«Лев Толстой любил..»
7 января, 2024 11:40 дп
Диляра Тасбулатова
Диляра Тасбулатова:
Лев Толстой любил вызывать на дуэль Тургенева. Сидит-сидит, мирно с ним беседует, вдруг — крик, шум, гам: так и есть, думает Софья Андреевна, вышивая гладью в соседней комнате — опять вызвал.
А мимо уже бежит к выходу, едва ей кивнув, как ошпаренный Тургенев.
У них это даже пошло в привычку: после обеда, когда чай начнут пить, Тургенев уже знал, что Лев Николаич, обозлившись, что народ бедствует, заорет на Тургенева что он мерзавец. И пытается дотянуться до пощечины: но Тургенев ловко умел от пощечин уклоняться, его еще маман научила этому искусству.
И шлет секундантов: завтра, в пять утра, жду.
Но предварительно всем раззвонит об этом, чтобы Тургенев успел уехать, типа якобы письма не получил. Да и секунданты не торопились: а, говорили, в первый раз, что ли? Помирятся. И дальше себе спали.
Так Толстой и не пристрелил Тургенева.
Или наоборот Тургенев — Толстого?
Кто его знает, как оно бы повернулось.
В последний раз, когда Толстой решил опять позвать в гости Тургенева, а потом ловко придраться, сообщив, что Акулина померла родовой горячкой по их всеобщей дворянской коллективной вине, ему и говорят: да он сам помер.
Ну и ладно, подумал Толстой, помер и помер, не от родовой же горячки все-таки. Еще кого-нить вызову.
И спать лег.
…
Все говорят, что Лев Толстой молодец, потому что со знанием дела описал чувства шестнадцатилетней девочки перед балом.
Хорошо так описал — будто он сам, будучи с окладистой бородой и в зипуне этом, 16-летняя девочка.
Больше никто так не описал, как он. А он описал.
И все об этом говорят: во дает, сам такой некрасивый и с бородой спутанной, а ведь как пишет про девочку!
Все ее чувства взял и описал. Как она ждет, что кто-нить покрасивше ее на танец пригласит: не дед типа Толстого, а красавец-офицер. Молодец. Понимает девичью душу. Да и кому сдался дед в зипуне, красавец офицер всяко лучше.
Все бы хотели так описать, но не описали же. Может, им просто в голову не пришло. Хотя, казалось бы, понятно, что девочка хочет офицера, а не деда в зипуне. Но не пишут же? Вот в этом и вся загвоздка. Он просто первый догадался всё это описать.
И Наполеона он саркастически описал. О чем он думает, этот Наполеон, глядя на Москву. Откуда он знает, что думает Наполеон, глядя на Москву? Я когда гляжу на Москву из окна электрички, ни о чем таком не думаю. И мои соседи, трясясь в электричке, ничего такого не думают. Они думают другое — что в Москве еще можно купить яйца — в Химках уже не очень.
И еще описал, что думает Николай Ростов, проиграв Долохову сорок тыщ. Думает, щас застрелюсь, где я, блд, сорок тыщ возьму, но тут слышит, как Наташа поет, сестра его. И так хорошо она поет, что он тогда думает, не, пока не застрелюсь, жизнь продолжается, лучше у папаши сорок тыщ эти выпрошу. А не даст, может,застрелюсь. А может и нет.
И Толстой всё это берет и описывает. И у него получается — пишет, пишет, и всё получается. Складно так.
Кто че думает, одна перед балом, другой при виде Москвы, а третий, проиграв сорок тыщ.
Вот потому он и Толстой, а вы постоянно думаете где яйца по дешевке ухватить. Или, как я, класть морковь в оливье или черт с ней.
…
Толстой очень любил музыку.
В его имение иногда приезжали музыканты и играли. Часами.
И все должны были слушать. Хотя хотели есть, пить и играть в карты. Но приходилось слушать, Баха там типа, Генделя и прочих. Дворовые тоже слушали, поневоле: концерты были на открытом воздухе.
Слушали и матерились: опять, блд, пиликают, спасу нет. Но виду не показывали.
Толстой же верил, что стоит дворовым послушать музыку, как всё наладится.
Однажды 6 часов подряд играла у него одна музыкантша. Сыграла ему Баха, а он такой: можно еще раз?
Ну, она еще раз сыграла. И еще.
Подавальщики, которые стояли на изготовку, ужин остывал, да и холодало уже, делали серьезные лица. Но в душе страшно матюкались.
За ужином Толстой злился, когда кто-нить говорил: передайте соль, пожалуйста.
Какая, блд, соль, думал он, после Баха!
И потому пересолил куропатку себе. Солонку в нее опрокинул. После чего и объявил себя веганом. Хотя ночью тайком грыз куриную ногу, под одеялом.
А чтобы Софья Андреевна не узнала, какой он двуличный, выгнал ее из спальни: типа он будет о Бахе думать. Один будет спать, с Бахом.
Но у него был блат: повар Никодим прятал для барина куриную ногу, потому как теперь в имении все стали веганы. Якобы.
Так что под одеялом у Толстого постоянно были куриные кости. Это факт замалчивался советским толстоведением, но я его раскопала в Ленинке. Тоже по блату. У меня там есть знакомый дворник узбек, он как и я толстовед в своем роде. Знает о Толстом то, чего не знают ученые там всякие.
…Между прочим, вы смеетесь, а я ведь известный (ну самой себе и соседям своим, которым я иногда такое вот, как щас, задвигаю, а они верят) толстовед, многое знаю, что неизвестно официальной академической науке. Видите сколько я уже вам рассказала о Толстом: могу кафедру лит-ры возглавить где-нить в Гарварде на отделении славистики. Я хоть как эта Гей не списываю.
…
Лев Толстой очень любил секс. Или, как тогда выражались, плотскую любовь.
Прямо вот очень, говорят. Да и сам каялся: грешен, говорил, люблю это дело, а надо любить людей чистой христианской любовью.
Но у него не всегда получалось. Иногда только. Крестьян, которые тоже, как и он, в зипуне ходили, в тулупе вонючем, он, конечно, любил чистой христианской любовью, какой же еще, если не продохнуть, а девиц, которые не в зипуне, а в кружевной кофточке или даже в сарафане под которым ничего не было, любил по-другому.
И взял всё это описал в дневнике. Какой он был плохой, не любил девиц там всяких чистой христианской, а любил не чистой и не христианской.
Ну и дал своей молодой жене всё это почитать, безобразие это. А жена в слезы: как так можно? Это же нехорошо! Сидит и плачет. И ему стыдно. Зачем, думает он, вапще всё это нужно? К чему все эти омерзительные телодвижения? Какова их цель?
Думал, думал, но так и не додумался.
Гений, а не понял (для чего омерзительные телодвижения).
Я вот не гений, а тоже иногда думаю — одно и то же, одно и то же. Бессмыслица же. Ну сами посудите.
Диляра Тасбулатова
Диляра Тасбулатова:
Лев Толстой любил вызывать на дуэль Тургенева. Сидит-сидит, мирно с ним беседует, вдруг — крик, шум, гам: так и есть, думает Софья Андреевна, вышивая гладью в соседней комнате — опять вызвал.
А мимо уже бежит к выходу, едва ей кивнув, как ошпаренный Тургенев.
У них это даже пошло в привычку: после обеда, когда чай начнут пить, Тургенев уже знал, что Лев Николаич, обозлившись, что народ бедствует, заорет на Тургенева что он мерзавец. И пытается дотянуться до пощечины: но Тургенев ловко умел от пощечин уклоняться, его еще маман научила этому искусству.
И шлет секундантов: завтра, в пять утра, жду.
Но предварительно всем раззвонит об этом, чтобы Тургенев успел уехать, типа якобы письма не получил. Да и секунданты не торопились: а, говорили, в первый раз, что ли? Помирятся. И дальше себе спали.
Так Толстой и не пристрелил Тургенева.
Или наоборот Тургенев — Толстого?
Кто его знает, как оно бы повернулось.
В последний раз, когда Толстой решил опять позвать в гости Тургенева, а потом ловко придраться, сообщив, что Акулина померла родовой горячкой по их всеобщей дворянской коллективной вине, ему и говорят: да он сам помер.
Ну и ладно, подумал Толстой, помер и помер, не от родовой же горячки все-таки. Еще кого-нить вызову.
И спать лег.
…
Все говорят, что Лев Толстой молодец, потому что со знанием дела описал чувства шестнадцатилетней девочки перед балом.
Хорошо так описал — будто он сам, будучи с окладистой бородой и в зипуне этом, 16-летняя девочка.
Больше никто так не описал, как он. А он описал.
И все об этом говорят: во дает, сам такой некрасивый и с бородой спутанной, а ведь как пишет про девочку!
Все ее чувства взял и описал. Как она ждет, что кто-нить покрасивше ее на танец пригласит: не дед типа Толстого, а красавец-офицер. Молодец. Понимает девичью душу. Да и кому сдался дед в зипуне, красавец офицер всяко лучше.
Все бы хотели так описать, но не описали же. Может, им просто в голову не пришло. Хотя, казалось бы, понятно, что девочка хочет офицера, а не деда в зипуне. Но не пишут же? Вот в этом и вся загвоздка. Он просто первый догадался всё это описать.
И Наполеона он саркастически описал. О чем он думает, этот Наполеон, глядя на Москву. Откуда он знает, что думает Наполеон, глядя на Москву? Я когда гляжу на Москву из окна электрички, ни о чем таком не думаю. И мои соседи, трясясь в электричке, ничего такого не думают. Они думают другое — что в Москве еще можно купить яйца — в Химках уже не очень.
И еще описал, что думает Николай Ростов, проиграв Долохову сорок тыщ. Думает, щас застрелюсь, где я, блд, сорок тыщ возьму, но тут слышит, как Наташа поет, сестра его. И так хорошо она поет, что он тогда думает, не, пока не застрелюсь, жизнь продолжается, лучше у папаши сорок тыщ эти выпрошу. А не даст, может,застрелюсь. А может и нет.
И Толстой всё это берет и описывает. И у него получается — пишет, пишет, и всё получается. Складно так.
Кто че думает, одна перед балом, другой при виде Москвы, а третий, проиграв сорок тыщ.
Вот потому он и Толстой, а вы постоянно думаете где яйца по дешевке ухватить. Или, как я, класть морковь в оливье или черт с ней.
…
Толстой очень любил музыку.
В его имение иногда приезжали музыканты и играли. Часами.
И все должны были слушать. Хотя хотели есть, пить и играть в карты. Но приходилось слушать, Баха там типа, Генделя и прочих. Дворовые тоже слушали, поневоле: концерты были на открытом воздухе.
Слушали и матерились: опять, блд, пиликают, спасу нет. Но виду не показывали.
Толстой же верил, что стоит дворовым послушать музыку, как всё наладится.
Однажды 6 часов подряд играла у него одна музыкантша. Сыграла ему Баха, а он такой: можно еще раз?
Ну, она еще раз сыграла. И еще.
Подавальщики, которые стояли на изготовку, ужин остывал, да и холодало уже, делали серьезные лица. Но в душе страшно матюкались.
За ужином Толстой злился, когда кто-нить говорил: передайте соль, пожалуйста.
Какая, блд, соль, думал он, после Баха!
И потому пересолил куропатку себе. Солонку в нее опрокинул. После чего и объявил себя веганом. Хотя ночью тайком грыз куриную ногу, под одеялом.
А чтобы Софья Андреевна не узнала, какой он двуличный, выгнал ее из спальни: типа он будет о Бахе думать. Один будет спать, с Бахом.
Но у него был блат: повар Никодим прятал для барина куриную ногу, потому как теперь в имении все стали веганы. Якобы.
Так что под одеялом у Толстого постоянно были куриные кости. Это факт замалчивался советским толстоведением, но я его раскопала в Ленинке. Тоже по блату. У меня там есть знакомый дворник узбек, он как и я толстовед в своем роде. Знает о Толстом то, чего не знают ученые там всякие.
…Между прочим, вы смеетесь, а я ведь известный (ну самой себе и соседям своим, которым я иногда такое вот, как щас, задвигаю, а они верят) толстовед, многое знаю, что неизвестно официальной академической науке. Видите сколько я уже вам рассказала о Толстом: могу кафедру лит-ры возглавить где-нить в Гарварде на отделении славистики. Я хоть как эта Гей не списываю.
…
Лев Толстой очень любил секс. Или, как тогда выражались, плотскую любовь.
Прямо вот очень, говорят. Да и сам каялся: грешен, говорил, люблю это дело, а надо любить людей чистой христианской любовью.
Но у него не всегда получалось. Иногда только. Крестьян, которые тоже, как и он, в зипуне ходили, в тулупе вонючем, он, конечно, любил чистой христианской любовью, какой же еще, если не продохнуть, а девиц, которые не в зипуне, а в кружевной кофточке или даже в сарафане под которым ничего не было, любил по-другому.
И взял всё это описал в дневнике. Какой он был плохой, не любил девиц там всяких чистой христианской, а любил не чистой и не христианской.
Ну и дал своей молодой жене всё это почитать, безобразие это. А жена в слезы: как так можно? Это же нехорошо! Сидит и плачет. И ему стыдно. Зачем, думает он, вапще всё это нужно? К чему все эти омерзительные телодвижения? Какова их цель?
Думал, думал, но так и не додумался.
Гений, а не понял (для чего омерзительные телодвижения).
Я вот не гений, а тоже иногда думаю — одно и то же, одно и то же. Бессмыслица же. Ну сами посудите.