласны отводить душу в бутылке. Есть люди очень крутые и сильные. Вот я перед вами сижу! Достаточно я крутой? Я не исключение, поймите!
-Э-хе-хе… Вот так мы, русские, все бегаем да меняем один режим на другой, типа чтоб сразу всем было счастье . А люди смотрят на это и смеются…
-А я вам говорю — не будет второй советской власти. Никто не будет плясать под дудку чекистов.
-Возможно, возможно… Я, когда читал ваши книги, думал о том, что вот буржуазность — это скучно, уныло: ну, какие-то машины, ну, брильянты, элитные дома — тоска. А вот революция, романтика, поездки в Сербию на войну — это красиво, это ярко. Возможно, большинству молодежи ближе эта ваша романтика, а не карьера буржуа. Вы не раз говорили, что даете молодежи какой-то идеал, даете возможность стать героем — в отличие от всех прочих. Я сам в юности симпатизировал левым идеям…
-Мне, возможно, удается давать каким-то людям смысл жизни, в основном молодежи, наверное, — поскольку взрослых трудно, что называется, сбить с толку, то есть заставить думать иначе. Взрослые, они уже сложились и вобрали в себя массу всякого дерьма ненужного, — как пылесос грязью наполняется, так вот они. А молодые люди лучше воспринимают идеи, которые выражены, например, в моей книге «Другая Россия»: это определенная ненависть к семье, к этой разлагающейся социальной ячейке, к русскому обучению бессмысленному, тупому, вообще к государству как таковому… К Российскому государству…
-Вы после долгой жизни в других государствах пришли к выводу, что там лучше?
-Западные государства более устойчивые и менее дегенеративные. Они не угнетают своих граждан до такой степени. Это в России гражданин всегда был предметом, врагом. Агрессивность в России всегда была направлена на своих. Скажем, американская цивилизация крайне агрессивна, но ее агрессивность направлена вовне. Она предохраняет своего гражданина. Так было в Древнем Риме. Знаете, в Риме даже не все обитатели Италии имели право быть гражданами. Но потом в конце они стали варваров брать, и это их сгубило. Так и Соединенные Штаты… А у нас — иначе. И крепостное право, и послереволюционный, сталинский период — это был террор против своего собственного населения. Умные люди давно разгадали эту загадку. Мы живем в морозной стране, где урожаи низкие. Поэтому феодалы вынуждены были отстранять крестьян от дележа продукции. Это все климат, это климатическо-географическая реальность.
-Ну у вас же нет в программе партии изменения климата?
-Нет, я говорю о традиционной жестокости российской государственности, о том, почему она была абсолютистской. Еды на всех не хватало. Четыре месяца только возможно было работать в сельском хозяйстве. И сегодня все то же самое.
-Ну да. Когда солнца нет, мрачные мысли приходят в голову. Февраль, октябрь — мерзкая погода. Хочется кого-нибудь прибить. Возле баррикад погреться у костра…
БЫТ
Вот у вас день занят чем? Встречи?
-Встречи всякие, разъезды, средства массовой информации. Обычная деловая жизнь.
-Куда вы ходите? Что вам в Москве сейчас нравится?
-Я стараюсь никуда не ходить. Мне не очень это все интересно.
-У вас скромный, солдатский быт.
-Лично мне ничего не нужно. У меня ограниченные потребности. У меня ничего нет: ни квартиры (я снимаю постоянно), ни даже прописки до сих пор. Вот и сейчас, как обычно, я живу в обшарпанной съемной квартире.
-Это где?
-Зачем же я буду говорить? Скажу — а меня найдут и пришибут.
-Вопрос снимается. Вы книги сейчас читаете?
-Я постоянно что-то читаю. Я давно не читаю художественную литературу, это закончилось где-то еще в конце 80-х годов. Ну, я могу, если мне кто-то что-то рекомендует, могу это посмотреть — и только.
-А телевизор?
-Только новости.
-Вот все это время вы в Москве? Вы же под подпиской?
-Да. Я отмечаюсь в милиции.
ТЮРЬМА
-Эдуард! Пока вы сидели, мы про вас не забывали. Печатали про вас разные сочувственные теплые тексты. Мы рады за вас, что вы вернулись. Как вам вообще на воле-то?
-На воле?
-Ну, вся эта эйфория: вот, вышел — свобода, счастье!..
-Эйфория, конечно, была. Но, с другой стороны, я на воле живу не лучше, чем в тюрьме.
— Как так?
-Живу я крайне нехорошо. За мной следят. И наружное наблюдение, и подслушивают меня. Меня обещали снова посадить, вот и работают над этим усиленно. Меня еще в январе предупредили, что готовится провокация, дали фамилию человека, который этим всем руководит. Я это дал в СМИ. Возможно, благодаря этому до сих пор не сел. Потому что когда говоришь заранее, что тебя хотят посадить, подбросив оружие, — а я был осужден как раз за оружие, по 222-й статье — то как-то неловко им его подбрасывать?
-А зачем им вас опять сажать?
-Потому что им не нравлюсь я. Они считают, что я — как бы сам дьявол, который всегда что-то мутит. Они думают, что организация без меня не проживет. Но на самом деле это полная чепуха! Поскольку организация жила и без меня, пока я сидел в тюрьме. Она даже выросла.
-Что бы вы могли сказать о своей книжке «По тюрьмам»?
-Ну, эта книга, которую меня просили написать люди, с которыми я сидел: «Напиши за нас, ты же умеешь». Там все фамилии подлинные. Это мои товарищи по несчастью. Кто-то из них получил пожизненное заключение. Я наблюдал их, наблюдал, как они менялись под грузом этой тяжести чудовищной. Многие из них несли достойно свой крест — большинство. Эти люди достойны сострадания, сожаления, сочувствия, как и все другие, а может быть, даже в большей степени. В основном это были бандиты, которые уничтожали друг друга, — они не убивали невинных старушек! Это просто агрессивное такое, умное, злое племя ребят, которые при мне перешагнули из этого мира в тот, в мир смерти. Пожизненное заключение — это куда страшнее, чем смертная казнь. Многие говорили и высказывались, что смертная казнь была бы для них лучше. Это безусловно так. Хотя обыватели-идиоты этого не поймут… Смертная казнь — ну что, жизнь была, и все, ты ее потерял, отдал. А вечное унижение и мучения, которым подвергают людей, получивших пожизненное заключение, — это очень тяжелая ноша… Вопреки традициям русской литературы, которая относилась свысока к преступникам, я не отношусь к ним свысока в этой книге, и вообще никогда к ним так не относился. Они в ряде случаев куда более благородные типажи, чем обыватели: ведь они осмелились, они нарушили! Знаете, нынешние законы ни на чем не покоятся. У государства нет сакральности так называемой, то есть нет священного права на насилие. В старых государствах подданные короля верили, что власть от господа Бога. Позднее власть покоилась на праве большинства, как это было во Французскую революцию — священным субъектом права являлся народ, большинство. Даже во времена сталинского террора все равно была диктатура пролетариата! Да, был террор, но было равенство. И это давало право вершить закон. А сегодня у государства, у чиновников, у милиции, у спецслужб нет священного сакрального права вершить закон. Они у власти только потому, что у них есть аппарат насилия. Наше государство нынешнее хуже бандита, у него руки в крови людей, которые пищат по тюрьмам и лагерям… Милиция подавила организованную преступность и сама стала организованной преступностью. Это ни для кого не секрет.
-Вот усы, борода — это вы как художник отрастили или как революционер?
-Это знак мудрости просто-напросто.
-Да-а?
-Ну, это претензия на мудрость. Понимаете? Я даже в тюрьме отстоял это все. В тюрьме я ходил с длинными волосами и с бородой и усами, что крайне сложно было. Постоянно находился под давлением, чтобы сбрил, но тем не менее я их отстоял. Только в лагере сбрил.
-Почему — в лагере сбрил?
-Я не захотел иметь лишних проблем, потому что хотел условно-досрочно освободиться. Я понимал, что это даст возможность ко мне придраться. Поехать в карцер из-за бороды и усов — само по себе это не страшно. Но каждая поездка в карцер отдаляет каждый раз на шесть месяцев условно-досрочное освобождение. А мне надо было выйти и продолжать дело, которое я начал.
И вот я вышел…
Приложение к Лимонову
Из книги «По тюрьмам»
Я ощутил свою природную принадлежность к этим людям. Я стоек и молчалив, как они, у меня такие же тяжелые глаза, прищуренные, как щели. Безусловно, я с зэками, а не с государством. Конечно, я зэк и, еще не попадая в тюрьму, имел воинственную психологию зэка.
Кто я? Только брат их, мужичок в пугачевском тулупчике…
Безусловно, в российских тюрьмах находится самая энергичная часть населения России. Безусловно, определенное количество людей будет находиться в тюрьмах при любом режиме.
Россия уродует свою молодежь дважды: создав неприглядную, гнусную, мизерную действительность на Воле, и второй раз — свинцово тяжко карая за незначительные проступки. Все приговоры российских судов в два-три раза тяжелее, чем преступники заслуживают. Сказывается тяжелая традиция деспотизма и уничтожения личности государством.
-А что вы чувствовали, когда вас брали на Алтае? — спросил он (офицер), снял и вновь надел свою фуражку.
-Чувствовал, что если вот сейчас меня застрелят, то никто не узнает об этом. Можно будет свалить на медведей, медведи съели…
«По-человечьи», по-нормальному сокамерники пожлобились: кто-то из пацанов должен был уступить мне по возрасту место на шконке. Но принцип «своя шкура ближе к телу» перевесил. Самым достойным из них оказался «азер». Мне пришлось еще раз признать моральное превосходство «чурок».
За все время пребывания в Саратовском централе я встретил лишь одного зэка, соблюдавшего воровской ход.
Отель «Саратовский централ» — каменный и стальной. За его стенами — ледяная Россия. Через мерзлое пространство близок Ледовитый, т. е. Ледяной океан. От его кромки рукой подать до Северного Безумного полюса. А над полюсом вверх — Ледяной космос. Абсолютная минусовая температура во Вселенной — -273 градуса. А в Космосе — ледяные планеты. И далеко от тебя в Космосе — горячая щель любимой девочки — единственное место во Вселенной, где тепло.