«Ляжет человек в такой одежде в придорожную землю – и сольётся с ней…»
9 мая, 2018 3:01 дп
Seva Novgorodsev
9 мая 1945 года для всей страны – это день Победы, а для меня это ещё и день Памяти. Моей личной памяти, поскольку она у меня в тот день и началась.
Первые воспоминания начинаются у меня именно с этого дня, все, что было до того – не помню. Мне четыре года, скоро будет пять.
Я с мамой стою в Питере у Елисеевского магазина, на углу Невского и улицы Пролеткульта, как тогда называлась малая Садовая. Тротуары запружены народом, но так, не очень густо.
Люди стоят тихо, неподвижно. На Невском – ни трамваев, ни машин. Ни оркестров, ни фанфар, ни приветственных криков. В полной тишине по центру проспекта идут вольным строем войска.
Лица – как высеченные из камня, суровые, молча смотрящие вперёд. Гимнастерки и форма – стиранные-перестиранные, выцветшие, цвета зеленовато-серой пыли. Ляжет человек в такой одежде в придорожную землю – и сольётся с ней.
Так они и шли, а мы на них смотрели. А потом они все прошли, а мы постояли немного, и пошли в Елисеевский, где продавали настоящий виноградный сок из большого стеклянного конуса с краником.
Нацедили мне целый стакан. Я пил, а самому было виноградинки жалко – ведь их раздавили, чтобы этот сок получить.
Матери моей было чуть за тридцать. Высокая красивая блондинка со здоровым румянцем. И рядом я – тоненький, зелёненький, переживший в эвакуации голод и дистрофию.
Мать со мной даже ходить стеснялась: «что же вы, мамаша, сынка своего не кормите? – часто говорили ей – ведь краше в гроб кладут!»
Мама изо всех сил изощрялась, но я не ел. Помню, как она тёрла мне гоголь-моголь, как делала розы из масла, утыкая их изюмом.
Отец мой дожил до 87 лет и умер в 1991 году, но в первый раз он умер в блокадном Ленинграде. Служил в штабе фронта, заболел воспалением легких, тифом и еще целым букетом болезней, лежал без сознания. Его посчитали мёртвым и отослали в морг.
Но тут на счастье приехал с фронта его друг, флотский офицер. «Где Борис? – Он умер. – Как умер? Покажите тело!»
Провели его в мертвецкую, и там друг уловил у отца признаки жизни. Устроил врачам страшный скандал, добился лечения и через 8 месяцев отец вернулся в строй.
Там, в штабе и нашла его мать, приехавшая в только что освобождённый Ленинград по набору на лесозаготовки.
На лесозаготовки? С ручной пилой и топором? Отец схватился за голову. «Люся, зачем ты это сделала? – Я хотела тебя видеть, — отвечала мать. А иначе в Ленинград было просто не проехать…»
Больших усилий тогда стоило отцу, чтобы отбить ее от лесоповала, но это отдельная история.
Нет уже больше в живых и матери, а я вам эти истории рассказываю, чтобы они не пропали, а остались у кого-то в памяти.
Потому что эта память у нас – общая.
Seva Novgorodsev
9 мая 1945 года для всей страны – это день Победы, а для меня это ещё и день Памяти. Моей личной памяти, поскольку она у меня в тот день и началась.
Первые воспоминания начинаются у меня именно с этого дня, все, что было до того – не помню. Мне четыре года, скоро будет пять.
Я с мамой стою в Питере у Елисеевского магазина, на углу Невского и улицы Пролеткульта, как тогда называлась малая Садовая. Тротуары запружены народом, но так, не очень густо.
Люди стоят тихо, неподвижно. На Невском – ни трамваев, ни машин. Ни оркестров, ни фанфар, ни приветственных криков. В полной тишине по центру проспекта идут вольным строем войска.
Лица – как высеченные из камня, суровые, молча смотрящие вперёд. Гимнастерки и форма – стиранные-перестиранные, выцветшие, цвета зеленовато-серой пыли. Ляжет человек в такой одежде в придорожную землю – и сольётся с ней.
Так они и шли, а мы на них смотрели. А потом они все прошли, а мы постояли немного, и пошли в Елисеевский, где продавали настоящий виноградный сок из большого стеклянного конуса с краником.
Нацедили мне целый стакан. Я пил, а самому было виноградинки жалко – ведь их раздавили, чтобы этот сок получить.
Матери моей было чуть за тридцать. Высокая красивая блондинка со здоровым румянцем. И рядом я – тоненький, зелёненький, переживший в эвакуации голод и дистрофию.
Мать со мной даже ходить стеснялась: «что же вы, мамаша, сынка своего не кормите? – часто говорили ей – ведь краше в гроб кладут!»
Мама изо всех сил изощрялась, но я не ел. Помню, как она тёрла мне гоголь-моголь, как делала розы из масла, утыкая их изюмом.
Отец мой дожил до 87 лет и умер в 1991 году, но в первый раз он умер в блокадном Ленинграде. Служил в штабе фронта, заболел воспалением легких, тифом и еще целым букетом болезней, лежал без сознания. Его посчитали мёртвым и отослали в морг.
Но тут на счастье приехал с фронта его друг, флотский офицер. «Где Борис? – Он умер. – Как умер? Покажите тело!»
Провели его в мертвецкую, и там друг уловил у отца признаки жизни. Устроил врачам страшный скандал, добился лечения и через 8 месяцев отец вернулся в строй.
Там, в штабе и нашла его мать, приехавшая в только что освобождённый Ленинград по набору на лесозаготовки.
На лесозаготовки? С ручной пилой и топором? Отец схватился за голову. «Люся, зачем ты это сделала? – Я хотела тебя видеть, — отвечала мать. А иначе в Ленинград было просто не проехать…»
Больших усилий тогда стоило отцу, чтобы отбить ее от лесоповала, но это отдельная история.
Нет уже больше в живых и матери, а я вам эти истории рассказываю, чтобы они не пропали, а остались у кого-то в памяти.
Потому что эта память у нас – общая.