Наглость шить брюки
18 ноября, 2021 5:14 пп
Александр Гутин, Жизнь
Александр Гутин:
Я родился в маленьком советском городке, где местное население строго делило одежду на «каждый день» и «на выход».
Та, которая «на каждый день» продавалась в местном универмаге.
Ту, которая «на выход», было принято шить у уважаемых мастеров.
Городок был полуеврейский, так что, сами понимаете, мастеров пошива хватало. Александр Розенбаум спел песню про еврейского портного не просто так.
Был даже совсем молодой человек, по фамилии Хабибуллин, который имел смелость и наглость шить брюки в городке, где творили такие великие маэстро иголки и катушки, как Яков Моисеевич Нуледьман.
Были, конечно, и другие виртуозы, но как нет другого Страдивари среди скрипичных мастеров, так и нет другого Якова Моисеевича среди портных.
Яков Моисеевич был фронтовиком, носил орденские планки, прихрамывал на одну ногу, шил такие костюмы, что к нему приезжал даже первый секретарь горкома.
Яков Моисеевичу было все равно кому шить. Первому секретарю или бухгалтеру железнодорожной станции. Он шил безупречно. Делать неидеальные костюмы он считал ниже своего достоинства. Неровный шов для него был страшнее сибирской язвы. За перекосы стрелок на брюках он бы с удовольствием расстреливал, но, конечно, только на словах, так как на самом деле был Яков Моисеевич человеком добрым и очень осторожным.
Сам Яков Моисеевич, странное дело, ходил в мешковатом пиджаке и нелепых широких брюках.
— Яков Моисеевич, вы такой шикарный портной, неужели вы не можете сшить себе хороший костюм?- спрашивал во время примерки секретарь парткома.
— Ай, я вас умоляю, товарищ главный секретарь- отвечал Яков Моисеевич- Зачем мне шить такой костюм? Вы же посмотрите на него и подумаете, что себе, таки, я костюм сшил лучше, чем вам. И вы будете очень переживать и думать, что Яков Нудельман босяк и аферист. А оно мне надо? Так больше нет, чем да.
Секретарь парткома смеялся и называл Якова Моисеевича евреем. Для него это слово обозначало не столько национальность, сколько состояние души и образ жизни.
Яков Моисеевич не спорил, тем более, то что он был евреем, было очевидно.
Секретарь парткома был твердо уверен что самый лучший костюм в нашем городке, таки, был сшит именно ему. И очень сильно гордился этим фактом.
А потом Яков Моисеевич умер.
И когда его хоронили, он был одет в такой ослепительно шикарный костюм, что многие сделали вывод, что Яков Моисеевич, таки, обставил секретаря с его костюмом. Потому что костюм Якова Моисеевича был просто невероятно хорош.
Секретарь парткома, конечно, сделал вид, что не заметил великолепия костюма покойного, но, говорят, в сердцах проворчал:
-Вот, еврей…
И опять с ним никто не спорил, потому что это было совершенно верно. И Яков Моисеевич тем более не спорил, во-первых, потому, что он умер, а во-вторых, зачем спорить с тем, у кого никогда не будет такого великолепного костюма, как у вас?
Александр Гутин, Жизнь
Александр Гутин:
Я родился в маленьком советском городке, где местное население строго делило одежду на «каждый день» и «на выход».
Та, которая «на каждый день» продавалась в местном универмаге.
Ту, которая «на выход», было принято шить у уважаемых мастеров.
Городок был полуеврейский, так что, сами понимаете, мастеров пошива хватало. Александр Розенбаум спел песню про еврейского портного не просто так.
Был даже совсем молодой человек, по фамилии Хабибуллин, который имел смелость и наглость шить брюки в городке, где творили такие великие маэстро иголки и катушки, как Яков Моисеевич Нуледьман.
Были, конечно, и другие виртуозы, но как нет другого Страдивари среди скрипичных мастеров, так и нет другого Якова Моисеевича среди портных.
Яков Моисеевич был фронтовиком, носил орденские планки, прихрамывал на одну ногу, шил такие костюмы, что к нему приезжал даже первый секретарь горкома.
Яков Моисеевичу было все равно кому шить. Первому секретарю или бухгалтеру железнодорожной станции. Он шил безупречно. Делать неидеальные костюмы он считал ниже своего достоинства. Неровный шов для него был страшнее сибирской язвы. За перекосы стрелок на брюках он бы с удовольствием расстреливал, но, конечно, только на словах, так как на самом деле был Яков Моисеевич человеком добрым и очень осторожным.
Сам Яков Моисеевич, странное дело, ходил в мешковатом пиджаке и нелепых широких брюках.
— Яков Моисеевич, вы такой шикарный портной, неужели вы не можете сшить себе хороший костюм?- спрашивал во время примерки секретарь парткома.
— Ай, я вас умоляю, товарищ главный секретарь- отвечал Яков Моисеевич- Зачем мне шить такой костюм? Вы же посмотрите на него и подумаете, что себе, таки, я костюм сшил лучше, чем вам. И вы будете очень переживать и думать, что Яков Нудельман босяк и аферист. А оно мне надо? Так больше нет, чем да.
Секретарь парткома смеялся и называл Якова Моисеевича евреем. Для него это слово обозначало не столько национальность, сколько состояние души и образ жизни.
Яков Моисеевич не спорил, тем более, то что он был евреем, было очевидно.
Секретарь парткома был твердо уверен что самый лучший костюм в нашем городке, таки, был сшит именно ему. И очень сильно гордился этим фактом.
А потом Яков Моисеевич умер.
И когда его хоронили, он был одет в такой ослепительно шикарный костюм, что многие сделали вывод, что Яков Моисеевич, таки, обставил секретаря с его костюмом. Потому что костюм Якова Моисеевича был просто невероятно хорош.
Секретарь парткома, конечно, сделал вид, что не заметил великолепия костюма покойного, но, говорят, в сердцах проворчал:
-Вот, еврей…
И опять с ним никто не спорил, потому что это было совершенно верно. И Яков Моисеевич тем более не спорил, во-первых, потому, что он умер, а во-вторых, зачем спорить с тем, у кого никогда не будет такого великолепного костюма, как у вас?