Историки никогда не обойдут эту сцену, настолько она классична, архетипична и соответствует всякий раз воспроизводимому мифу. Это миф о Тиране и поэте; о Тиране и народе; о Тиране и мудреце. Говоря философски, о власти силы и власти ума.
Корни этого мифа показал булгаковский апокриф о Пилате и Иешуа. Исторический анекдот о Нероне и рабе (хотя на самом деле там был не раб, а секретарь, советник по прошениям Эпафродит). Школьный стих о Ленине и печнике. Диссидентские пересуды о телефонном разговоре Сталина и Пастернака. Мемуары и газетные вырезки о встрече Хрущева с писателями. Наконец, только что появившийся репортаж о диалоге президента Путина и режиссера Сокурова. В нашем сегодняшнем существовании этот кейс стоит всех предыдущих.
Но миф никогда не калькирует себя. Пилат меланхоличен и беседует со странствующим гуманистом как бы нехотя. У него болит голова, он заложник своего политического статуса, кресла. Точно такой же заложник исторических обстоятельств Нерон. Не гуманист, он убеждается в гибельности своего пути, но вынужден доигрывать роль самодура. Заложник идеи Ленин — на подъеме, а его контрагент как раз не в курсе, чем кончится их трудовой и общественный альянс в большой истории. Привычный мир печника благодаря Ленину скоро рухнет, но Ленин перед смертью задумается об исторической правде свободного печника. Надо заметить, того печника, которого он извел во многом своими руками.
Сталин — вещь в себе, глыба мрамора или бетона, неподконтрольная этике сила, порожденная катастрофой. Командор, протягивающий руку Поэту. В результате Поэт будет унижен и растоптан, утащен в Ад. «1:0» в пользу Сталина! — воскликнем мы, ведь с таким счетом закончится их разговор по телефону в 1934 году. Хрущев, наоборот, будет топать ногами, изображая Нерона; но на самом деле искать опору в «мудрецах», которую не найдет, потому что всех растоптали уже до него. Со всех сторон мы опять подходим к Путину и Сокурову…
Во всех названных случаях общее то, что тираны кажутся сами себе и своим современникам безусловными владельцами истины. Во всяком случае, ее безусловными распорядителями. А «мудрецы» не до конца уверены в том, что они чем-то владеют, легко сбиваются с толка. Но потомки постфактум отдают предпочтение мудрецам, а тиранов почитают за нерадивых школьников в школе Истории. Пусть грезился современникам особый надмирный характер тиранической власти, значение которой недоступно простому смертному наблюдателю, хотя этот наблюдатель — всего лишь человек своего времени.
Персонаж повести Алданова «Святая Елена, маленький остров» случайно встречает Наполеона, рассеянно бросающего камешки в воду. И в ужасе убегает, поскольку сразу же ощущает несоизмеримость масштаба задач своих и задач Владыки полумира.
«Александр Антонович постоял с минуту в оцепенении, затем на цыпочках бросился назад. Он почти бежал, не говоря ни одного слова. “Какой вздор!.. Какой жалкий вздор были эти мечты: карьера, заговор, Пестель, Нессельроде!.. Этот человек, кидающий камешки в воду, был владыкой мира… Все пусто, все ложь, все обман…”»
Те же чувства у мелкого заневского чиновника по имени Евгений, который даже не встречается лично с персоной неограниченной власти, а имеет дело лишь с ее монументальным изображением, бронзовой куклой, тем не менее, ощущает себя ничтожной жертвой ее гибельного Проекта, который и должен утвердить трансцендентный смысл. И вот мы снова приблизились к Путину и Сокурову…
Вроде тут все просто и все знакомо, и опыт нам подсказывает, как препарировать сюжет. Действительно, есть «мудрец» — режиссер Сокуров. И есть «тиран» — владыка полумира Путин. Режиссер самолично встречается с персоной власти, и мизансцена находит себе место на заседании Совета по культуре и искусству. Там происходит совещание Начальника всей страны и деятелей кинематографа, почти как в кейсе «Хрущев и писатели».
Во время оного совещания Мудрец молит за своего проштрафившегося коллегу: «Умоляю вас, найдите решение этой проблемы». А коллега, надо попутно сказать, не нашел ничего лучше, как поджечь деревянное крыльцо партии власти — «Единой России». За это он получил 20 лет лагерей — сразу скажем, чудовищно много. Тиран же сбивает Мудреца на разговор о… «Фаусте», то есть о фильме мудреца. (Сначала Фауст продал душу дьяволу, но посвятил свою жизнь улучшению жизни подданных императора, за что был прощен.)
Для непосвященных сцена получается странная, как в абсурдном скетче. Один молит о гибнущем коллеге («Евгении»), другой корит художника «Фаустом». Некоторое время они говорят асинхронно. Один — о том, что не по-христиански закатывать на двадцать лет лагерей молодого человека всего лишь за неосуществленное намерение (взорвать памятник Ленину), а другой — чего ж вы «Фауста» на русский язык не перевели, когда мы вам на это денег дали?
То, что разговор идет не по телефону приватно, как у Сталина – Пастернака, а публично в прямом эфире, ничего для О. Мандельштама – О. Сенцова (несчастный молодой человек) не меняет по существу. Это все тот же спор неограниченной власти и угнетенного духа. Хотя кончается вроде бы много лучше, чем в 1934 году. Владыка полумира благодарит Мудреца, что тот ему напомнил о какой-то козявке, и обещает иметь в виду, не расшифровывая это выражение. Однако, как и в 30-х, коллега Мудреца продолжает сидеть.
Лучше всего этот эпизод опишет потом поэт Дмитрий Быков.
Вообще-то в прозе наш Быков, скорее, сибарит, иногда легковесен и непринципиален. Но в стихах он обычно очень точен и четко выводит читателя на главную тему. В данном случае, на тему христианского милосердия.
Эту сцену Быков ведет от «мольбы». Мольба — главный ключ к его стихотворению.
«На такие мольбы / Отвечают обычно обсценностями, / Но владея собой, / Многолетней борьбой умудрен, / — Но не можем же мы / РУКОВОДСТВОВАТЬСЯ ХРИСТИАНСКИМИ ЦЕННОСТЯМИ! / Есть решенье суда, — / Отчеканил анапестом он».
При этом мы прекрасно понимаем, что если бы в реальной жизни Мудрец попробовал настоять, то, скорее всего, получил бы от Тирана «афронт», как Иешуа, Пастернак, скульптор Эрнст Неизвестный. Но умоляя, он загонял Тирана в ловушку. Отбиться Тиран мог только этикой более высшего, чем христианские ценности, порядка.
Что за «этика высшего порядка»? Что за ерунда? Неужели таковая существует? Существует, — уверен спикер официозного телевидения Дмитрий Киселев.
Смысл его телевизионной проповеди в том, что Руководитель империи надмирен и неподсуден обычному суду. Он думает о миллионах, миллиардах людей, часть которых, не раскисая, имеет право послать даже на смерть, чтоб защитить некое Благо, в том числе и ради неразумного гуманиста — Мудреца.
«Режиссер Сокуров на работе имеет дело с художественными образами, а работа президента Путина — это принятие трудных решений, когда больно будет какой-то стороне в любом случае и надо выбрать, какой и в какой степени…»
Безусловно, это ницшеанство. Такое же, как у Кнута Гамсуна в позапрошлом веке:
«— Да пусть Уле Нурдистуэн (арестованный Сенцов) провалится в тартарары!.. — кричу я (Дмитрий Киселев). — Уле Нурдистуэну нечего делать в этом мире, его удел — бессмысленно слоняться до тех пор, пока его не хватит кондрашка. А значит, чем скорее он даст дуба, тем лучше. Уле Нурдистуэн существует только для того, чтобы удобрять собой землю, это тот солдат, по которому проскакал на своем коне Наполеон. Вот кто такой Уле Нурдистуэн, да будет вам известно! Уле Нурдистуэн, черт меня подери, даже не начало, а уж тем более не итог, чего бы это ни было, он даже не запятая в книге жизни, а мушиное пятно на бумаге!.. Вот что такое Уле Нурдистуэн!..» (Кнут Гамсун. Мистерии. 1892 г.)
Снова Сенцов — мушиное пятно. Снова Путин — надмирная сила. Снова Сокуров — мудрец, но действующий в парадигме устаревающей и вот уже списанной в утиль этики. Противопоставить новому ницшеанству нечего. Мы, современники, сегодня с победой всяких «трампов» оказываемся беззащитны перед идеей сверхсущества, которому позволено все.
Впрочем, современники Нерона не судили тирана столь строго, как потомки. И совсем не выглядели столь изумленными преступлениями своего правителя, как поколения, пришедшие им на смену, — замечает исследователь Нерона Эжен Сизек.
А поезд Истории неумолимо нас тянет вперед, и в окна вагонов уже заглядывают новые поколения. За ними все равно решающая оценка.