«Кто-то ведь должен быть виноват в ссоре со всем миром…»
27 апреля, 2017 6:59 дп
Александр Янов
Приложение первое О ПОСЛАНИИ МБХ РУССКИМ ЕВРОПЕЙЦАМ
Ох, как хорошо понимаю я тревогу Михаила Борисовича, что «нынешняя власть вполне может рухнуть в руки людей, не готовых ее принять». Может быть, лучше кого-либо в сегодняшней России понимаю. Хотя бы потому, что тревожиться об этом начал еще когда Миша Ходорковский пошел в третий класс — в самиздатской своей рукописи, пошедшей по рукам в Москве 1974 года (см.гл.24).
Но ведь о другой власти, поправит меня читатель, шла тогда речь. Да нет, о той же — самодержавной, разрывной, сложносочиненной, что правит бал и сегодня. Другой персонал, это правда, другой интерьер, даже обозначалась она тогда иначе, не как путинская (цезаристская), а как советская. Но функция-то у нее была та же: деградировать, «дебилизировать» Россию, употребляя выражение МБХ.
Важно другое, важно, что не зря я тогда тревожился, если ровно о том же тревожится сорок лет спустя МБХ: и впрямь ведь упала в 1991 году советская власть в не готовые ее принять руки. И еще важнее, что «прорыв» в Европу 1987-1991 был на самом деле одиннадцатым (!) в русской истории по моему сегодняшнему счету (все-таки опубликовал я с тех пор два с половиной десятка книг по этому предмету). Все одиннадцать, начиная с XVII века, аккуратно перечислены уже в Вводной главе, и каждый из них более или менее подробно в моих книгах документирован.
Это обстоятельство оставляет нам, сегодяшним, лишь один выбор: либо самодержавие в России и впрямь вечно, либо одиннадцать уже раз совершили русские реформаторы грубые, судьбоносные ошибки, ставшие для их «прорывов» роковыми.
Первое противоречило бы всему опыту мировой истории, а второе требует перед лицом предстоящего – двенадцатого – прорыва в Европу извлечь все возможные уроки из этого печального, растянувшегося не столетия, компендиума поражений.
Единственная, сколько я знаю, оппозиционная организация сегодня в России, которая, по крайней мере, пытается их извлечь — «Открытая Россия» МБХ. С этими молодыми людьми, собранными со всех концов страны, отдадим должное его организаторскому таланту, я готов был бы сотрудничать (несмотря на его легкомысленную политическу«всеядность», о которой ниже).
Более того, похоже, что мы уже в известном смысле сотрудничаем. Взяли же на вооружение эти молодые люди мем «русские европейцы», который восходит к моему наставнику Владимиру Сергеевичу Соловьеву и которого, кажется, никто, кроме меня, в российской публицистике не употребляет (предпочитают архаическое «западники»).
Тут, правда, есть трудность. К сожалению, похоже, что один лишь мем заинтересовал МБХ: история не его cup of tea.
Вот и посмотрим, что у него получается без истории и что нет.
В ЧЕМ МБХ ПРАВ?
Думаю в двух важных вещах. Во-первых, он правильно угадал вектор грядущего после Путина «прорыва», провозласив в своем Послании, что «Русский путь – это путь европейский…» (тут, впрочем, и гадать особенно не надо было: ВСЕ предшествующие прорывы были именно в Европу). Но кто-то достаточно авторитетный в глазах мира должен был это сказать.
Во-вторых, в отличие от других сегодняшних реформаторов, говорит МБХ не только о демонтаже путинского режима, но и о необходимости противопоставить «ордынской», по сути, географической традиции России, на которую веками опирается самодержавие (самый недавний пример «Крымнаш»), ДРУГУЮ ее традицию – рукотворную, культурную. И впрямь ведь не Польшей, не Прибалтикой и тем более не Крымом «прирастала» в глазах мира Россия, а Пушкиным и Менделеевым, Чайковским и Сахаровым. Культурой своей, одним словом. Европейской, между прочим, культурой. «В том-то и дело, что Мусоргский или Достоевский, Толстой или Соловьев глубоко русские люди, — писал еще в прошлом веке замечательный русский философ Владимир Вейдле, — но в такой же мере они люди Европы. Без Европы их не было бы».
Нет слов, европейская культура такая же национальная традиции России, как и ее «государственная слава», говоря словами Н.М.Карамзина. Проблема лишь в том, от которой из них зависело на протяжении столетий величие России в глазах русских элит и масс? Чего МБХ не понимает и понять без истории не может, это разрушительной мощи конкурирующей традиции. Вот пример. Послушаем еще раз, как заканчивает Н.М. Карамзин девятый том своей «Истории государства Российского», посвященный страшному царствованию Ивана Грозного, которое приравнял он ко второму монгольскому нашествию на Русь. И за то, в частности, приравнял, что в прах превратил Грозный всю тогдашнюю русскую культуру вместе с ее носителями: «Добрая слава Иоаннова пережила его худую славу: стенания умолкли, жертвы истлели, но имя Иоанново напоминало о приобретении трех царств Монгольских. Доказательства дел ужасных лежали в книгохранилищах, а народ видел Казань, Астрахань, Сибирь как живые монументы царя-завоевателя, чтил в нем виновника нашей государственной славы, отвергнул или забыл название Мучителя, данное ему современниками».
Не оставляет, как видите,сомнения это свидельство историка, что удельный вес «государственной славы» НЕСОПОСТАВИМ в сознании народа не только с культурой, разрушенной «царем-завоевателем», но и с памятью о его кровавом терроре и бесчисленных его жертвах. В мини-масштабе происходит ведь это на наших глазах и с образом недавнего «царя-завоевателя», происходит, несмотря даже на то, что все преступления Сталина давно извлечены из книгохранилищ и завоевания его отпали, как сухой лист от древа страны.
Как бы то ни было, то, что МБХ, в отличие от многих, угадал роль КУЛЬТУРНОЙ ТРАДИЦИИ в предстоящем «прорыве» важно.
«Благодарить за то, что российская культура и наука по-прежнему значимая часть мировых, надо, пишет он, не такую уж многочисленную часть общества – русских европейцев». И спрашивает: «Кому страна обязана своим нынешним, нерастраченным до конца могуществом, своей культурой, наукой, своим оружием, наконец, которым так похваляются наши псевдопатриоты? Вождям, как нас уверяет пропаганда? Ряженым придуркам, бегающим вокруг выставок и храмов?».
Увы, язвительной иронией от монументальной проблемы не отделаешься. Сказав «А», не сказал МБХ «Б». В отличие от него, известный британский аналитик Бобо Ло, с чьим прогнозом российского будущего познакомил я читателя в четвертой книге Русской идеи, назвал «реконцептуализацию традиционного представления о величии и власти» одним из ОСНОВНЫХ условий успеха предстоящего «прорыва». Впрочем, и Ло не обьяснил толком, каким образом это возможно. Между тем опыт гласности 1986-1990 дал нам замечательный в своем роде пример такой реконцептуализации, который грех было бы не взять на вооружение «Открытой России» (но и об этом ниже).
Пока скажу лишь, что именно представление о том, в чем именно состоит величие России, определило уже однажды ее судьбу на три поколения вперед. Сюжет этот кажется мне настолько важным, что, надеюсь, читатель простит мне, если я на минуту отвлекусь ради него от заданной темы.
ИСТОРИЯ ОДНОГО «ПРОРЫВА» В ЕВРОПУ
Термину «русские европейцы», как я уже говорил, без малого полтора столетия. Именно русскими европейцами видели себя лидеры предпоследнего по времени «прорыва» — в феврале 1917. Избавить Россию от «сакрального самодержавия» им удалось. Но предотворить Октябрьский переворот они не смогли. И что еще важнее, победу большевиков в гражданской войне, предотвратить не смогли они тоже. Почему?
Здесь не место входить в подробности успеха большевиков в Октябре. За ними позволю себе отослать читателя к главе «Могли ли большевики НЕ победить в 1917?» в первой книге Русской идеи. Здесь достаточно упомянуть о главной причине их успеха: Временное правительство свергло самодержца, но затеянную им ненужную и непосильную для России войну продолжало с еще большим энтузиазмом, чем он. Короче, стоило бы реформаторам вовремя (скажем, в июне) прекратить войну, чтобы никакого Октябрьского переворота не было. Не прекратили. О том, что именно это было главной ошибкой Временного правительства, свидельствовал годы спустя сам Керенский.
Вот его диалог за ланчем с газетным магнатом лордом Бивербруком в Лондоне через двенадцать лет после бегства из России. Не по свежим следам, то есть, было время подумать:
Б: «Могло ли ваше правительство остановить большевиков, согласившись на сепаратный мир?»
К: «Конечно, мы и сейчас были бы в Москве».
Б: «Правда ли, что рейхсканцлер Бетманн-Гольвег прислал вам 15 мая 1917 почетное предложение мира на условиях Петроградского Совета – без аннексий и контрибуций — и вы его отвергли?. Почему?»
К: «Мы были слишком наивны».
С этим понятно. Но Октябрьским переворотом дело ведь не закончилось. После него была гражданская война, еще более затяжная и не менее кровавая, чем мировая. Война, которая, собственно, и превратила Октябрьский переворот в Революцию. Большевистская власть не раз висела в этой войне на волоске. И все-таки ее выиграла. Несмотря на то, что шансы ее были, казалось бы, ничтожны. Красная гвардия могла выбить юнкеров из столиц, но противостоять регулярной армии, как выяснилось при первом же столкновении с немцами 23 февраля 1918 года, она не могла. Так почему же в таком случае победили большевики в гражданской войне? Коротко, потому, что сумели создать регулярную армию.
Попросту говоря, без такой армии никакакой красной революции, считай, и не было бы. Здесь решающий для судьбы февральского «прорыва» тест. Ибо создать регулярную армию без помощи царских генералов и кадрового офицерского корпуса, т.е. открытых врагов большевизма, было невозможно. И царские генералы ПРИШЛИ НА ПОМОЩЬ. Я не преувеличиваю
Читаем у экперта по этому вопросу В.В.Кожинова: « Из ста командиров армий у красных в 1918-1922 годах 82 были царскими генералами». А вот что подсчитала группа постсоветских историков («Вопросы историии, 1993, №6, с.189): «Общее количество кадровых офицеров, участвовавших в гражданской войне в рядах Красной армии, более, чем в два раза превышало число кадровых офицеров, принимавших участие в военных действиях на стороне белых». И включало это, между прочим, элиту царской армии – ее Генеральный штаб. Да что там, главнокомандующим вооруженных сил красной республики был бывший полковник Генерального штаба С.С.Каменев. Так почему же все они оказались на стороне враждебной им власти?
Гипотеза такая: во-первых, потому, что она была ВЛАСТЬ, во-вторых, потому, что только власть могла, в их представлении, сохранить мощь и ВЕЛИЧИЕ России.
Вопрос читателю: о каком величии Росссии думали эти люди, о каком величии, оказвшемся для них важнее русской культуры, важнее свободы, важнее православия, которые рушились у них на глазах, – происходило-то все это во времена красного террора и «военного коммунизма», массовых убийств священников и ограбления церквей? Ну вот вам подсказка: о чем должен был думать певец свободы и экзистенционализма, «рыцарь свободы духа» (он же «красный философ») Николай Бердяев, когда восхвалял в конце жизни в изгнании, мощь и величие России — и какой России? Сталинской! Разве не о том же думал он, о чем все они думали, — о «государственной славе»,о той самой, что позволила русскому народу, если верить Карамзину, забыть, вычеркнуть из памяти во имя этой « славы» все чудовищные злодеяния царя-мучителя?
Как бы ни было, получается у нас, что гражданскую войну и, по сути, революцию выиграли для большевиков их заведомые враги, обманутые химерой «государственной славы», — царские генералы и кадровые офицеры царской армии? Выходит так.
Я не знаю, как назвать их логику. Но представить ее себе могу: Россия должна оставаться ВЕЛИКОЙ , пусть хоть ценою ее свободы, ее культуры., ее религии. Во всяком случае именно этой логикой должны были руководиться А.А.Брусилов и С.С. Каменев, подписывая вместе с Лениным и Троцким воззвание к белой армии, призывая ее сложить оружие — во имя сохранения Великой России. Вправе ли мы после этого усомниться, что традиция культурного величия вчистую проиграла в 1918-1922 «ордынской». Последствием этой логики был крах февральского «прорыва» в Европу — и три поколения диктатуры, повторившей, как мы видели, кровавые подвиги Грозного.
Исчерпывающе, не правда ли, обьясняет этот трагический эпизод ОБЯЗАТЕЛЬНОСТЬ «реконцептуализации традиционного представления о величии и власти» для будущего несамодержавной России? Просто не состоится «прорыв» без этой реконцептуализации. И то, что МБХ, по крайней мере, намекнул на это, делает ему честь.
В ЧЕМ МБХ НЕПРАВ?
В главной, излюбленной им идее круглого стола со ВСЕМИ, включая ярых путинцев из ОНФ. «Можно было бы начать, — пишет он, — с круглого стола по вопросу транзита власти с участием экспертов из команд Кудрина и Касьянова, Явлинского и Навального, Каспарова и Титова, ОНФ и Открытой России… А цель — существование единой российской нации, на мой взгляд, оправдывает все неудобства такого общения». ОНФ скромно спрятан среди многих открыто оппозиционных и полуоппозиционных имен. Но о чем же cтанут за этим круглым столом разговаривать Явлинский и Каспаров с экспертами движения, лидер которого провозгласил без обиняков, что «Путин – это Россия. Без Путина не будет России»? Не будет, то есть, России без режима, «дебилизирующего» ее, по слову самого МБХ ?
И во имя чего нужен этот заведомый воляпук? Во имя «единой российской нации», что само по себе оксюморон в стране, состоящей из десятков наций, говорящих на разных языках и исповедующих разные религии? Хорош был бы премьер-министр Канады с ее французским Квебеком, призвавший к единой канадской нации! Тем более ведь странно это в России, где таких «Квебеков» не счесть.
Есть ли выход из такой ситуации? Ну, конечно же. И нашли его давно. Нашли и в Канаде, и в Бразилии, и в Германии, и в США, и в Мексике. И самое интересное, что нашли его и в России. Еще двести лет назад. Не случайно ведь писал в своем проекте конституции декабрист Сергей Трубецкой, что «Одно лишь федеративное устройство может совместить величие страны и свободу ее народа».
А лозунг «единой российской нации» (вместо декабристской Федерации) как-то слишком уж близок сердцам откровенных националистов. И слишком легко преобразуется в них в идею государствообразующей нации, в русскую идею. Вот как, например, расшифровал его в октябре 1993 года, в канун последней попытки возвращения советской власти, Эдуард Лимонов: «Нам нужна национальная Россия, от Ленинграда до Камчатки только русский язык и русские школы. Мы хотим русифицировать страну национальной революцией».
Это, однако, далеко не все, в чем не прав МБХ. Едва ли найдет сегодня много сторонников в России и его формула «эти люди россияне, но они европейцы» (достаточно вспомнить реакцию большинства на то, что именно ее, эту формулу, выбрали для себя украинцы). И разве это случайно? Я ведь не зря прервал на полуслове важнейшую цитату из его Послания. Вот ее полный текст: «русский путь – путь европейский столетия и столетия».
На самом деле, однако, «столетия и столетия», начиная с самодержавной революции Ивана IV 1560-х, «русский путь» был путем Неевропейским, нередко АНТИевропейским, был, по выражению моего оппонента А.А.Пелипенко, «антитезой Европе». Как гвоздь, торчала самодержавная империя в сплошь конституционной уже во второй половине XIX века Европе. Могла ли вся эта предыстория пройти бесследно для сознания русской политической элиты?
Ошибка МБХ усугубляется его представлением об «образованном классе России» (я опять цитирую), как о синониме русских европейцев. В действительности, начиная с противостояния нестяжателей и иосифлян в конце XV века, образованный класс России непримиримо расколот. Неужто никогда он не слышал о конфронтации славянофилов и западников, националистов и русских европейцев, имперцев и федералистов? И о том не слышал, что всегда представляли русские европейцы МЕНЬШИНСТВО в этом образованном классе? Как иначе обьяснить логику А.А. Брусилова и С.С.Каменева во время гражданской войны? Более того, как иначе обьяснить неудачи десяти из одиннадцати «прорывов» в Европу (за исключением петровского)?
Да и зачем так далеко ходить, посмотрите в этой книге, как нелегко приходится мне, практически одному против всех, отстаивать европейское происхождение России, ее «европейское столетие». И отстаивать даже не от современных иосифлян, не от «ордынцев» (для тех все мои аргументы и вовсе абракадабра), но от своих, от русских же европейцев-нигилистов, высмеивающих саму идею об изначальном европействе России. Короче, история, которая никуда не денется оттого, что МБХ не хочет ее знать, обязывает смотреть на перспективы «Открытой России» с открытыми, извините за тавтологию, глазами.
ЗОЛОТОЕ ПРАВИЛО
В самом деле, что, судя по тексту Послания, имеет в виду МБХ под успехом «Открытой России»? Превратить ее в те самые руки, что ГОТОВЫ принять рухнувший путинский режим, когда он рухнет? Этого ожидает он от нескольких сот молодых энтузиастов без всякого политического и управленческого опыта, без материальных средств создать хоть какое-то подобие пропагандистского оружия, кроме мало посещаемого сайта (и нескольких старт-апов в рамках программы «Открытые медиа», ни один из которых не работает), не раскрученных ни в российской, ни в зарубежной прессе, проще говоря, никому неизвестных? И вдобавок брошенных во враждебную среду режима, который без сомнения будет ставить им все возможные палки в колеса (вот уже и сегодня «нежелательным движением» признала их путинская Генпрокуратура).
А МБХ что ж? Он с самого начала заявил, что больше шести месяцев заниматься этим проектом не намерен: «у меня есть другие проекты»?
Все это не означает, однако, что у «Открытой России» нет шансов. Напротив, я уверен, что они есть. И немалые. Но прежде, чем говорить о них, я хочу поблагодарить Михаила Борисовича за небыкновенно щедрый подарок, который подарил он мне, сам того не ведая. Я говорю о сотнях единомышленников. Всеми своими книгами, всеми публикациями, будь то в «Московских новостях», в Снобе или в ФБ, я едва ли мог бы завоевать столько молодых умов. Спасибо.
А теперь об условиях, при которых формула «они россияне, но они европейцы» и впрямь могла бы стать основой для бескровного транзита власти после Путина. Прежде всего я буду руководиться «золотым правилом русской истории» (оставим в стороне вопрос, я ли его обнаружил или у меня были предшественники, о которых я не знаю). Так или иначе, правило это такое: не было еще в русской истории диктатуры, крушение которой не сопровождалось бы «оттепелью». Так было, начиная с деиванизации после Ивана Грозного в XVI веке и кончая десталинизацией после Сталина и дебрежневизацией после Брежнева (опуская «гонку на лафетах») – в ХХ.
Отсюда ведь, из этого правила, все «прорывы» или «порывы» в Европу, перечисленные во Введении. Отсюда то, что ИСКЛЮЧЕНИЙ ЗА ЧЕТЫРЕ СТОЛЕТИЯ НЕ БЫЛО. Да, собственно, и не могло их, всех этих «оттепелей» не быть, если я прав, что такова природа РАЗРЫВНОГО, гибридного самодержавия.
Как попытался я показать в Послесловии, четырежды – в 1560, в 1700, в 1917 и в 1991 – предшествовавшая «разрывам» российская государственность полностью уничтожалась, исчезала (я имею в виду, конечно, четыре последовательных коллапса того, что со времени Великой французской революции называется ancien regime).
Тем и обьясняется, между прочим, трагедия западной советологии, что и в разгар Перестройки не смогла она поверить в эту разрывность российской государственности, в нашем случае — в окончательное и бесповоротное исчезновение советской государственности. Но это отдельная тема, к которой я надеюсь еще вернуться.
ОТСТУПЛЕНИЕ В ТЕОРИЮ
Хрущевскую оттепель я, по понятным причинам, в число одиннадцати «прорывов» не включил. Но для драматургии постдиктаториальных ситуаций в России имеет эта оттепель значение первостепенное. И потому требует более подробного рассмотрения.
Сталин, как мы знаем, преемника не назвал, но если бы и назвал, допустим, Маленкова (он,кажется, единственный, кто не был у него на подозрении , Хрущева он презирал), ровно ничего бы это не изменило. Цена слову бывшего тирана копейка. С какой стати Молотов, Ворошилов или Хрущев подчинились бы воле покойного, не довольно ли покуражился он над ними, когда был в силе и славе ? И потому драка за лидерство была неминуема.
На первых порах преимущество было у Маленкова. Он стал Председателем Совета министров, сосредоточив в своих руках все нити государственного управления. Хрущева бросили на партию, выглядевшую уже, после диктатуры Сталина, второстепенным «приводным ремнем» государственного механизма. Чем-то вроде профсоюзов. И в этом была ошибка Маленкова, оказавшаяся для него роковой.
Он упустил из виду, что согласно партийной «конституции», верховным органом,определявшим судьбу власти — до диктатуры — всегда был ее Центральный комитет. И «конституцию» эту никто не отменял, Сталин ее просто игнорировал. А укомплектован был ЦК главным образом первыми секретарями обкомов партии, нисколько не намеренными отдавать свою монопольную власть в регионах правительственным бюрократам. Об этом и вспомнил Хрущев, став первым секретарем ЦК .
Дальнейшее было предсказуемо. Дискредитация покойного тирана, к преступлениям которого без труда можно было привязать ВСЕХ погловно соперников Хрущева сразу, выглядела единственным маневром их устранения. И действительно ни один из них не осмелился выступить против воли полновластного ЦК. Отсюда ХХ съезд, десталинизация и – оттепель.
Конечно, рисковал Хрущев отчаянно. Трудно было рассчитывать, чтобы те же люди, которые лишь за три года до ХХ съезда готовы были умереть в давке, провожая в последний путь Отца народов. поверили, что «оказался наш отец не отцом, а (извините) сукою». Но поверили ведь. Хрущев, как видим, лучше соперников лучше знал свой народ.
Конечно, без поддержки потрясенного преступлениями диктатуры общества он вполне мог проиграть схватку с тяжеловесами из Политбюро. Но общество, истосковавшееся по оттепели, которую подразумевала дискредитация диктатуры, поддержало – и он выиграл. Так начиналась новая «либеральная» эпоха советской государственности – без диктатора. Коллегиальная эпоха, где генеральный считался лишь первым среди равных. Это, однако, не решало главного вопроса: что будет ПОСЛЕ смерти – или отставки — генерального?
Все это понадобилось мне, чтобы показать, что даже в том единственном случае, когда никаким «прорывом» в Европу и не пахло, золотое правило русской истории оставалось в силе: оттепель после диктатуры оказалась неизбежной. Просто потому, что в отличие от демократии, регулярного механизма преемстсвенности власти самодержавие не предусматривает.
И никакого другого способа разрешить конфликт между претендентами на лидерство, кроме вульгарной драки за власть, не оставляет. Пока существовал институт наследственной монархии, этот коренной порок самодержавия не был заметен. Но после отречения последнего императора вот он перед нами — во всей своей мафиозной красе.
«ОКНО В ЕВРОПУ»
Хрущеская оттепель была, конечно, исключением в ряду гигантских «разрывов» русской государственности ХХ века: крахом Российской империи в 1917 и крушением советской семь десятилетий спустя. И хотя ХХ съезд стал знаменем целого поколения оппозиционной интеллигенции, ни в какое сравнение с революциями, сопровождавшими оба других «разрыва», оттепель 1950-х – начала 1960-х не шла. Те поистине стали «окнами» в Европу (в этом смысле, замечу в скобках, сопоставима хрущевская оттепель с оттепелью при Елизавете Петровне , продолженной и усиленной реформами Екатерины Великой после «бироновщины» в XVIII веке).
Оказалось, короче говоря, что оттепели бывали в России разные.
И зависела эта разница от того, способен ли был тот или иной ancien regime к мирному, без «разрыва», реформированию, от его близости к агонии. Очевидно, что императорский режим, как свидетельствовали реформы при Екатерине, при Александре II и при Столыпине, был к реформированию способен так же, как советский при Хрущеве и при Косыгине: стагнация советского ancien regime, сделавшая очередной «разрыв» государственности неминуемым, началась лишь в 1970-е (см. главу «Кому нужна была Перестройка?» в третьей книге Русской идеи). Отсюда и главный вопрос: какой именно ждать нам оттепели после Путина?
Стагнация цезаристского режима стала очевидной уже после 2008 года. Мало кто в России или в мире верит сегодня в возможность его реформирования. Перспективы режима смутны, если уже не утрачены. Вступил ли он в стадию агонии, вопрос спорный, но еще не вечер, немногие сомневаются, что до конца путинского правления без сомнения вступит. Короче, одной лишь дракой между претендентами на лидерство, как после Сталина, дело на этот раз не обойдется. Наиболее вероятный сценарий, похоже, такой.
В пылу драки кому- нибудь из претендентов придется обратиться, подобно Хрущеву, за поддержкой к обществу. Хотя бы потому, что агония режима и утрата перспективы, ощущение тупика самим своим фактом неминуемо поставят в порядок дня дискредитацию вчерашнего популярного (не Сталин,но все-таки) диктатора. Иначе говоря, — депутинизацию.
Кто-то ведь должен быть виноват в ссоре со всем миром. И кто-то должен предложить новую перспективу – без цезаризма.
Так или иначе, если верить опыту многовековой истории России в целом и трагедии Горбачева, в частности, обречены мы на еще один – двенадцатый, как я уже говорил, – «прорыв» в Европу.
Вот тогда-то, в новую «оттепельную» эру, и встанет перед русскими европейцами судьбоносный вопрос: сумеют ли они в единоборстве с силами мрака, развязанными путинским правлением, воспользоваться очередным «окном в Европу», чтобы покончить с гибридом? Другими словами, наступит час «Открытой России».
КАК ЭТО БЫЛО?
Первое в ХХ веке «окно» в феврале 1917 ознаменовалось превращением России в «самую свободную страну в мире», по выражению Ленина. Для нашей темы, впрочем, важно лишь то, что возможность для мгновенного роста незначительной при самодержавии партии оказалась тогда практически неограниченной, лишь бы эта партия обещала решение главного вопроса времени – немедленное прекращение войны. И с момента, когда ей поверили.
В 1917 воспользовались этой возможностью, как мы знаем, большевики, действительно во мгновение ока превратившиеся из незначительной секты приверженцев Ленина в сильную массовую партию.
Для солдатских масс, плохо разбиравшихся в тонкостях «сицилизма», важно было одно: большевики оказались единственной партией, способной прекратить войну немедленно и БЕЗ СОГЛАСИЯ «оттепельного» правительства, которое, как выяснилось, и не собиралось ее прекращать. Вот так: дайте нам власть – и завтра по домам!
Понимаете теперь, что имел в виду Керенский, когда признался за ланчем с Бивербруком в 1929 году: «Мы были слишком наивны»?
Рассказывая все это, имею я в виду, конечно, что в момент очередного «окна» после Путина возможность мгновенного роста из заштатного молодежного движения в сильную массовую партию сможет обрести именно «Открытая Россия», которая неминуемо окажется в тот момент в ситуации большевиков семнадцатого года. Точно так же, как ее антагонисты – в ситуации Керенского.
Как и тогдашние большевики, предложит она стране немедленное решение главного вопроса времени – прекращение войны, пусть на этот раз и «холодной», не говоря уже о снятии всех и всяческих санкций. В отличие от большевиков, однако ( как и от команды Гайдара в 1991), сможет она предложить стране также и немедленный рост благосостояния. Просто потому, что выход из изоляции означал бы гигантский приток инвестиций с новейшими технологиями и, следовательно, экономический прорыв, сопоставимый с петровским в XVIII веке. Так же, как тогда, новое открытие миру обещало бы России «произведение из тьмы небытия в бытие», говоря словами канцлера Головкина, сказанными 21 сентября 1721 года .
Только новое «окно» в Европу обьяснило бы каждому в России, в какой мрак допетровской архаики, в какую «тьму небытия» погрузил страну путинский режим. Долго – если считать с 1613 года, с начала Московии, — ждала во времена Головкина этого «произведения в бытие» Россия: 108 лет. Но дождалась. А мы-то ждем его «во тьме небытия» с 1917. В 2024 году 107 лет исполнится. Сопоставимо, не правда?
Тем более, что, спрашивается, смогут противопоставить тогда «Открытой России» ее антагонисты, включая даже самых изощренных идеологов реакции — Изборский клуб и Дугина?
Обострение конфронтации, непосильную для страны при соотношении сил 1:10 гонку вооружений, ужесточение санкций, агонизирующую экономику и в конечном счете – войну, которую они и сейчас обещают во всех своих «мобилизационных» манифестах (см. главы 12 и 13 «В гостях у изборцев» в третьей книге Русской идеи)?
Вот такой выбор – между миром и войной, между преуспеванием и нищетой, между бытием и небытием — предстоит России после Путина, будь то в результате неминуемой драки между грандами режима, как во времена Хрущева, или благодаря гласности, если среди них, вопреки ожиданиям, окажется еще один «Горбачев».
ТЫСЯЧА «ЕСЛИ»
Оговорюсь, все это возможно, даже вероятно, лишь в случае, если «Открытая Россия» переживет Путина (во всяком случае его режим), не расколовшись из-за борьбы амбиций и не прогнувшись под репрессиями.
Если создаст она свои отделения во всех западных странах с тем, чтобы тысячи и тысячи молодых энтузиастов, покинувших при Путине страну и образованных за границей, готовы были вернуться, составив ее мощный политический и управленческий резерв?
Если у нее будет подробная программа строительства несамодержавной (европейской) России, учитывающая особенности ее политической истории (например, то, что России категорически заказана президентская республика и, наоборот, обязательны для нее подлинная Федерация и местное самоправление, так же, как «налоговый маневр» и «поворот на Восток», которые обсуждали мы в четвертой книге Русской идеи).
Если сумеет она объединить вокруг этой программы все разрозненные организации русских европейцев?
Если все еще жив для современной российской молодежи, несмотря на всю ее кажущуюся апатию и цинизм, полузабытый пушкинский завет двухсотлетней давности «Пока свободою горим, пока сердца для чести живы, мой друг, отчизне посвятим души прекрасные порывы»? Намек на то, что это возможно, видели мы уже в день молодежного протеста против коррупции режима в марте 2017 года.
И самое, быть может, важное: если сумеет «Открытая Россия» отвоевать у «оттепельного» правительства контроль над телевидением? Как свидельствует опыт второй половины 1980-х, когда бывший «зомбоящик», отвоеванный перестроечной молодежью еще при советской власти, за одну пятилетку превратил безнадежно, казалось, советизированную улицу в поголовно антисоветскую — и страну чеховских «Кирюх» в отечество граждан.
Поэтому отвоевание телевидения после Путина должно было бы стать для «Открытой России» тем же, чем для Ленина были «захват почты, телефона и телеграфа», т.е. задачей №1.
И задачей №1 для нового телевидения должна была бы стать та самая «реконцептуализация традионных представлений о величии и власти», о которой мы так подробно говорили (я описал, как происходило это перевоспитание советской улицы во времена гласности в главе «Спор со скептиком» в четвертой книге Русской идеи). И тогда ведь, если помнит читатель, начиналось все с бунта детей).
Они сложные, тяжелые, труднодостижимые, все эти «если».
Трудности огромны, пусть и несопоставимы с теми, что стояли в 1991 перед командой Гайдара. Но разве, перечисляя их, эти трудности, не станет вам пронзительно ясно, что преодоление их зависит от нас, русских европейцев, только от нас и ни от кого, кроме нас? Ни бог, ни царь и ни герой, как поется в старинной песне, не поможет нам, если мы сами себе – и России – и на этот раз не поможем.
Поможем?
Александр Янов
Приложение первое О ПОСЛАНИИ МБХ РУССКИМ ЕВРОПЕЙЦАМ
Ох, как хорошо понимаю я тревогу Михаила Борисовича, что «нынешняя власть вполне может рухнуть в руки людей, не готовых ее принять». Может быть, лучше кого-либо в сегодняшней России понимаю. Хотя бы потому, что тревожиться об этом начал еще когда Миша Ходорковский пошел в третий класс — в самиздатской своей рукописи, пошедшей по рукам в Москве 1974 года (см.гл.24).
Но ведь о другой власти, поправит меня читатель, шла тогда речь. Да нет, о той же — самодержавной, разрывной, сложносочиненной, что правит бал и сегодня. Другой персонал, это правда, другой интерьер, даже обозначалась она тогда иначе, не как путинская (цезаристская), а как советская. Но функция-то у нее была та же: деградировать, «дебилизировать» Россию, употребляя выражение МБХ.
Важно другое, важно, что не зря я тогда тревожился, если ровно о том же тревожится сорок лет спустя МБХ: и впрямь ведь упала в 1991 году советская власть в не готовые ее принять руки. И еще важнее, что «прорыв» в Европу 1987-1991 был на самом деле одиннадцатым (!) в русской истории по моему сегодняшнему счету (все-таки опубликовал я с тех пор два с половиной десятка книг по этому предмету). Все одиннадцать, начиная с XVII века, аккуратно перечислены уже в Вводной главе, и каждый из них более или менее подробно в моих книгах документирован.
Это обстоятельство оставляет нам, сегодяшним, лишь один выбор: либо самодержавие в России и впрямь вечно, либо одиннадцать уже раз совершили русские реформаторы грубые, судьбоносные ошибки, ставшие для их «прорывов» роковыми.
Первое противоречило бы всему опыту мировой истории, а второе требует перед лицом предстоящего – двенадцатого – прорыва в Европу извлечь все возможные уроки из этого печального, растянувшегося не столетия, компендиума поражений.
Единственная, сколько я знаю, оппозиционная организация сегодня в России, которая, по крайней мере, пытается их извлечь — «Открытая Россия» МБХ. С этими молодыми людьми, собранными со всех концов страны, отдадим должное его организаторскому таланту, я готов был бы сотрудничать (несмотря на его легкомысленную политическу«всеядность», о которой ниже).
Более того, похоже, что мы уже в известном смысле сотрудничаем. Взяли же на вооружение эти молодые люди мем «русские европейцы», который восходит к моему наставнику Владимиру Сергеевичу Соловьеву и которого, кажется, никто, кроме меня, в российской публицистике не употребляет (предпочитают архаическое «западники»).
Тут, правда, есть трудность. К сожалению, похоже, что один лишь мем заинтересовал МБХ: история не его cup of tea.
Вот и посмотрим, что у него получается без истории и что нет.
В ЧЕМ МБХ ПРАВ?
Думаю в двух важных вещах. Во-первых, он правильно угадал вектор грядущего после Путина «прорыва», провозласив в своем Послании, что «Русский путь – это путь европейский…» (тут, впрочем, и гадать особенно не надо было: ВСЕ предшествующие прорывы были именно в Европу). Но кто-то достаточно авторитетный в глазах мира должен был это сказать.
Во-вторых, в отличие от других сегодняшних реформаторов, говорит МБХ не только о демонтаже путинского режима, но и о необходимости противопоставить «ордынской», по сути, географической традиции России, на которую веками опирается самодержавие (самый недавний пример «Крымнаш»), ДРУГУЮ ее традицию – рукотворную, культурную. И впрямь ведь не Польшей, не Прибалтикой и тем более не Крымом «прирастала» в глазах мира Россия, а Пушкиным и Менделеевым, Чайковским и Сахаровым. Культурой своей, одним словом. Европейской, между прочим, культурой. «В том-то и дело, что Мусоргский или Достоевский, Толстой или Соловьев глубоко русские люди, — писал еще в прошлом веке замечательный русский философ Владимир Вейдле, — но в такой же мере они люди Европы. Без Европы их не было бы».
Нет слов, европейская культура такая же национальная традиции России, как и ее «государственная слава», говоря словами Н.М.Карамзина. Проблема лишь в том, от которой из них зависело на протяжении столетий величие России в глазах русских элит и масс? Чего МБХ не понимает и понять без истории не может, это разрушительной мощи конкурирующей традиции. Вот пример. Послушаем еще раз, как заканчивает Н.М. Карамзин девятый том своей «Истории государства Российского», посвященный страшному царствованию Ивана Грозного, которое приравнял он ко второму монгольскому нашествию на Русь. И за то, в частности, приравнял, что в прах превратил Грозный всю тогдашнюю русскую культуру вместе с ее носителями: «Добрая слава Иоаннова пережила его худую славу: стенания умолкли, жертвы истлели, но имя Иоанново напоминало о приобретении трех царств Монгольских. Доказательства дел ужасных лежали в книгохранилищах, а народ видел Казань, Астрахань, Сибирь как живые монументы царя-завоевателя, чтил в нем виновника нашей государственной славы, отвергнул или забыл название Мучителя, данное ему современниками».
Не оставляет, как видите,сомнения это свидельство историка, что удельный вес «государственной славы» НЕСОПОСТАВИМ в сознании народа не только с культурой, разрушенной «царем-завоевателем», но и с памятью о его кровавом терроре и бесчисленных его жертвах. В мини-масштабе происходит ведь это на наших глазах и с образом недавнего «царя-завоевателя», происходит, несмотря даже на то, что все преступления Сталина давно извлечены из книгохранилищ и завоевания его отпали, как сухой лист от древа страны.
Как бы то ни было, то, что МБХ, в отличие от многих, угадал роль КУЛЬТУРНОЙ ТРАДИЦИИ в предстоящем «прорыве» важно.
«Благодарить за то, что российская культура и наука по-прежнему значимая часть мировых, надо, пишет он, не такую уж многочисленную часть общества – русских европейцев». И спрашивает: «Кому страна обязана своим нынешним, нерастраченным до конца могуществом, своей культурой, наукой, своим оружием, наконец, которым так похваляются наши псевдопатриоты? Вождям, как нас уверяет пропаганда? Ряженым придуркам, бегающим вокруг выставок и храмов?».
Увы, язвительной иронией от монументальной проблемы не отделаешься. Сказав «А», не сказал МБХ «Б». В отличие от него, известный британский аналитик Бобо Ло, с чьим прогнозом российского будущего познакомил я читателя в четвертой книге Русской идеи, назвал «реконцептуализацию традиционного представления о величии и власти» одним из ОСНОВНЫХ условий успеха предстоящего «прорыва». Впрочем, и Ло не обьяснил толком, каким образом это возможно. Между тем опыт гласности 1986-1990 дал нам замечательный в своем роде пример такой реконцептуализации, который грех было бы не взять на вооружение «Открытой России» (но и об этом ниже).
Пока скажу лишь, что именно представление о том, в чем именно состоит величие России, определило уже однажды ее судьбу на три поколения вперед. Сюжет этот кажется мне настолько важным, что, надеюсь, читатель простит мне, если я на минуту отвлекусь ради него от заданной темы.
ИСТОРИЯ ОДНОГО «ПРОРЫВА» В ЕВРОПУ
Термину «русские европейцы», как я уже говорил, без малого полтора столетия. Именно русскими европейцами видели себя лидеры предпоследнего по времени «прорыва» — в феврале 1917. Избавить Россию от «сакрального самодержавия» им удалось. Но предотворить Октябрьский переворот они не смогли. И что еще важнее, победу большевиков в гражданской войне, предотвратить не смогли они тоже. Почему?
Здесь не место входить в подробности успеха большевиков в Октябре. За ними позволю себе отослать читателя к главе «Могли ли большевики НЕ победить в 1917?» в первой книге Русской идеи. Здесь достаточно упомянуть о главной причине их успеха: Временное правительство свергло самодержца, но затеянную им ненужную и непосильную для России войну продолжало с еще большим энтузиазмом, чем он. Короче, стоило бы реформаторам вовремя (скажем, в июне) прекратить войну, чтобы никакого Октябрьского переворота не было. Не прекратили. О том, что именно это было главной ошибкой Временного правительства, свидельствовал годы спустя сам Керенский.
Вот его диалог за ланчем с газетным магнатом лордом Бивербруком в Лондоне через двенадцать лет после бегства из России. Не по свежим следам, то есть, было время подумать:
Б: «Могло ли ваше правительство остановить большевиков, согласившись на сепаратный мир?»
К: «Конечно, мы и сейчас были бы в Москве».
Б: «Правда ли, что рейхсканцлер Бетманн-Гольвег прислал вам 15 мая 1917 почетное предложение мира на условиях Петроградского Совета – без аннексий и контрибуций — и вы его отвергли?. Почему?»
К: «Мы были слишком наивны».
С этим понятно. Но Октябрьским переворотом дело ведь не закончилось. После него была гражданская война, еще более затяжная и не менее кровавая, чем мировая. Война, которая, собственно, и превратила Октябрьский переворот в Революцию. Большевистская власть не раз висела в этой войне на волоске. И все-таки ее выиграла. Несмотря на то, что шансы ее были, казалось бы, ничтожны. Красная гвардия могла выбить юнкеров из столиц, но противостоять регулярной армии, как выяснилось при первом же столкновении с немцами 23 февраля 1918 года, она не могла. Так почему же в таком случае победили большевики в гражданской войне? Коротко, потому, что сумели создать регулярную армию.
Попросту говоря, без такой армии никакакой красной революции, считай, и не было бы. Здесь решающий для судьбы февральского «прорыва» тест. Ибо создать регулярную армию без помощи царских генералов и кадрового офицерского корпуса, т.е. открытых врагов большевизма, было невозможно. И царские генералы ПРИШЛИ НА ПОМОЩЬ. Я не преувеличиваю
Читаем у экперта по этому вопросу В.В.Кожинова: « Из ста командиров армий у красных в 1918-1922 годах 82 были царскими генералами». А вот что подсчитала группа постсоветских историков («Вопросы историии, 1993, №6, с.189): «Общее количество кадровых офицеров, участвовавших в гражданской войне в рядах Красной армии, более, чем в два раза превышало число кадровых офицеров, принимавших участие в военных действиях на стороне белых». И включало это, между прочим, элиту царской армии – ее Генеральный штаб. Да что там, главнокомандующим вооруженных сил красной республики был бывший полковник Генерального штаба С.С.Каменев. Так почему же все они оказались на стороне враждебной им власти?
Гипотеза такая: во-первых, потому, что она была ВЛАСТЬ, во-вторых, потому, что только власть могла, в их представлении, сохранить мощь и ВЕЛИЧИЕ России.
Вопрос читателю: о каком величии Росссии думали эти люди, о каком величии, оказвшемся для них важнее русской культуры, важнее свободы, важнее православия, которые рушились у них на глазах, – происходило-то все это во времена красного террора и «военного коммунизма», массовых убийств священников и ограбления церквей? Ну вот вам подсказка: о чем должен был думать певец свободы и экзистенционализма, «рыцарь свободы духа» (он же «красный философ») Николай Бердяев, когда восхвалял в конце жизни в изгнании, мощь и величие России — и какой России? Сталинской! Разве не о том же думал он, о чем все они думали, — о «государственной славе»,о той самой, что позволила русскому народу, если верить Карамзину, забыть, вычеркнуть из памяти во имя этой « славы» все чудовищные злодеяния царя-мучителя?
Как бы ни было, получается у нас, что гражданскую войну и, по сути, революцию выиграли для большевиков их заведомые враги, обманутые химерой «государственной славы», — царские генералы и кадровые офицеры царской армии? Выходит так.
Я не знаю, как назвать их логику. Но представить ее себе могу: Россия должна оставаться ВЕЛИКОЙ , пусть хоть ценою ее свободы, ее культуры., ее религии. Во всяком случае именно этой логикой должны были руководиться А.А.Брусилов и С.С. Каменев, подписывая вместе с Лениным и Троцким воззвание к белой армии, призывая ее сложить оружие — во имя сохранения Великой России. Вправе ли мы после этого усомниться, что традиция культурного величия вчистую проиграла в 1918-1922 «ордынской». Последствием этой логики был крах февральского «прорыва» в Европу — и три поколения диктатуры, повторившей, как мы видели, кровавые подвиги Грозного.
Исчерпывающе, не правда ли, обьясняет этот трагический эпизод ОБЯЗАТЕЛЬНОСТЬ «реконцептуализации традиционного представления о величии и власти» для будущего несамодержавной России? Просто не состоится «прорыв» без этой реконцептуализации. И то, что МБХ, по крайней мере, намекнул на это, делает ему честь.
В ЧЕМ МБХ НЕПРАВ?
В главной, излюбленной им идее круглого стола со ВСЕМИ, включая ярых путинцев из ОНФ. «Можно было бы начать, — пишет он, — с круглого стола по вопросу транзита власти с участием экспертов из команд Кудрина и Касьянова, Явлинского и Навального, Каспарова и Титова, ОНФ и Открытой России… А цель — существование единой российской нации, на мой взгляд, оправдывает все неудобства такого общения». ОНФ скромно спрятан среди многих открыто оппозиционных и полуоппозиционных имен. Но о чем же cтанут за этим круглым столом разговаривать Явлинский и Каспаров с экспертами движения, лидер которого провозгласил без обиняков, что «Путин – это Россия. Без Путина не будет России»? Не будет, то есть, России без режима, «дебилизирующего» ее, по слову самого МБХ ?
И во имя чего нужен этот заведомый воляпук? Во имя «единой российской нации», что само по себе оксюморон в стране, состоящей из десятков наций, говорящих на разных языках и исповедующих разные религии? Хорош был бы премьер-министр Канады с ее французским Квебеком, призвавший к единой канадской нации! Тем более ведь странно это в России, где таких «Квебеков» не счесть.
Есть ли выход из такой ситуации? Ну, конечно же. И нашли его давно. Нашли и в Канаде, и в Бразилии, и в Германии, и в США, и в Мексике. И самое интересное, что нашли его и в России. Еще двести лет назад. Не случайно ведь писал в своем проекте конституции декабрист Сергей Трубецкой, что «Одно лишь федеративное устройство может совместить величие страны и свободу ее народа».
А лозунг «единой российской нации» (вместо декабристской Федерации) как-то слишком уж близок сердцам откровенных националистов. И слишком легко преобразуется в них в идею государствообразующей нации, в русскую идею. Вот как, например, расшифровал его в октябре 1993 года, в канун последней попытки возвращения советской власти, Эдуард Лимонов: «Нам нужна национальная Россия, от Ленинграда до Камчатки только русский язык и русские школы. Мы хотим русифицировать страну национальной революцией».
Это, однако, далеко не все, в чем не прав МБХ. Едва ли найдет сегодня много сторонников в России и его формула «эти люди россияне, но они европейцы» (достаточно вспомнить реакцию большинства на то, что именно ее, эту формулу, выбрали для себя украинцы). И разве это случайно? Я ведь не зря прервал на полуслове важнейшую цитату из его Послания. Вот ее полный текст: «русский путь – путь европейский столетия и столетия».
На самом деле, однако, «столетия и столетия», начиная с самодержавной революции Ивана IV 1560-х, «русский путь» был путем Неевропейским, нередко АНТИевропейским, был, по выражению моего оппонента А.А.Пелипенко, «антитезой Европе». Как гвоздь, торчала самодержавная империя в сплошь конституционной уже во второй половине XIX века Европе. Могла ли вся эта предыстория пройти бесследно для сознания русской политической элиты?
Ошибка МБХ усугубляется его представлением об «образованном классе России» (я опять цитирую), как о синониме русских европейцев. В действительности, начиная с противостояния нестяжателей и иосифлян в конце XV века, образованный класс России непримиримо расколот. Неужто никогда он не слышал о конфронтации славянофилов и западников, националистов и русских европейцев, имперцев и федералистов? И о том не слышал, что всегда представляли русские европейцы МЕНЬШИНСТВО в этом образованном классе? Как иначе обьяснить логику А.А. Брусилова и С.С.Каменева во время гражданской войны? Более того, как иначе обьяснить неудачи десяти из одиннадцати «прорывов» в Европу (за исключением петровского)?
Да и зачем так далеко ходить, посмотрите в этой книге, как нелегко приходится мне, практически одному против всех, отстаивать европейское происхождение России, ее «европейское столетие». И отстаивать даже не от современных иосифлян, не от «ордынцев» (для тех все мои аргументы и вовсе абракадабра), но от своих, от русских же европейцев-нигилистов, высмеивающих саму идею об изначальном европействе России. Короче, история, которая никуда не денется оттого, что МБХ не хочет ее знать, обязывает смотреть на перспективы «Открытой России» с открытыми, извините за тавтологию, глазами.
ЗОЛОТОЕ ПРАВИЛО
В самом деле, что, судя по тексту Послания, имеет в виду МБХ под успехом «Открытой России»? Превратить ее в те самые руки, что ГОТОВЫ принять рухнувший путинский режим, когда он рухнет? Этого ожидает он от нескольких сот молодых энтузиастов без всякого политического и управленческого опыта, без материальных средств создать хоть какое-то подобие пропагандистского оружия, кроме мало посещаемого сайта (и нескольких старт-апов в рамках программы «Открытые медиа», ни один из которых не работает), не раскрученных ни в российской, ни в зарубежной прессе, проще говоря, никому неизвестных? И вдобавок брошенных во враждебную среду режима, который без сомнения будет ставить им все возможные палки в колеса (вот уже и сегодня «нежелательным движением» признала их путинская Генпрокуратура).
А МБХ что ж? Он с самого начала заявил, что больше шести месяцев заниматься этим проектом не намерен: «у меня есть другие проекты»?
Все это не означает, однако, что у «Открытой России» нет шансов. Напротив, я уверен, что они есть. И немалые. Но прежде, чем говорить о них, я хочу поблагодарить Михаила Борисовича за небыкновенно щедрый подарок, который подарил он мне, сам того не ведая. Я говорю о сотнях единомышленников. Всеми своими книгами, всеми публикациями, будь то в «Московских новостях», в Снобе или в ФБ, я едва ли мог бы завоевать столько молодых умов. Спасибо.
А теперь об условиях, при которых формула «они россияне, но они европейцы» и впрямь могла бы стать основой для бескровного транзита власти после Путина. Прежде всего я буду руководиться «золотым правилом русской истории» (оставим в стороне вопрос, я ли его обнаружил или у меня были предшественники, о которых я не знаю). Так или иначе, правило это такое: не было еще в русской истории диктатуры, крушение которой не сопровождалось бы «оттепелью». Так было, начиная с деиванизации после Ивана Грозного в XVI веке и кончая десталинизацией после Сталина и дебрежневизацией после Брежнева (опуская «гонку на лафетах») – в ХХ.
Отсюда ведь, из этого правила, все «прорывы» или «порывы» в Европу, перечисленные во Введении. Отсюда то, что ИСКЛЮЧЕНИЙ ЗА ЧЕТЫРЕ СТОЛЕТИЯ НЕ БЫЛО. Да, собственно, и не могло их, всех этих «оттепелей» не быть, если я прав, что такова природа РАЗРЫВНОГО, гибридного самодержавия.
Как попытался я показать в Послесловии, четырежды – в 1560, в 1700, в 1917 и в 1991 – предшествовавшая «разрывам» российская государственность полностью уничтожалась, исчезала (я имею в виду, конечно, четыре последовательных коллапса того, что со времени Великой французской революции называется ancien regime).
Тем и обьясняется, между прочим, трагедия западной советологии, что и в разгар Перестройки не смогла она поверить в эту разрывность российской государственности, в нашем случае — в окончательное и бесповоротное исчезновение советской государственности. Но это отдельная тема, к которой я надеюсь еще вернуться.
ОТСТУПЛЕНИЕ В ТЕОРИЮ
Хрущевскую оттепель я, по понятным причинам, в число одиннадцати «прорывов» не включил. Но для драматургии постдиктаториальных ситуаций в России имеет эта оттепель значение первостепенное. И потому требует более подробного рассмотрения.
Сталин, как мы знаем, преемника не назвал, но если бы и назвал, допустим, Маленкова (он,кажется, единственный, кто не был у него на подозрении , Хрущева он презирал), ровно ничего бы это не изменило. Цена слову бывшего тирана копейка. С какой стати Молотов, Ворошилов или Хрущев подчинились бы воле покойного, не довольно ли покуражился он над ними, когда был в силе и славе ? И потому драка за лидерство была неминуема.
На первых порах преимущество было у Маленкова. Он стал Председателем Совета министров, сосредоточив в своих руках все нити государственного управления. Хрущева бросили на партию, выглядевшую уже, после диктатуры Сталина, второстепенным «приводным ремнем» государственного механизма. Чем-то вроде профсоюзов. И в этом была ошибка Маленкова, оказавшаяся для него роковой.
Он упустил из виду, что согласно партийной «конституции», верховным органом,определявшим судьбу власти — до диктатуры — всегда был ее Центральный комитет. И «конституцию» эту никто не отменял, Сталин ее просто игнорировал. А укомплектован был ЦК главным образом первыми секретарями обкомов партии, нисколько не намеренными отдавать свою монопольную власть в регионах правительственным бюрократам. Об этом и вспомнил Хрущев, став первым секретарем ЦК .
Дальнейшее было предсказуемо. Дискредитация покойного тирана, к преступлениям которого без труда можно было привязать ВСЕХ погловно соперников Хрущева сразу, выглядела единственным маневром их устранения. И действительно ни один из них не осмелился выступить против воли полновластного ЦК. Отсюда ХХ съезд, десталинизация и – оттепель.
Конечно, рисковал Хрущев отчаянно. Трудно было рассчитывать, чтобы те же люди, которые лишь за три года до ХХ съезда готовы были умереть в давке, провожая в последний путь Отца народов. поверили, что «оказался наш отец не отцом, а (извините) сукою». Но поверили ведь. Хрущев, как видим, лучше соперников лучше знал свой народ.
Конечно, без поддержки потрясенного преступлениями диктатуры общества он вполне мог проиграть схватку с тяжеловесами из Политбюро. Но общество, истосковавшееся по оттепели, которую подразумевала дискредитация диктатуры, поддержало – и он выиграл. Так начиналась новая «либеральная» эпоха советской государственности – без диктатора. Коллегиальная эпоха, где генеральный считался лишь первым среди равных. Это, однако, не решало главного вопроса: что будет ПОСЛЕ смерти – или отставки — генерального?
Все это понадобилось мне, чтобы показать, что даже в том единственном случае, когда никаким «прорывом» в Европу и не пахло, золотое правило русской истории оставалось в силе: оттепель после диктатуры оказалась неизбежной. Просто потому, что в отличие от демократии, регулярного механизма преемстсвенности власти самодержавие не предусматривает.
И никакого другого способа разрешить конфликт между претендентами на лидерство, кроме вульгарной драки за власть, не оставляет. Пока существовал институт наследственной монархии, этот коренной порок самодержавия не был заметен. Но после отречения последнего императора вот он перед нами — во всей своей мафиозной красе.
«ОКНО В ЕВРОПУ»
Хрущеская оттепель была, конечно, исключением в ряду гигантских «разрывов» русской государственности ХХ века: крахом Российской империи в 1917 и крушением советской семь десятилетий спустя. И хотя ХХ съезд стал знаменем целого поколения оппозиционной интеллигенции, ни в какое сравнение с революциями, сопровождавшими оба других «разрыва», оттепель 1950-х – начала 1960-х не шла. Те поистине стали «окнами» в Европу (в этом смысле, замечу в скобках, сопоставима хрущевская оттепель с оттепелью при Елизавете Петровне , продолженной и усиленной реформами Екатерины Великой после «бироновщины» в XVIII веке).
Оказалось, короче говоря, что оттепели бывали в России разные.
И зависела эта разница от того, способен ли был тот или иной ancien regime к мирному, без «разрыва», реформированию, от его близости к агонии. Очевидно, что императорский режим, как свидетельствовали реформы при Екатерине, при Александре II и при Столыпине, был к реформированию способен так же, как советский при Хрущеве и при Косыгине: стагнация советского ancien regime, сделавшая очередной «разрыв» государственности неминуемым, началась лишь в 1970-е (см. главу «Кому нужна была Перестройка?» в третьей книге Русской идеи). Отсюда и главный вопрос: какой именно ждать нам оттепели после Путина?
Стагнация цезаристского режима стала очевидной уже после 2008 года. Мало кто в России или в мире верит сегодня в возможность его реформирования. Перспективы режима смутны, если уже не утрачены. Вступил ли он в стадию агонии, вопрос спорный, но еще не вечер, немногие сомневаются, что до конца путинского правления без сомнения вступит. Короче, одной лишь дракой между претендентами на лидерство, как после Сталина, дело на этот раз не обойдется. Наиболее вероятный сценарий, похоже, такой.
В пылу драки кому- нибудь из претендентов придется обратиться, подобно Хрущеву, за поддержкой к обществу. Хотя бы потому, что агония режима и утрата перспективы, ощущение тупика самим своим фактом неминуемо поставят в порядок дня дискредитацию вчерашнего популярного (не Сталин,но все-таки) диктатора. Иначе говоря, — депутинизацию.
Кто-то ведь должен быть виноват в ссоре со всем миром. И кто-то должен предложить новую перспективу – без цезаризма.
Так или иначе, если верить опыту многовековой истории России в целом и трагедии Горбачева, в частности, обречены мы на еще один – двенадцатый, как я уже говорил, – «прорыв» в Европу.
Вот тогда-то, в новую «оттепельную» эру, и встанет перед русскими европейцами судьбоносный вопрос: сумеют ли они в единоборстве с силами мрака, развязанными путинским правлением, воспользоваться очередным «окном в Европу», чтобы покончить с гибридом? Другими словами, наступит час «Открытой России».
КАК ЭТО БЫЛО?
Первое в ХХ веке «окно» в феврале 1917 ознаменовалось превращением России в «самую свободную страну в мире», по выражению Ленина. Для нашей темы, впрочем, важно лишь то, что возможность для мгновенного роста незначительной при самодержавии партии оказалась тогда практически неограниченной, лишь бы эта партия обещала решение главного вопроса времени – немедленное прекращение войны. И с момента, когда ей поверили.
В 1917 воспользовались этой возможностью, как мы знаем, большевики, действительно во мгновение ока превратившиеся из незначительной секты приверженцев Ленина в сильную массовую партию.
Для солдатских масс, плохо разбиравшихся в тонкостях «сицилизма», важно было одно: большевики оказались единственной партией, способной прекратить войну немедленно и БЕЗ СОГЛАСИЯ «оттепельного» правительства, которое, как выяснилось, и не собиралось ее прекращать. Вот так: дайте нам власть – и завтра по домам!
Понимаете теперь, что имел в виду Керенский, когда признался за ланчем с Бивербруком в 1929 году: «Мы были слишком наивны»?
Рассказывая все это, имею я в виду, конечно, что в момент очередного «окна» после Путина возможность мгновенного роста из заштатного молодежного движения в сильную массовую партию сможет обрести именно «Открытая Россия», которая неминуемо окажется в тот момент в ситуации большевиков семнадцатого года. Точно так же, как ее антагонисты – в ситуации Керенского.
Как и тогдашние большевики, предложит она стране немедленное решение главного вопроса времени – прекращение войны, пусть на этот раз и «холодной», не говоря уже о снятии всех и всяческих санкций. В отличие от большевиков, однако ( как и от команды Гайдара в 1991), сможет она предложить стране также и немедленный рост благосостояния. Просто потому, что выход из изоляции означал бы гигантский приток инвестиций с новейшими технологиями и, следовательно, экономический прорыв, сопоставимый с петровским в XVIII веке. Так же, как тогда, новое открытие миру обещало бы России «произведение из тьмы небытия в бытие», говоря словами канцлера Головкина, сказанными 21 сентября 1721 года .
Только новое «окно» в Европу обьяснило бы каждому в России, в какой мрак допетровской архаики, в какую «тьму небытия» погрузил страну путинский режим. Долго – если считать с 1613 года, с начала Московии, — ждала во времена Головкина этого «произведения в бытие» Россия: 108 лет. Но дождалась. А мы-то ждем его «во тьме небытия» с 1917. В 2024 году 107 лет исполнится. Сопоставимо, не правда?
Тем более, что, спрашивается, смогут противопоставить тогда «Открытой России» ее антагонисты, включая даже самых изощренных идеологов реакции — Изборский клуб и Дугина?
Обострение конфронтации, непосильную для страны при соотношении сил 1:10 гонку вооружений, ужесточение санкций, агонизирующую экономику и в конечном счете – войну, которую они и сейчас обещают во всех своих «мобилизационных» манифестах (см. главы 12 и 13 «В гостях у изборцев» в третьей книге Русской идеи)?
Вот такой выбор – между миром и войной, между преуспеванием и нищетой, между бытием и небытием — предстоит России после Путина, будь то в результате неминуемой драки между грандами режима, как во времена Хрущева, или благодаря гласности, если среди них, вопреки ожиданиям, окажется еще один «Горбачев».
ТЫСЯЧА «ЕСЛИ»
Оговорюсь, все это возможно, даже вероятно, лишь в случае, если «Открытая Россия» переживет Путина (во всяком случае его режим), не расколовшись из-за борьбы амбиций и не прогнувшись под репрессиями.
Если создаст она свои отделения во всех западных странах с тем, чтобы тысячи и тысячи молодых энтузиастов, покинувших при Путине страну и образованных за границей, готовы были вернуться, составив ее мощный политический и управленческий резерв?
Если у нее будет подробная программа строительства несамодержавной (европейской) России, учитывающая особенности ее политической истории (например, то, что России категорически заказана президентская республика и, наоборот, обязательны для нее подлинная Федерация и местное самоправление, так же, как «налоговый маневр» и «поворот на Восток», которые обсуждали мы в четвертой книге Русской идеи).
Если сумеет она объединить вокруг этой программы все разрозненные организации русских европейцев?
Если все еще жив для современной российской молодежи, несмотря на всю ее кажущуюся апатию и цинизм, полузабытый пушкинский завет двухсотлетней давности «Пока свободою горим, пока сердца для чести живы, мой друг, отчизне посвятим души прекрасные порывы»? Намек на то, что это возможно, видели мы уже в день молодежного протеста против коррупции режима в марте 2017 года.
И самое, быть может, важное: если сумеет «Открытая Россия» отвоевать у «оттепельного» правительства контроль над телевидением? Как свидельствует опыт второй половины 1980-х, когда бывший «зомбоящик», отвоеванный перестроечной молодежью еще при советской власти, за одну пятилетку превратил безнадежно, казалось, советизированную улицу в поголовно антисоветскую — и страну чеховских «Кирюх» в отечество граждан.
Поэтому отвоевание телевидения после Путина должно было бы стать для «Открытой России» тем же, чем для Ленина были «захват почты, телефона и телеграфа», т.е. задачей №1.
И задачей №1 для нового телевидения должна была бы стать та самая «реконцептуализация традионных представлений о величии и власти», о которой мы так подробно говорили (я описал, как происходило это перевоспитание советской улицы во времена гласности в главе «Спор со скептиком» в четвертой книге Русской идеи). И тогда ведь, если помнит читатель, начиналось все с бунта детей).
Они сложные, тяжелые, труднодостижимые, все эти «если».
Трудности огромны, пусть и несопоставимы с теми, что стояли в 1991 перед командой Гайдара. Но разве, перечисляя их, эти трудности, не станет вам пронзительно ясно, что преодоление их зависит от нас, русских европейцев, только от нас и ни от кого, кроме нас? Ни бог, ни царь и ни герой, как поется в старинной песне, не поможет нам, если мы сами себе – и России – и на этот раз не поможем.
Поможем?