— А что, все-таки с этой контрабандой пейзажа Исаака Бродского? Уже много всего понаписано. Но это в жанре войны компроматов. Такой длинный суд в СМИ, и каждая из сторон увлеченно рассказывает о своей правоте. Одна бумажка накладывается на другую и противоречит третьей и четвертой. Эксперты по фальшивкам фехтуют. Нет смысла сейчас добавлять еще одно заочное заседание в стиле «бу-бу-бу». Вряд ли это решится без настоящего суда. А если его не будет, так и не решится.

Давай мы постараемся коротко. Значит, спор идет о том, фальшивка эта картина или нет. Если это оригинал, то знал ли ты об этом? Еще варианты и ответвления. Тебе продали фальшак по цене оригинала? (Мелькали цифры, что якобы Айдан Салахова взяла с тебя за эту картину 55 000 долл). Или оригинал по цене фальшака? Если я правильно понимаю, твоя позиция безупречна, а враг клевещет, так?

— Это, кажется, ты мне рассказывал, что, для того чтобы взять хорошее интервью у Рамзана Кадырова, нужно в вопросе дать ему сразу нужный вариант ответа. Спасибо тебе за это: ты, как я понял, и без меня знаешь, как правильно я должен ответить…

— Есть еще версия, что на самом деле русский режим мстит тебе за твою политическую бескомпромиссную борьбу против него. До какой степени громок твой голос? Западные политики прислушиваются? Просят твоих советов? На съездах там каких-то ты выступаешь? Даешь интервью: какие? Писали про то, что ты у себя в Альпах собираешь русское теневое правительство, вызываешь туда оппозиционеров из России. Это так? Встречаешься там с политиками в эмиграции? Если это секрет, то, конечно, лучше про это не надо.

— Мда… Не думал я, что мы с тобой когда-нибудь будем общаться в таких терминах: «бескомпромиссная борьба», «громок ли твой голос» и т.д. Никакие западные политики ко мне, конечно же, не прислушиваются. Думаю, что они даже не подозревают о моем существовании. По этой же причине они не обращаются ко мне за советами. Из всех форумов и конференций я выступал всего на одном-единственном — в Вильнюсе. Почему? Да потому что это был единственный форум, на который я был приглашен. Еще я выступал перед моими русскоязычными читателями в Лондоне и Израиле.

Интервью? Да, интервью даю. И Бильду даю (что, после Путина, теперь не так уж и плохо), и Штерну (что почетно). Баварское телевидение берет у меня интервью иногда. Израильское. Конечно же – «Дождь», «Свобода». Как без этого…  Вот и вся моя бескомпромиссная борьба…

Фото: Alik Kokh/facebook

А друзья ко мне приезжают, это правда… Боря Немцов был, его дочка — Жанна. Каха Бендукидзе приезжал, Миша Ходорковский, Володя Федорин… Еще кое-кто, кого называть я здесь не стану, чтобы у них не было неприятностей в России. Конечно же мы обсуждаем обстановку в России и ее перспективы. Как без этого? Формируем ли мы теневое правительство? Нет, не формируем. Хотя я уверен, что многие из моих друзей в будущее постпутинское правительство, конечно же, войдут.

— Забыл спросить. Нахера ты тащил картину через все эти границы? Когда, как говорят, за штуку грина тебе специально обученные люди могут вывезти на Запад хоть Ремрандта: хоть настоящего, хоть фальшак? Впрочем, твоей похвальной немецкой бережливости многие завидуют…

— Кто, конкретно, мне завидует? Скажи же, наконец… Все у тебя какие-то анонимные исследователи Коха фигурируют: то он слишком мрачен, то он бережлив… Откуда такое внимание к моей скромной персоне?

— Вообще, ты, как ценитель искусств, не очень славишься. Картины покупаешь только для украшения (нового) дома, всякий раз как переезжаешь из одного в другой. У меня есть товарищ, который накупает всякой мазни по 10 долларов и развешивает: а че, цветные пятна, рамы – чего еще желать? В самом деле… Он кстати возит через границу чемоданы с секонд-хендом за 30 долларов для магазина своего дружка. 30 долларов, говорит, на дороге не валяются. Хотя он не бедней нас с тобой. Неплохой вариант кстати, а?

— Я в этом ничего не понимаю. Мне жена сказала: возьми пакет и вези, — я и повез. Можешь верить — можешь нет, но так оно и было. Наверное, мне не нужно было быть таким беспечным. Но я же не знал, что у ФСБ на меня появились планы…

Фото: Alik Kokh/facebook

— О, вот еще что: контрабас у тебя изъяли, а зачем же самого выпустили? Так и винтили бы. А то получается, как с Ходором: сидел он, сидел, 10 лет, а потом выпустили и вспомнили, что еще на нем вроде убийство висит. Спохватились, умники. Ты как Ходор щас! Ну или как Герцен. С кем бы ты, правда, сравнил себя? Может, с Курбским?

— Ты знаешь, я думаю, что они не ожидали, что у них получится меня подловить именно в этот день и не были готовы меня винтить. Они видели, что я опоздал на рейс и что тут же, в Шереметьево, купил билет на Аэрофлот на следующий день на 11 утра. И, видимо, решили, что у них есть время все организовать.

Я же, когда вернулся из Шереметьево домой в Москву, как-то быстро сообразил, что у меня охранник — пенсионер из КГБ. И что-то мне стало как-то сразу все ясно… Я отпустил машину с охранником, сказав, чтобы они приезжали за мной утром в девять. А сам по интернету вызвал такси и уехал в Домодедово. Там, за час до рейса (он был в пять утра) я купил себе билет и улетел на Люфтганзе в Мюнхен.

Короче: уже приземлившись в Мюнхене я позвонил охраннику и сказал ему, что за мной приезжать не надо: я уже на месте. А в девять утра по Москве, когда в Шереметьево меня караулили оперативники ФСБ, я уже обнимал жену в своей баварской деревне…

Может, конечно, никакого ареста в тот раз и не предполагалось (могли просто подписку о невыезде дать). Но хрен редьки не слаще: начали бы с подписки, а потом, один хер, клетка бы захлопнулась… И поэтому я провернул вот такую операцию. На всякий случай. Береженого Бог бережет.

— Думая про эмиграцию, я каждый раз натыкаюсь на мысли про, допустим, Немцова, который никуда не уехал, хотя мог бы. Мы с тобой знаем, что ему на Западе предлагали работу. Еще думаю про Ройзмана. Нет, не уезжает! Что с ними не так? В чем их ошибка? Расскажи же мне об этом. А то пишешь, что в РФ остались трУсы, которые молчат. Смелые же все уехали. О, Леру еще вспомнил Новодворскую: у нее в уставе ее партии был прописан запрет на эмиграцию. Что не так с этими людьми?  

— С Немцовым — плохой пример. Думаю, ты с этим согласишься. Он, скорее, говорит в пользу моего выбора. Или ты предпочел бы меня видеть с дыркой в башке? Надеюсь, что ты не настолько меня ненавидишь…

Ройзмана, в какой-то мере, защищает его пост и его популярность. Плюс, будем откровенны, он достаточно гибок и разборчив в своей публичной позиции, и Кремль по яйцам не бьет, а критикует, в основном, за грехи типа перевода часов и недофинансирование школ. Ройзман умный. А я — ммм… простак. На то он и Ройзман, а не Кох. Понимаешь?

Фото: Alik Kokh/facebook

А у меня нет ни должности, ни популярности. Меня (как Паниковского) никто не любит. Соответственно, меня от путинской карательной машины не защищает ничего. Типа: берите его тепленького, народ еще спасибо скажет.

При этом я не настолько пассионарен, как Лера. И не настолько жажду пострадать за правду, как она. Мой рациональный и скептический немецкий ум подсказывает мне, что эта моя жертва не будет никем оценена по достоинству. В лучшем случае меня посчитают наивным идеалистом. А в худшем случае — идиотом. При этом я сам, скорее, буду согласен со второй оценкой, поскольку лучше всех знаю, что я идеализмом никогда не страдал…

— Как меняется человек в эмиграции? Становится другим? Лучше, хуже? Он гражданин мира? Или кто? Я когда-то сравнивал эту процедуру с операцией по перемене пола: типа был мужик, а теперь как бы баба, условно. А как разговаривать — не сообразишь сразу: как с мужиком или как с бабой? (Тему е*ли мы тут вообще не поднимаем, от греха подальше).

— Я не знаю, что у тебя за ассоциации, у меня таких нет. Что касается моих наблюдений, то я заметил, что в эмиграции люди бережнее относятся к отношениям с близкими людьми: женами, мужьями, друзьями, родителями, детьми. Приходит понимание того, что, вообще-то, по-настоящему близких людей, людей, на которых ты можешь положиться, мало. Совсем мало. Также исчезают последние иллюзии в отношении перспектив России и ее истинного места в человеческой цивилизации.

Я, когда был маленький и прочитал первые научно-популярные книжки по астрономии, прекрасно помню, каким огромным потрясением было для меня узнать, что Солнце — это заурядная звезда где-то на периферии нашей галактики… Вот схожие ощущения я ощущаю сейчас. Находясь внутри Солнца в это невозможно поверить.

Фото: Alik Kokh/facebook

Вообще, эмигрант проходит три стадии. Первая — когда он абсолютно счастлив и ему все нравится. Вторая — противоположная первой: ты себя ненавидишь за то, что ты оказался здесь, среди этих выродков и мерзавцев. И, наконец, наступает третья и последняя стадия, когда ты полностью адаптируешься и обнаруживаешь, что ты плюс-минус живешь примерно той же жизнью, что и в России: утром встал, отвез сына в школу, позавтракал, просмотрел почту, написал необходимые емейлы, сделал нужные звонки, поехал по делам и т.д. Потом забрал сына, сходил в супермаркет, отвез жену в универмаг, поужинал с ней в китайском ресторане, проверил у сына уроки, посмотрел футбол, лег спать…

В воскресенье мы ходим в нашу лютеранскую кирху. У нас в ней уже есть свои места: как заходишь, пятая скамья слева… Проходя мимо кладбища, я без содрогания представляю, как меня здесь когда-нибудь похоронят. Среди скромных гранитных обелисков с кустами роз…

— Вообще какие советы ты дашь остающимся? Оформляться на выезд? Сушить сухари? Покупать двустволки с запасом патронов? Строить заимку в тайге? Уходить в скит? Живя тут, переформатировать своих детей в иностранцев? Вступать в «Единую Россию», как Штрилиц в NSDAP? Просить Запад, чтоб он по возможности уморил нас голодом? Идти на штурм Кремля, как советовал Лимонов? Взрывать комендатуры? Жечь конюшни, как Зоя Космодемьянская? Учить китайский?

— Нет у меня для вас советов. Жизнь научила меня тому, что нет типовых сценариев жизни. Каждый должен сделать свой выбор сам. Я свой выбор сделал. Я буду пытаться говорить то, что я думаю. Может, я иногда и ошибаюсь. Скорее всего. Но я точно уже никогда не напишу конъюктурного или лизоблюдского текста.

Наверное, это ничтожно мало, по сравнению с той жертвой, которую принесли Боря илиЛера. Но это будет мой маленький вклад в борьбе за свободу. Это моя борьба. Прежде всего, за мою собственную свободу. Я это воспринимаю как свой долг перед Борей иЛерой. Я, находясь в шоколадных условиях, о которых они могли только мечтать, просто обязан без устали говорить правду. Во всяком случае так, как я ее понимаю. Ну и, безусловно, по мере сил, помогать моим друзьям в России. Всем чем могу: деньгами, советом, пристанищем, если оно понадобится…

А в чем твое послушание, Игорек, я не знаю. Это ты сам реши. У меня для тебя нет совета. Кто я такой, чтобы тебе советовать?

— Скучаешь ты там по нам, по Москве? Или ты весь в политической борьбе? И — чем хуже, тем лучше?

— Я по вам, конечно же, скучаю. Но не так, чтобы рыдать по ночам в подушку. Ты же знаешь: я человек достаточно холодный и циничный. Мне эти сантименты смешны… Но, будем откровенны: думаю, что и вы обо мне не каждый день вспоминаете.

Я, кстати, не считаю, что я занимаюсь политической борьбой. Я позиционирую себя как журналиста, публициста, писателя. Мой долг — говорить правду. Если это и есть политическая борьба, то ОК: я — политический борец. Но ведь это сильная натяжка, верно?

— Да, кстати. Каковы будут первые указы новой власти, когда (или если) режим переменится, вас призовут и вы вернетесь в Россию, «и братья меч вам отдадут»? 

— Я не знаю. Если я когда-нибудь вернусь в Россию, я постараюсь избежать похода во власть. Однажды это уже со мной было, и я остался не восторге от этого опыта: мне не понравилось. Тем более давка за портфели, как мне кажется, будет знатная и мне в ней участвовать вовсе не хочется. Я уже староват для этого…+

Пусть к власти придет следующее поколение политиков. Что, безусловно, не исключает того, что я готов им всячески помогать, если моя помощь будет им нужна.