«Напугал её кризисом и погромами, а сам открыто живёт со своей секретаршей…»
29 января, 2022 2:06 пп
Валерий Зеленогорский
Игорь Бродский поделился
Валерий Зеленогорский:
Сердце не камень.
Замер коршуном-сапсаном на супружеском ложе Михаил Львович, придавленный пудовой ножищей своей благоверной, даже во сне она его блюдет, не дает расправить крылья гордой птице, а он со скоростью 400км в час (максимальная скорость сапсана) мечтает лететь в Раменское, где бьется в силках его пичужка Ляля, мать-одиночка, она опять звонила ему пьяная, рвала сердце о том, что скучает, что не нашла целой пары колготок, и завтра на работе ей будет неловко, если с ее стройной ножки слетит случайно туфелька, которую тоже давно уже нужно менять.
Грустно Михаилу Львовичу, пока доллар был 32 рубля, Ляля была ему по зубам, а теперь, когда кризис затянулся удавкой, деньги выкраивать стало все сложнее и сложнее.
Летом он не смог вывезти Лялю в Батуми, вот и осень на дворе, он опять оказался вруном. Он обещал Ляле поехать на Мальту, но пришлось срочно менять холодильник и отопление на даче, все накопления на разгул ушли впустую по месту жительства.
Праздник всегда с тобой, написал старик Хем, а сам застрелился, хотя денег у него было достаточно.
Михаил Львович не хочет закончить стариком в море, он купил себе охотничье ружье, чтобы был повод чаще валить из дома, он завидует Минину, который отправил жену в Болгарию, напугал ее кризисом и погромами, а сам открыто живет со своей секретаршей два раза в неделю.
Минину он завидует, как Хэм Скотту Фицджеральду, тот врал ему, что его каждая ночь нежна, а Эрнест верил, а потом застрелился.
Михаил Львович не хочет стреляться, он хочет в Раменское к пьяной Ляле, он купил уже две пары колготок Кальцедония и мечтает о примерке.
…
Продолжение от Татьяны Хохриной.
Тяжело задышала Дора Евсеевна, освободила сокола своего Михаила Львовича от её тела горячего и ненасытного, дала ему крылья расправить и улететь в долину сновидений. Сама же встала, прошла в кухню, плотно затворила дверь за собой и, прихлебывая еще не остывший до конца кисель из ковшика, опустилась всей мощью жаркой плоти на хлипкую табуреточку. Ну что же делать-то?! Как раньше было хорошо, когда доллар был 32! Муж Михаил Львович был бодр, весел, все время в разъездах, да еще ружье приобрел, словно Тургенев или Некрасов. «Хожу на охоту, живется легко…» Сперва испугалась она, что скорую расправу над ней готовит, коршун ревнивый, а потом поняла — нет, безобиден и добр голубь ее, просто зовет его природа власть над ней проявить, как над ним властвует орлица его Дора Евсеевна. А ей и ладно, когда он далеко от гнезда! Мало ей, кукушке, одного Михаила Львовича! То зав. базой Соловейчик залетит к ней, то директор школы Филин, а когда и знаток американской литературы Иосиф Кондор. Миша, бывало, спросит:»Что, был у нас кто, вон на столе Хемингуэй и Фицджеральд лежат?», а она так вроде безразлично, перепелочкой в сторону чирикнет: «Кондор пролетел…»
А теперь хуже дела, доллар вдвое прыгнул, а Миша вдвое сник. Ночью географию вспоминает во сне, попугаем кричит «Раменское, Батуми, Болгария» и не храпит, а словно курлычет. И все вокруг скворечника их мечется, никакой ни жизни, ни свободы ей не дает, точно гриф-падальщик. А правду не признает, как страус голову в песок прячет, и домой почти ничего не приносит, словно пеликан с пустым мешком приходит. Что ей делать, хоть выпью кричи!
Кисель кончился, стало Доре Евсеевне зябко, да и спать пора — утром у нее два первых урока в школе.
…
Валерий Зеленогорский:
Я — Ляля, я плАчу, моя стройная картина мира была монолитом, а теперь я стала картонной собянинской аркой в честь моего тотального поражения, я проиграла, шаг за шагом я попыталась изменить свой мир, пятнадцать лет я высиживала этого селезня, но увы, я сегодня пьяная, я была с девками в бане, мы каждую среду ходим с девками париться, наша пятерка дружит еще со школы, так сложилось, что у нас жизнь под копирку, первый брак-первый блин, а потом НИКТО, по-ни-ма-е-те!
Никто не сумел обрести своего мужика. Если посмотреть со стороны, мы все в порядке, но на вторых ролях, а может и на третьих. Мой Миша не торт, но человек мне близкий, помогал, что-то дарил, любит, как умеет, но сидит на цепи, я старалась быть лучше основного пилота, такие бочки ему крутила, закладывала виражи, на бреющем полете я не раз летала над его гнездом, он-коршун, спорить не буду, но не орел, окольцован и летает, только низенько, низенько, в пределах своего эшелона, Я бы сбила его, а потом, когда он раненый падал бы на землю, я его бы подхватила, вынесла бы из огня, вылечила и приручила его, и дома бы его считали героем, а детям бы сказали, что папа погиб на задании. Мы с ним — сапсаны, мы живем высоко и летаем, как демоны. Он мне книги давал, он умный, я его полюбила после книги «Альтист Данилов», там про нас с ним все написано. Он и жил, кстати, на Кондратюка, а я на Цандера, он водил меня по району, показывал географию романа, он возил меня в Кошенкин луг, там, в грозу, у нас все произошло, но со временем он перестал летать, обрюзг, постарел и я рядом с ним не помолодела, пятнадцать лет, это не шуточки, я так устала, я знаю, что он не уйдет, я это уже давно поняла, но у меня уже нет сил на полеты во сне и наяву, это наше любимое кино, и у него плохой конец. Надо спать, завтра на работу, надо поставить будильник на час раньше, надо подштопать колготки, ведь я должна каждый день вставать на крыло, мне нельзя расслабляться, ведь мы — сапсаны, а она была, есть и всегда будет курицей…
Валерий Зеленогорский
Игорь Бродский поделился
Валерий Зеленогорский:
Сердце не камень.
Замер коршуном-сапсаном на супружеском ложе Михаил Львович, придавленный пудовой ножищей своей благоверной, даже во сне она его блюдет, не дает расправить крылья гордой птице, а он со скоростью 400км в час (максимальная скорость сапсана) мечтает лететь в Раменское, где бьется в силках его пичужка Ляля, мать-одиночка, она опять звонила ему пьяная, рвала сердце о том, что скучает, что не нашла целой пары колготок, и завтра на работе ей будет неловко, если с ее стройной ножки слетит случайно туфелька, которую тоже давно уже нужно менять.
Грустно Михаилу Львовичу, пока доллар был 32 рубля, Ляля была ему по зубам, а теперь, когда кризис затянулся удавкой, деньги выкраивать стало все сложнее и сложнее.
Летом он не смог вывезти Лялю в Батуми, вот и осень на дворе, он опять оказался вруном. Он обещал Ляле поехать на Мальту, но пришлось срочно менять холодильник и отопление на даче, все накопления на разгул ушли впустую по месту жительства.
Праздник всегда с тобой, написал старик Хем, а сам застрелился, хотя денег у него было достаточно.
Михаил Львович не хочет закончить стариком в море, он купил себе охотничье ружье, чтобы был повод чаще валить из дома, он завидует Минину, который отправил жену в Болгарию, напугал ее кризисом и погромами, а сам открыто живет со своей секретаршей два раза в неделю.
Минину он завидует, как Хэм Скотту Фицджеральду, тот врал ему, что его каждая ночь нежна, а Эрнест верил, а потом застрелился.
Михаил Львович не хочет стреляться, он хочет в Раменское к пьяной Ляле, он купил уже две пары колготок Кальцедония и мечтает о примерке.
…
Продолжение от Татьяны Хохриной.
Тяжело задышала Дора Евсеевна, освободила сокола своего Михаила Львовича от её тела горячего и ненасытного, дала ему крылья расправить и улететь в долину сновидений. Сама же встала, прошла в кухню, плотно затворила дверь за собой и, прихлебывая еще не остывший до конца кисель из ковшика, опустилась всей мощью жаркой плоти на хлипкую табуреточку. Ну что же делать-то?! Как раньше было хорошо, когда доллар был 32! Муж Михаил Львович был бодр, весел, все время в разъездах, да еще ружье приобрел, словно Тургенев или Некрасов. «Хожу на охоту, живется легко…» Сперва испугалась она, что скорую расправу над ней готовит, коршун ревнивый, а потом поняла — нет, безобиден и добр голубь ее, просто зовет его природа власть над ней проявить, как над ним властвует орлица его Дора Евсеевна. А ей и ладно, когда он далеко от гнезда! Мало ей, кукушке, одного Михаила Львовича! То зав. базой Соловейчик залетит к ней, то директор школы Филин, а когда и знаток американской литературы Иосиф Кондор. Миша, бывало, спросит:»Что, был у нас кто, вон на столе Хемингуэй и Фицджеральд лежат?», а она так вроде безразлично, перепелочкой в сторону чирикнет: «Кондор пролетел…»
А теперь хуже дела, доллар вдвое прыгнул, а Миша вдвое сник. Ночью географию вспоминает во сне, попугаем кричит «Раменское, Батуми, Болгария» и не храпит, а словно курлычет. И все вокруг скворечника их мечется, никакой ни жизни, ни свободы ей не дает, точно гриф-падальщик. А правду не признает, как страус голову в песок прячет, и домой почти ничего не приносит, словно пеликан с пустым мешком приходит. Что ей делать, хоть выпью кричи!
Кисель кончился, стало Доре Евсеевне зябко, да и спать пора — утром у нее два первых урока в школе.
…
Валерий Зеленогорский:
Я — Ляля, я плАчу, моя стройная картина мира была монолитом, а теперь я стала картонной собянинской аркой в честь моего тотального поражения, я проиграла, шаг за шагом я попыталась изменить свой мир, пятнадцать лет я высиживала этого селезня, но увы, я сегодня пьяная, я была с девками в бане, мы каждую среду ходим с девками париться, наша пятерка дружит еще со школы, так сложилось, что у нас жизнь под копирку, первый брак-первый блин, а потом НИКТО, по-ни-ма-е-те!
Никто не сумел обрести своего мужика. Если посмотреть со стороны, мы все в порядке, но на вторых ролях, а может и на третьих. Мой Миша не торт, но человек мне близкий, помогал, что-то дарил, любит, как умеет, но сидит на цепи, я старалась быть лучше основного пилота, такие бочки ему крутила, закладывала виражи, на бреющем полете я не раз летала над его гнездом, он-коршун, спорить не буду, но не орел, окольцован и летает, только низенько, низенько, в пределах своего эшелона, Я бы сбила его, а потом, когда он раненый падал бы на землю, я его бы подхватила, вынесла бы из огня, вылечила и приручила его, и дома бы его считали героем, а детям бы сказали, что папа погиб на задании. Мы с ним — сапсаны, мы живем высоко и летаем, как демоны. Он мне книги давал, он умный, я его полюбила после книги «Альтист Данилов», там про нас с ним все написано. Он и жил, кстати, на Кондратюка, а я на Цандера, он водил меня по району, показывал географию романа, он возил меня в Кошенкин луг, там, в грозу, у нас все произошло, но со временем он перестал летать, обрюзг, постарел и я рядом с ним не помолодела, пятнадцать лет, это не шуточки, я так устала, я знаю, что он не уйдет, я это уже давно поняла, но у меня уже нет сил на полеты во сне и наяву, это наше любимое кино, и у него плохой конец. Надо спать, завтра на работу, надо поставить будильник на час раньше, надо подштопать колготки, ведь я должна каждый день вставать на крыло, мне нельзя расслабляться, ведь мы — сапсаны, а она была, есть и всегда будет курицей…