«Мы по палубе бегали — Целовались с тобой…»
20 сентября, 2016 6:23 пп
Артём Липатов
Писатели-VII: Геннадий Шпаликов
Шпаликова я впервые увидел лет через шесть после его смерти — на большом живописном портрете в мастерской его друга, художника Михаила Ромадина, куда меня привел отец. Пока они разговаривали, я листал какой-то французский киножурнал с «битлами» на обложке и не очень вслушивался в разговор взрослых. Ромадин тем временем показывал отцу томик шпаликовского «Избранного», вышедший года за два до того, с ромадинской же картиной на супере.
Потом они отложили книгу и заговорили о Тарковском (Ромадин был художником на «Солярисе»), а я взял томик со стола. И открыл на стишке:
На меня надвигается
По реке битый лед.
На реке навигация,
На реке пароход.
Пароход белый–беленький,
Дым над красной трубой.
Мы по палубе бегали —
Целовались с тобой.
Пахнет палуба клевером,
Хорошо, как в лесу.
И бумажка наклеена
У тебя на носу.
Ах ты, палуба, палуба,
Ты меня раскачай,
Ты печаль мою, палуба,
Расколи о причал.
Что мог понять в этих строчках четырнадцатилетний мальчишка? Ничего я и не понял, но почувствовал некую неутоленную тоску, и стишок этот, похожий на самодельную деревянную игрушку, навсегда запомнил.
Это потом выяснилось, что Шпаликов был звездой ВГИКа, лучшим сценаристом своего времени, что это он придумал «Я шагаю по Москве», что пил беспробудно, что сценариям его не давали хода, что жил в безденежье, снял один фильм как режиссер (блестяще, кстати, снял), что мог работать даже пьяным — и безостановочно работал.
Большой человек с открытой улыбкой, он удивительным образом нес в себе всю хрупкость мира — вот это я, наверное, и услышал в том, первом стихотворении. Потом были другие.
О рыжий мой, соломенный,
Оборванный язык,
Когда плывешь соломинкой —
Я к этому привык.
Оно написано в апреле 1974-го. В ноябре, в Доме творчества в Переделкино Шпаликов ушел на второй этаж и повесился в пустой комнате на собственном шарфе.
Как он прожил эти полгода? Страшно даже думать об этом.
Собачья жизнь, собачья,
На этом берегу.
Но не смогу иначе,
Наверно, не смогу.
Тот самый, единственный поставленный им фильм назывался «Долгая счастливая жизнь»
Артём Липатов
Писатели-VII: Геннадий Шпаликов
Шпаликова я впервые увидел лет через шесть после его смерти — на большом живописном портрете в мастерской его друга, художника Михаила Ромадина, куда меня привел отец. Пока они разговаривали, я листал какой-то французский киножурнал с «битлами» на обложке и не очень вслушивался в разговор взрослых. Ромадин тем временем показывал отцу томик шпаликовского «Избранного», вышедший года за два до того, с ромадинской же картиной на супере.
Потом они отложили книгу и заговорили о Тарковском (Ромадин был художником на «Солярисе»), а я взял томик со стола. И открыл на стишке:
На меня надвигается
По реке битый лед.
На реке навигация,
На реке пароход.
Пароход белый–беленький,
Дым над красной трубой.
Мы по палубе бегали —
Целовались с тобой.
Пахнет палуба клевером,
Хорошо, как в лесу.
И бумажка наклеена
У тебя на носу.
Ах ты, палуба, палуба,
Ты меня раскачай,
Ты печаль мою, палуба,
Расколи о причал.
Что мог понять в этих строчках четырнадцатилетний мальчишка? Ничего я и не понял, но почувствовал некую неутоленную тоску, и стишок этот, похожий на самодельную деревянную игрушку, навсегда запомнил.
Это потом выяснилось, что Шпаликов был звездой ВГИКа, лучшим сценаристом своего времени, что это он придумал «Я шагаю по Москве», что пил беспробудно, что сценариям его не давали хода, что жил в безденежье, снял один фильм как режиссер (блестяще, кстати, снял), что мог работать даже пьяным — и безостановочно работал.
Большой человек с открытой улыбкой, он удивительным образом нес в себе всю хрупкость мира — вот это я, наверное, и услышал в том, первом стихотворении. Потом были другие.
О рыжий мой, соломенный,
Оборванный язык,
Когда плывешь соломинкой —
Я к этому привык.
Оно написано в апреле 1974-го. В ноябре, в Доме творчества в Переделкино Шпаликов ушел на второй этаж и повесился в пустой комнате на собственном шарфе.
Как он прожил эти полгода? Страшно даже думать об этом.
Собачья жизнь, собачья,
На этом берегу.
Но не смогу иначе,
Наверно, не смогу.
Тот самый, единственный поставленный им фильм назывался «Долгая счастливая жизнь»