«Мудрость — это ум, настоянный на совести»
20 января, 2022 10:46 дп
Игорь Свинаренко
Игорь Свинаренко:
Речь идет о подписке на новую книгу, но и старые можно там же купить. К примеру ВПЗР — интервью с русскими писателями. Тут фб мне напомнил как Искандер мне объяснял, чем мудрый отличается от умного. А сам я забыл. Вот тот разговор с Фазилем Абдуловичем. Из ВПЗР
Фазиль Искандер:
«Я думаю…»
Эти слова — «я думаю» — Фазиль Абдулович повторяет очень
часто, через фразу. Это очень симпатично, от кого еще такое
услышишь? Классик советской литературы, издававшийся
огромными тиражами у нас и на Западе еще в старые времена,
он достиг мудрости, продолжает работать. Я встретился
с ним, когда он готовился отметить свой 80-летний юбилей.
Абхазия
— Фазиль Абдулович, судя по обильным и эмоциональным
интервью летом и осенью, когда вы поддержали позицию
России по Абхазии и Южной Осетии, самочувствие
у вас бодрое. Вы живете в России. Это для вас эмиграция?
Или что? Как вы это ощущаете?
— С тех пор как я переехал сюда, прошло страшно много
лет. Я тут учился, работал, — очень много лет прошло. Привык.
Нет-нет, это никогда не было эмиграцией. Но, конечно,
родиной я ощущаю Абхазию.
— Но дом ваш здесь.
— Дом здесь, конечно. Тем более что там почти никого
не осталось из моих близких…
— Готовитесь к юбилею?
— Ох, этот юбилей… Торчит поперек горла. Он мешает
моей внутренней вольности. Но что делать — надо как-то
его пройти. Если уж собираются его устраивать, я же не могу
пропустить его. Я должен поприсутствовать, что-то сказать,
может, что-то прочесть.
— Абхазы — долгожители.
— Говорят, хотя я этого не проверял. А дед мой прожил
больше ста лет. В мои годы он был очень крепок. Очень крепок…
Всю жизнь на воздухе, всю жизнь физической работой
занимался. До последнего был невероятно работящий, все
время был чем-то занят.
— Абхазский язык — вы писали на нем?
— Почти совсем не писал, так, чуть-чуть. Я с самого начала
писал по-русски. После смерти Сталина стали возрождать
абхазский язык… Я тоже за него взялся. Тогда у меня
появились более основательные знания. Я тогда стал читать
по-абхазски и немножко писать.
— Абхазский вы знаете лучше, чем русский?
— Нет, русский лучше знаю.
— Абхазский бедней, там слов меньше.
— Ну разумеется. Патриархальный язык! У него и словарь
патриархальный. Язык, которым пользуется абхазская
деревня, — это и есть абхазский язык в основном.
— А дети ваши его уже не знают.
— Нет!
— А почему вас отдали в русскую школу?
— Ну во-первых, она была близко к дому. А во-вторых…
Вообще в Абхазии в те времена — да, думаю, и сейчас — в Сухуми главный язык был русский, мы все говорили по-русски,
и, естественно, меня отдали в русскую школу.
— А по-грузински вы знаете?
— Я знаю только в тех пределах, которые дала мне школа,
у нас ведь преподавали грузинский язык.
— Как иностранный?
— Нет, как якобы второй родной язык. Я вместе со всеми
его изучал и в школе знал его лучше всех — лучше всех
негрузин.
У нас же были и грузины в школе. Но сейчас, конечно,
уже подзабыл. Немного разговаривать мог, читать мог,
конечно. Я знал его как школьник, который учился на «отлично
».
— Как английский?
— Пожалуй, посильней. Нам же грузинский преподавали
фактически каждый день.
— Грузия долгое время утверждала, что грузинский и абхазский
языки очень близки. И потому достаточно учить
только один из них. Нам со стороны трудно судить, а вы что
скажете?
— Полная ерунда. Это совершенно разные языки, и принадлежат
они к разным группам.
— Вы поддерживаете сейчас отношения с грузинами?
— У меня есть знакомые грузины, я с ними поддерживаю
отношения. Сейчас я мало кого вижу, но ни с кем из них не
ссорился.
— Если б вы остались в Абхазии, как вы думаете, как сложилась
бы ваша жизнь?
— Не могу сказать. Боюсь, что была бы бедней — в духовном
смысле. А здесь, в Москве, жизнь многообразней,
и это сказывается на том, что мы пишем.
— Да, вы бы не стали, живя в Абхазии, великим русским
писателем.
Он смеется, как в замедленной съемке — как бы отдельными
смешками.
Мудрость
— Скажите, что значит «мудрый человек»? Кто может
считаться мудрым?
— Как это коротко определить? — он задумывается на
минуту. — Мудрый человек, я думаю, тот, ум которого, впитавший практику жизни, не растворился в практике жизни.
Мудрость — это ум, настоянный на совести. Поэтому мы часто
вспоминаем и цитируем мудрых людей.
— Вы хотели стать мудрым?
— Я такой задачи, конечно, не ставил…
— Почему «конечно»? Вот я — ставил…
— …но подсознательно хотел этого, наверно…
— Когда вы заметили, что вы уже немного мудрый?
Короткий смешок, а дальше серьезно:
— Когда начал писать прозу.
— Иными словами, ровно пятьдесят лет назад.
— Да.
— Я вот думал: почему мудрость часто связывается с горами?
Может, потому что в горах мало места для жизни, террасное
там земледелие, там много предметов не поместишь,
и потому приходится думать о невидимом.
— Очень остроумно вы придумали этому оправдание…
Но в основе вы правы. В том смысле, что в горах среди очень
красивой благодатной природы человек чаще остается один.
Выпивка
— Очень близка русскому читателю ваша мысль о том,
почему иностранцы пьют крепкие напитки глотками, а русские
и абхазы — залпом: боятся, что не дадут допить, отнимут.
Глубокая мысль…
— Ну конечно, доля истины в этом есть, но это, скорее,
шутка.
После он читает свое:
…Все пьют и даже бьют посуду
Недорого образца.
И только мы всегда повсюду
Всё выпиваем до конца.
— Как шутка?! Я думал, тут целая философия. А для вас
это всего лишь шутка… Выпиваете иногда?
— Да, иногда выпиваю. Но в самые последние годы стал
меньше пить. Тем более я болел.
— Что предпочитаете — вино, чачу?
— Я все пил. В Москве в основном приходилось пить
водку.
— Ну а что вы хотите? Вы же русский писатель.
— Да…
— А русский писатель не может не пить водку.
— Ну есть такие, которые не пьют, но, в общем, подавляющее
большинcтво пьет.
— Наверно, это как-то связано с творчеством? С его природой?
— Я думаю, это больше связано с образом жизни. Писатель
не ходит на работу… И когда встречается со своими коллегами,
то, конечно, они выпивают…
— У меня есть знакомая рыночная торговка, Джульетта,
ей из Абхазии везут чачу, так я иногда у нее покупаю. Джульетта
— красивое абхазское имя!
— Ну не абхазское, — но привилось в Абхазии.
Литература
— Вижу, машинка у вас расчехлена, листы по столу раскиданы.
Стало быть, вы в работе?
— Ну это я так, кое-какие дополнения вношу. Но и стихи
пишу.
— Как вам сегодняшняя литература?
— Она сегодня довольно примитивна. Почему — объяснить
не могу. Наверно, развитие искусства идет какими-то
неведомыми нам волнами.
— Но есть надежда, что все как-то исправится?
— Безусловно! Я верю в это. Потому что даже в течение
моей жизни уже несколько раз было ослабление литературы,
а потом ее укрепление.
— Вы про какие времена?
— Ну вот в течение моей жизни.
— После войны?
— После войны, да, было ослабление литературы. Потом,
после смерти Сталина, литература начала укрепляться.
А вот сейчас, несмотря на практически полную цензурную
вольницу, литература слабая! Нет сильных писателей,
которые входили бы в литературу со своей оригинальной
мыслью.
— А вот сегодняшние молодые писатели, вы всматриваетесь
в них?
— Я очень плохо знаю молодых писателей… И выделяю
только одного. По-моему, Дмитрий Быков его зовут. Он талантливый и как прозаик, и как поэт.
— Вы ему говорили об этом?
— Нет, я с ним даже не виделся.
— А что вам нравится у него?
— Мне нравится все, что он пишет. Это хороший мыслительный
и художественный уровень. Заставляющий ждать
от него чего-то интересного.
— А Прилепин, попадался вам такой человек?
— Да. Да. Способный.
— Интересно, а Пелевина вы читали?
— Читал. Небездарный человек. Но после чтения его
книг у меня в голове почти ничего не осталось.
— Какое вы им хотите отправить послание? Я передам.
— Что ж… Передайте, что я им всем желаю, чтоб они
сосредоточили свои духовные силы, это и уровень их будет
поднимать, и оригинальность, которую они ставят, пожалуй,
превыше всего, а это фантом.
«Метрополь»
— «Метрополь» — это было давно, но вспоминают про
него часто. Вот вы туда пошли, а Окуджава — нет.
— Не помню, приглашали ли его.
— Точно приглашали! Но он не пошел — может потому,
что был член партии и ветеран войны.
— Не пошел, и правильно сделал. Ну что там было? Получилась
довольно-таки жалкая вылазка с нашей стороны. Как
бы желание подчеркнуть, что мы все — свободные художники.
Тогда это все было очень наивно! Но, однако, сильно переживать
нас заставило литературное начальство. Оно восприняло
наш альманах как оскорбление. И всячески пыталось
нас как-то расколоть, наказать. Некоторых из Союза писателей
выгнали. Литературные начальники таскали нас на беседы,
выспрашивали, хотели понять, не стоял ли у нас кто-то за
спиной, не подталкивал ли… Но ничего этого не было.
— В КГБ вас вызывали?
— Нет. Но люди, которые с нами говорили, были как-то
связаны с КГБ.
— А вы не думали уехать на Запад? Как некоторые?
— Меня, когда я без разрешения начальства на Западе
начал печататься, в издательстве «Ардис», спрашивали, не
собираюсь ли я уехать. Я отвечал: не собираюсь. И действительно никогда не собирался! Меня никогда туда не тянуло.
— Интересно почему?
— Вы знаете, может потому, что я более консервативный
человек. Мне претило бы — и тогда, и сейчас тем более —
устраиваться в какой-то чужой стране, усваивать что-то не
свое… Никогда мне это в голову не приходило.
— А было страшно? Не было мысли, что посадят или вышлют?
— Нет! — уверенно говорит он. — Этого не было. Я боялся
только одного: что меня перестанут печатать. Что я совсем
без денег останусь.
— Ну так и перестали ведь.
— На какое-то время.
— И как же вы жили?
— Ну какие-то запасцы были, да и жена всегда работала
— получала свои 140—150 рублей.
— Значит, вы это пережили легко.
— Сравнительно легко. Но это противно было.
Твардовский
— Первая публикация в «Новом мире» была принципиально
важной для вас? Или вы и до того успели отличиться
достаточно?
— Ну до этого я печатал только стихи и рассказы. А тут —
повесть в «Новом мире» страниц в сто пятьдесят. Первая
большая публикация! «Созвездие Козлотура».
— Вы с Твардовским близко общались после этого?
— Я его бесконечно любил и очень уважал, но не могу сказать,
что близко общался. Иногда только… У меня был такой
случай после той публикации. Я пришел в редакцию «Нового
мира», и завотделом мне сказала: «Вас хочет видеть Твардовский». Но я решил, что это просто добрые слова его, а он человек занятой, не буду врываться в его жизнь, — и не пошел!
А в следующий раз пришел, и заведующая сказала: «Идемте,
Твардовский вас ждет!» И мы с ней пошли к нему. Поговорили…
Первое, что он мне сказал: «Лихо написано!» Я несколько
раз виделся с ним. Он был очень доброжелателен. Мне кажется,
он с любовью относился к тому, что я делаю. Стихи, которые
я приносил, он тоже печатал. И прозу.
— Он выдвигал вас на Государственную премию, а Жванецкий
— на Нобелевскую.
— Да… Я даже не знал, что выдвигался, и кем… Слышал,
даже академик Дмитрий Лихачев как-то в этом участвовал.
…
— Вы сказали про деньги — «к сожалению».
— Да, к сожалению.
— В том смысле, что могли б сейчас быть более богатым
человеком?
— Конечно, мог бы! Ну если деньги шли мне прямо в руки,
я их, конечно, не пропускал. Но и немалые деньги, которые
я должен был получить, например, в том же «Ардисе» и других
издательствах, прошли мимо, я как-то не обращал на эту
возможность внимания. Мне тогда намного важней было
напечатать своего «Сандро из Чегема». Полностью он впервые
там появился, на Западе.
— А в СССР только куски оттуда печатались.
— Да. Некоторые после цензуры, а некоторые и не страдали
от нее. Но полностью впервые в «Ардисе». У нас глава
«Пиры Валтасара» долго ходила в самиздате, а потом та же
участь постигла «Кролики и удавы».
Итого
— Вот вы говорите об упадке литературы, но, может, мы
как-то переживем этот упадок?
— Разумеется! Такие упадки были во всех литературах.
— У вас оптимистический взгляд на будущее. Вы как-то
сказали: «Если в России был Пушкин, значит, гармония тут
возможна». Не переменился ваш взгляд на это?
— Надеюсь, что он верен.
Искандер Фазиль Абдулович родился в 1929 г. в городе
Сухум. Отец, иранец по происхождению, в 1938 г. был выслан
из СССР, мальчик в основном рос у родственников по материнской (абхазской) линии. В 1954 г. окончил Литинститут.
Был литсотрудником газет «Брянский комсомолец» (1954—
1955) и «Курская правда» (1955—1956), после несколько
лет работал в Абхазском государственном издательстве,
с 1957 года — член Союза писателей СССР. В начале 60-х начал
печататься в московских толстых журналах, переехал
в Москву.
Громкую известность приобрел после выхода в «Новом
мире» повести «Созвездие Козлотура». Прогремел также роман
«Сандро из Чегема», который вышел впервые на Западе,
а после, в перестройку, получил Госпремию СССР. Книги его
переведены на многие языки мира.
Лауреат государственных (СССР — 1989; РФ — 1993)
и многих других премий, наших и зарубежных. Награжден
орденами «За заслуги перед Отечеством» III степени (1999)
и II степени (2004), «Честь и слава» I степени Абхазии (2002).
Член различных академий, комиссий и советов. Почетный
доктор Норвичского университета (США), член и лауреат
Баварской академии изящных искусств (Германия).
Живет в Москве. Женат, двое детей, внук.
Написано в начале 2009 года:
Когда приближение смерти
Доступно и ясно уму
В прощальную мудрость не верьте,
Она не далась никому.
А лучше придумать, запомнить
Живущим наглядный урок:
Хорошею шуткой заполнить
Оставшейся жизни кусок.
Игорь Свинаренко
Игорь Свинаренко:
Речь идет о подписке на новую книгу, но и старые можно там же купить. К примеру ВПЗР — интервью с русскими писателями. Тут фб мне напомнил как Искандер мне объяснял, чем мудрый отличается от умного. А сам я забыл. Вот тот разговор с Фазилем Абдуловичем. Из ВПЗР
Фазиль Искандер:
«Я думаю…»
Эти слова — «я думаю» — Фазиль Абдулович повторяет очень
часто, через фразу. Это очень симпатично, от кого еще такое
услышишь? Классик советской литературы, издававшийся
огромными тиражами у нас и на Западе еще в старые времена,
он достиг мудрости, продолжает работать. Я встретился
с ним, когда он готовился отметить свой 80-летний юбилей.
Абхазия
— Фазиль Абдулович, судя по обильным и эмоциональным
интервью летом и осенью, когда вы поддержали позицию
России по Абхазии и Южной Осетии, самочувствие
у вас бодрое. Вы живете в России. Это для вас эмиграция?
Или что? Как вы это ощущаете?
— С тех пор как я переехал сюда, прошло страшно много
лет. Я тут учился, работал, — очень много лет прошло. Привык.
Нет-нет, это никогда не было эмиграцией. Но, конечно,
родиной я ощущаю Абхазию.
— Но дом ваш здесь.
— Дом здесь, конечно. Тем более что там почти никого
не осталось из моих близких…
— Готовитесь к юбилею?
— Ох, этот юбилей… Торчит поперек горла. Он мешает
моей внутренней вольности. Но что делать — надо как-то
его пройти. Если уж собираются его устраивать, я же не могу
пропустить его. Я должен поприсутствовать, что-то сказать,
может, что-то прочесть.
— Абхазы — долгожители.
— Говорят, хотя я этого не проверял. А дед мой прожил
больше ста лет. В мои годы он был очень крепок. Очень крепок…
Всю жизнь на воздухе, всю жизнь физической работой
занимался. До последнего был невероятно работящий, все
время был чем-то занят.
— Абхазский язык — вы писали на нем?
— Почти совсем не писал, так, чуть-чуть. Я с самого начала
писал по-русски. После смерти Сталина стали возрождать
абхазский язык… Я тоже за него взялся. Тогда у меня
появились более основательные знания. Я тогда стал читать
по-абхазски и немножко писать.
— Абхазский вы знаете лучше, чем русский?
— Нет, русский лучше знаю.
— Абхазский бедней, там слов меньше.
— Ну разумеется. Патриархальный язык! У него и словарь
патриархальный. Язык, которым пользуется абхазская
деревня, — это и есть абхазский язык в основном.
— А дети ваши его уже не знают.
— Нет!
— А почему вас отдали в русскую школу?
— Ну во-первых, она была близко к дому. А во-вторых…
Вообще в Абхазии в те времена — да, думаю, и сейчас — в Сухуми главный язык был русский, мы все говорили по-русски,
и, естественно, меня отдали в русскую школу.
— А по-грузински вы знаете?
— Я знаю только в тех пределах, которые дала мне школа,
у нас ведь преподавали грузинский язык.
— Как иностранный?
— Нет, как якобы второй родной язык. Я вместе со всеми
его изучал и в школе знал его лучше всех — лучше всех
негрузин.
У нас же были и грузины в школе. Но сейчас, конечно,
уже подзабыл. Немного разговаривать мог, читать мог,
конечно. Я знал его как школьник, который учился на «отлично
».
— Как английский?
— Пожалуй, посильней. Нам же грузинский преподавали
фактически каждый день.
— Грузия долгое время утверждала, что грузинский и абхазский
языки очень близки. И потому достаточно учить
только один из них. Нам со стороны трудно судить, а вы что
скажете?
— Полная ерунда. Это совершенно разные языки, и принадлежат
они к разным группам.
— Вы поддерживаете сейчас отношения с грузинами?
— У меня есть знакомые грузины, я с ними поддерживаю
отношения. Сейчас я мало кого вижу, но ни с кем из них не
ссорился.
— Если б вы остались в Абхазии, как вы думаете, как сложилась
бы ваша жизнь?
— Не могу сказать. Боюсь, что была бы бедней — в духовном
смысле. А здесь, в Москве, жизнь многообразней,
и это сказывается на том, что мы пишем.
— Да, вы бы не стали, живя в Абхазии, великим русским
писателем.
Он смеется, как в замедленной съемке — как бы отдельными
смешками.
Мудрость
— Скажите, что значит «мудрый человек»? Кто может
считаться мудрым?
— Как это коротко определить? — он задумывается на
минуту. — Мудрый человек, я думаю, тот, ум которого, впитавший практику жизни, не растворился в практике жизни.
Мудрость — это ум, настоянный на совести. Поэтому мы часто
вспоминаем и цитируем мудрых людей.
— Вы хотели стать мудрым?
— Я такой задачи, конечно, не ставил…
— Почему «конечно»? Вот я — ставил…
— …но подсознательно хотел этого, наверно…
— Когда вы заметили, что вы уже немного мудрый?
Короткий смешок, а дальше серьезно:
— Когда начал писать прозу.
— Иными словами, ровно пятьдесят лет назад.
— Да.
— Я вот думал: почему мудрость часто связывается с горами?
Может, потому что в горах мало места для жизни, террасное
там земледелие, там много предметов не поместишь,
и потому приходится думать о невидимом.
— Очень остроумно вы придумали этому оправдание…
Но в основе вы правы. В том смысле, что в горах среди очень
красивой благодатной природы человек чаще остается один.
Выпивка
— Очень близка русскому читателю ваша мысль о том,
почему иностранцы пьют крепкие напитки глотками, а русские
и абхазы — залпом: боятся, что не дадут допить, отнимут.
Глубокая мысль…
— Ну конечно, доля истины в этом есть, но это, скорее,
шутка.
После он читает свое:
…Все пьют и даже бьют посуду
Недорого образца.
И только мы всегда повсюду
Всё выпиваем до конца.
— Как шутка?! Я думал, тут целая философия. А для вас
это всего лишь шутка… Выпиваете иногда?
— Да, иногда выпиваю. Но в самые последние годы стал
меньше пить. Тем более я болел.
— Что предпочитаете — вино, чачу?
— Я все пил. В Москве в основном приходилось пить
водку.
— Ну а что вы хотите? Вы же русский писатель.
— Да…
— А русский писатель не может не пить водку.
— Ну есть такие, которые не пьют, но, в общем, подавляющее
большинcтво пьет.
— Наверно, это как-то связано с творчеством? С его природой?
— Я думаю, это больше связано с образом жизни. Писатель
не ходит на работу… И когда встречается со своими коллегами,
то, конечно, они выпивают…
— У меня есть знакомая рыночная торговка, Джульетта,
ей из Абхазии везут чачу, так я иногда у нее покупаю. Джульетта
— красивое абхазское имя!
— Ну не абхазское, — но привилось в Абхазии.
Литература
— Вижу, машинка у вас расчехлена, листы по столу раскиданы.
Стало быть, вы в работе?
— Ну это я так, кое-какие дополнения вношу. Но и стихи
пишу.
— Как вам сегодняшняя литература?
— Она сегодня довольно примитивна. Почему — объяснить
не могу. Наверно, развитие искусства идет какими-то
неведомыми нам волнами.
— Но есть надежда, что все как-то исправится?
— Безусловно! Я верю в это. Потому что даже в течение
моей жизни уже несколько раз было ослабление литературы,
а потом ее укрепление.
— Вы про какие времена?
— Ну вот в течение моей жизни.
— После войны?
— После войны, да, было ослабление литературы. Потом,
после смерти Сталина, литература начала укрепляться.
А вот сейчас, несмотря на практически полную цензурную
вольницу, литература слабая! Нет сильных писателей,
которые входили бы в литературу со своей оригинальной
мыслью.
— А вот сегодняшние молодые писатели, вы всматриваетесь
в них?
— Я очень плохо знаю молодых писателей… И выделяю
только одного. По-моему, Дмитрий Быков его зовут. Он талантливый и как прозаик, и как поэт.
— Вы ему говорили об этом?
— Нет, я с ним даже не виделся.
— А что вам нравится у него?
— Мне нравится все, что он пишет. Это хороший мыслительный
и художественный уровень. Заставляющий ждать
от него чего-то интересного.
— А Прилепин, попадался вам такой человек?
— Да. Да. Способный.
— Интересно, а Пелевина вы читали?
— Читал. Небездарный человек. Но после чтения его
книг у меня в голове почти ничего не осталось.
— Какое вы им хотите отправить послание? Я передам.
— Что ж… Передайте, что я им всем желаю, чтоб они
сосредоточили свои духовные силы, это и уровень их будет
поднимать, и оригинальность, которую они ставят, пожалуй,
превыше всего, а это фантом.
«Метрополь»
— «Метрополь» — это было давно, но вспоминают про
него часто. Вот вы туда пошли, а Окуджава — нет.
— Не помню, приглашали ли его.
— Точно приглашали! Но он не пошел — может потому,
что был член партии и ветеран войны.
— Не пошел, и правильно сделал. Ну что там было? Получилась
довольно-таки жалкая вылазка с нашей стороны. Как
бы желание подчеркнуть, что мы все — свободные художники.
Тогда это все было очень наивно! Но, однако, сильно переживать
нас заставило литературное начальство. Оно восприняло
наш альманах как оскорбление. И всячески пыталось
нас как-то расколоть, наказать. Некоторых из Союза писателей
выгнали. Литературные начальники таскали нас на беседы,
выспрашивали, хотели понять, не стоял ли у нас кто-то за
спиной, не подталкивал ли… Но ничего этого не было.
— В КГБ вас вызывали?
— Нет. Но люди, которые с нами говорили, были как-то
связаны с КГБ.
— А вы не думали уехать на Запад? Как некоторые?
— Меня, когда я без разрешения начальства на Западе
начал печататься, в издательстве «Ардис», спрашивали, не
собираюсь ли я уехать. Я отвечал: не собираюсь. И действительно никогда не собирался! Меня никогда туда не тянуло.
— Интересно почему?
— Вы знаете, может потому, что я более консервативный
человек. Мне претило бы — и тогда, и сейчас тем более —
устраиваться в какой-то чужой стране, усваивать что-то не
свое… Никогда мне это в голову не приходило.
— А было страшно? Не было мысли, что посадят или вышлют?
— Нет! — уверенно говорит он. — Этого не было. Я боялся
только одного: что меня перестанут печатать. Что я совсем
без денег останусь.
— Ну так и перестали ведь.
— На какое-то время.
— И как же вы жили?
— Ну какие-то запасцы были, да и жена всегда работала
— получала свои 140—150 рублей.
— Значит, вы это пережили легко.
— Сравнительно легко. Но это противно было.
Твардовский
— Первая публикация в «Новом мире» была принципиально
важной для вас? Или вы и до того успели отличиться
достаточно?
— Ну до этого я печатал только стихи и рассказы. А тут —
повесть в «Новом мире» страниц в сто пятьдесят. Первая
большая публикация! «Созвездие Козлотура».
— Вы с Твардовским близко общались после этого?
— Я его бесконечно любил и очень уважал, но не могу сказать,
что близко общался. Иногда только… У меня был такой
случай после той публикации. Я пришел в редакцию «Нового
мира», и завотделом мне сказала: «Вас хочет видеть Твардовский». Но я решил, что это просто добрые слова его, а он человек занятой, не буду врываться в его жизнь, — и не пошел!
А в следующий раз пришел, и заведующая сказала: «Идемте,
Твардовский вас ждет!» И мы с ней пошли к нему. Поговорили…
Первое, что он мне сказал: «Лихо написано!» Я несколько
раз виделся с ним. Он был очень доброжелателен. Мне кажется,
он с любовью относился к тому, что я делаю. Стихи, которые
я приносил, он тоже печатал. И прозу.
— Он выдвигал вас на Государственную премию, а Жванецкий
— на Нобелевскую.
— Да… Я даже не знал, что выдвигался, и кем… Слышал,
даже академик Дмитрий Лихачев как-то в этом участвовал.
…
— Вы сказали про деньги — «к сожалению».
— Да, к сожалению.
— В том смысле, что могли б сейчас быть более богатым
человеком?
— Конечно, мог бы! Ну если деньги шли мне прямо в руки,
я их, конечно, не пропускал. Но и немалые деньги, которые
я должен был получить, например, в том же «Ардисе» и других
издательствах, прошли мимо, я как-то не обращал на эту
возможность внимания. Мне тогда намного важней было
напечатать своего «Сандро из Чегема». Полностью он впервые
там появился, на Западе.
— А в СССР только куски оттуда печатались.
— Да. Некоторые после цензуры, а некоторые и не страдали
от нее. Но полностью впервые в «Ардисе». У нас глава
«Пиры Валтасара» долго ходила в самиздате, а потом та же
участь постигла «Кролики и удавы».
Итого
— Вот вы говорите об упадке литературы, но, может, мы
как-то переживем этот упадок?
— Разумеется! Такие упадки были во всех литературах.
— У вас оптимистический взгляд на будущее. Вы как-то
сказали: «Если в России был Пушкин, значит, гармония тут
возможна». Не переменился ваш взгляд на это?
— Надеюсь, что он верен.
Искандер Фазиль Абдулович родился в 1929 г. в городе
Сухум. Отец, иранец по происхождению, в 1938 г. был выслан
из СССР, мальчик в основном рос у родственников по материнской (абхазской) линии. В 1954 г. окончил Литинститут.
Был литсотрудником газет «Брянский комсомолец» (1954—
1955) и «Курская правда» (1955—1956), после несколько
лет работал в Абхазском государственном издательстве,
с 1957 года — член Союза писателей СССР. В начале 60-х начал
печататься в московских толстых журналах, переехал
в Москву.
Громкую известность приобрел после выхода в «Новом
мире» повести «Созвездие Козлотура». Прогремел также роман
«Сандро из Чегема», который вышел впервые на Западе,
а после, в перестройку, получил Госпремию СССР. Книги его
переведены на многие языки мира.
Лауреат государственных (СССР — 1989; РФ — 1993)
и многих других премий, наших и зарубежных. Награжден
орденами «За заслуги перед Отечеством» III степени (1999)
и II степени (2004), «Честь и слава» I степени Абхазии (2002).
Член различных академий, комиссий и советов. Почетный
доктор Норвичского университета (США), член и лауреат
Баварской академии изящных искусств (Германия).
Живет в Москве. Женат, двое детей, внук.
Написано в начале 2009 года:
Когда приближение смерти
Доступно и ясно уму
В прощальную мудрость не верьте,
Она не далась никому.
А лучше придумать, запомнить
Живущим наглядный урок:
Хорошею шуткой заполнить
Оставшейся жизни кусок.