«Крюкова очень любила допрашивать мужчин…»

Валерий Зеленогорский

Игорь Бродский поделился
Валерий Зеленогорский:
СТОКГОЛЬМСКИЙ СИНДРОМ (продолжение, начало здесь).

Крюкова очень любила допрашивать мужчин, ей нравилось, как они дрожат от ее немигающего взгляда. Они улыбались ей, мелко подрагивая трясущимися ножками и ручками, когда она подписывала им обвинительное заключение. Они готовы были ползать перед ней на коленях, такие важные и крутые еще пару месяцев назад, когда они брезгливо смотрели на нее, сидя в дорогих ресторанах со своими длинноногими подружками или надменными женами, которые потом бегали и искали подхода к ней, такой невысокой и толстожопой.
Для души у Крюковой был один адвокатишко, молодой прилизанный пакостник, которого она имела во все дыры. Она его рекомендовала на громкие дела, он делал себе имя, помогал ей решать вопросы с бизнесменами, принимал от них на свой счет разного размера благодарности и передавал ей на ее офшор на Каймановых островах. В качестве бонуса она била его плеткой, а он в кожаном шлеме и с ошейником гавкал у нее в спальне под музыку Вивальди, под старый клавесин, чтобы соседи не боялись его воя после наказания госпожи.
Все было тип-топ, счет ее рос, домик в ближнем Подмосковье обрастал мрамором по цоколю, лет ей было еще мало, сорок по нынешним временам – не бабий век.
Замуж она не хотела, но любви желала, а особенно – отомстить душистому господинчику, о котором доходили слухи, что он так поднялся, что теперь до него, как ему казалось, как до Луны. Крюкова видела его довольную рожу в глянцевых журналах в окружении молоденьких сосок.
Но земля круглая, обратную сторону Луны наши славные органы сфотографировали еще при Хрущеве, а дело о коррупции, в котором господинчик был первой скрипкой, не только сфотографировали, но и задокументировали и дали ход – и началось.
Приняли всех по полной программе: выемки документов, захват с масками, и всех мордой в снег, и телерепортаж в новостях из Лефортово, где господинчик без галстука и шнурков оказался на шконке.
Он не ожидал, не верил, что с ним такое случится, с другими такое возможно, но с ним никогда. Но случилось, он попал под поезд, его бизнес оказался нужен государству, а он сам государству стал не нужен. Кино закончилось.
К допросу своей ритуальной жертвы Крюкова готовилась тщательно: с вечера сделала полную эпиляцию, косметичка и парикмахерша в четыре руки надраили ее фасад до умопомрачительной красоты.
Утром Крюкова надела латексное белье и лайковые ботфорты. Голубая форма с золотыми галунами и звездами на погонах довершила неотразимость карающего меча справедливости, и Крюкова поехала в Лефортово собирать свои камни. Время их собирать пришло неотвратимо, как наказание за преступление.
Душистый господинчик лежал в камере, липкий от страха. Он вонял потом и мочой, как бомж с Павелецкого вокзала. Ожидание в неизвестности раздавило господинчика, от былого шика не осталось ничего.
Еще вчера господинчик был высоким и значительным, а сегодня он просто никому не нужное говно и судьба его в чужих руках – так он думал, но то, что его ожидало, ему даже не снилось.
Его привели в кабинет на допрос, он сел на табурет, сложив ручки на коленях, как девочка-побирушка в детской комнате.
Незаметная дверь в стене мягко, без шума открылась. В лучах света, бьющего по глазам, явилась Крюкова. Как же желанна ей была эта встреча! Двадцать лет, все ночи она видела этот сон, и он сбылся.
Господинчик не узнал в важной госпоже девушку из давнего приключения, да и думать об этом в настоящем ему в голову не приходило, сейчас он просто хотел домой, и любая цена его бы устроила. Он собрал свои последние силы и напрягся, взывая к потусторонним силам.
Крюкова терпела. Она хотела наехать на него сразу, но начала формально: фамилия, имя, отчество и т. д и т. п.
Скороговоркой Крюкова зачитала ему весь список его преступлений, по ее словам выходило, что он государственный преступник и ему корячиться пятнадцать лет, в лучшем случае – десять лет без права переписки. Он ошалел, стал требовать адвоката. Она демонически засмеялась и сказала голосом Фредди Крюгера:
– Я тебе дам адвоката, это я – адвокат дьявола, я буду тебя казнить и миловать. Скажу тебе честно – тебе пиздец, деньги тебе не помогут, никто не возьмет, ты попал, готовься страдать, как я когда-то.
Она перешла к своей части обвинения.
– Ты, конечно, не помнишь пьяный секс на ковре двадцать лет назад в гостинице «Космос», а я помню до сих пор, помню и то, как потом жила двадцать лет, рыла землю, глотала слезы по ночам, чтобы никто не слышал моего воя. Я даже благодарна тебе за мотив для достижения своей цели.
Он замахал руками и заверещал дурным голосом:
– Это недоразумение! Я вас не знаю, это был не я, это страшная ошибка.
– Нет, милый, это не ошибка, ты брал, что хотел, ты брал все, тебе давали все за просто так, по праву рождения, и тебе было все равно. Ты думал, что так будет всегда, что ты всегда будешь наверху, а остальные мордой в подушку будут терпеть. Но твое кончилось, теперь наступило мое время, и вот ты здесь, в этой руке, и сделаю с тобой, что захочу. Вот тебе мой приговор в последней инстанции: я сейчас освобождаю тебя под подписку о невыезде, и ты будешь моим заложником три года, 1095 дней и ночей ты будешь служить мне. Если ты отказываешься, то собирайся на Колыму, там ты и три месяца не протянешь, я позабочусь, можешь не сомневаться, станешь там девочкой, мой сладкий. Время на раздумье уже пошло, время на раздумье закончилось, твое слово.
Душистый Господинчик (далее ДГ) не раздумывая ответил:
– Согласен.
Крюкова дала ему телефон, и он пробормотал жене, что по программе защиты свидетелей отбывает в неизвестность. Так оно и было на самом деле, он не знал, что его ждет, но выбрал себе новую жизнь, не представляя, что это будет.
Крюкова вывела его и повезла к себе домой. Он сидел рядом с ней, как зайчик, и терпеливо ждал. К нему прицепилась дурацкая песенка: «К новым приключениям спешим, друзья! Эй, прибавь-ка ходу, машинист!»
С ксивой Крюковой они летели по встречке. У Триумфальной арки к джипу подбежал гаец, в глазах его читалось желание получить как минимум штуку.
Когда он рассмотрел пропуск на стекле, сразу обмяк и очень пожалел о своем желании стать богаче. Гаец повернулся и побежал, как сильно побитая собака, казалось, что он виляет несуществующим хвостом. Крюкова даже не удостоила гайца взглядом, она ездила в любом состоянии, и эти твари всегда отдавали ей честь, знали, суки, что себе дороже встанет.
За кольцевой она помчалась, как член команды «Макларен» из «Формулы-1», и пришла на финиш к шлагбауму своего поселка без штрафных очков с двумя пит-стопами. Один раз они остановились, когда заложник захотел пить, а потом через километр он чуть не лопнул, как шина «Пирелли», и почти обоссался от страха, когда они летели со скоростью под двести километров по встречной полосе.
Шелестя шинами по мелкому гравию, они въехали на частную собственность, заложник съежился, стал ее частью. Она заметила это и грубо пошутила:
– Не ссы, Капустин, отъебем – отпустим.
Она тоже нервничала: «Не каждый день мы захватываем людей», – утешила она себя и повела в дом свою жертву, столь дорогую ее сердцу.
Дома Крюкова сняла форму, осталась в белье и ботфортах, сначала хотела взять плетку и отстегать ДГ за все свои слезы, но потом отложила – оставила на закуску.
«Успеем, – подумала она, – такого длинного свидания у меня еще не было». Ее мужчины всегда уходили ночью или выставляли ее на утренний холод, когда ей хотелось спать с ними, уткнувшись носом им в подмышку. «Теперь все будет по-моему, теперь я всегда буду наверху».
Пока Крюкова готовилась к мести, выбирая способ позабористее, ДГ лежал в ванне, оттирая тюремную грязь и вонь. Он плавал в аромате шампуней и каких-то лепестков и остро почувствовал, как прекрасен этот мир. Неужели нужно попасть за решетку, чтобы оценить радость – просто спать в своей постели, просто пить чай в своем доме, и еще много простых вещей, которые в обыденной жизни никто не ценит. ДГ лежал ванне и чувствовал себя младенцем, которого нежная мама купает в корыте.
Счастье было недолгим, вошла Крюкова во всем своем блеске и приказала приступать к главному. ДГ мигом выплыл из нирваны и вспомнил, что он заложник и раб, и если он не понравится госпоже, то вернется на шконку, а этого ему смертельно не хотелось.
Они зашли в ее спальню в дизайне девичьей светелки времен Ивана Грозного. У ДГ отлегло от сердца: он ожидал, что увидит дыбу и блоки для подвешивания на цепях, в страхе искал взглядом качели с тисками для сжатия его некрупных яиц. Ничего подобного не было, светло, миленько и очень целомудренно.
Они легли, ДГ жадно набросился на нее и через шесть секунд был свободен – сказалось нервное напряжение последних дней. Он сделал все, что мог. В глазах Крюковой он прочел разочарование. Она с иронией сказала ему:
– А ты, оказывается, лев. Я видела по «Дискавери», как в саванне лев совершал это со своей львицей в реальном времени. Диктор комментировал в прямом эфире и считал, насчитал шесть секунд, но утешил разочарованных зрителей тем, что такое происходит каждые двадцать пять минут четверо суток подряд.
ДГ подумал, что если она заставит его жить по расписанию царя зверей, то он через сутки отбросит лапы и все закончится неестественной смертью заложника.
Крюкова заметила ужас в его глазах и успокоила тем, что она не львица и ее потребности более скромные. Встала, надела халатик в васильках и пошла на кухню кормить своего льва.
Еще с вечера Крюкова наготовила гору еды. Себе она не готовила, неохота было для себя, а тут развернулась по полной программе. Пока ДГ курил, она накрыла стол. Когда ДГ вошел, она достала холодненькую водочку, и они сели за стол.
ДГ ел хорошо – очень проголодался. Он так сладко жил всегда, что настоящего аппетита голодного человека никогда не знал. В детстве ему всегда совали в рот то да се, потом он все время проводил за столом, решая вопросы или отмечая успешные решения, стол был его рабочим местом, и ДГ всегда мучился, думая, что б еще такое съесть, чтобы удивить обнаглевший от вкусной еды желудок, маялся и изводил рестораторов своими придирками. Но две недели на тюремном пайке вылечили ДГ, он сидел за столом и мел все подряд: салаты, супы, горячие и холодные. Казалось, он лопнет, но он не мог остановиться, он ел руками, по его рукам и подбородку текли соусы и жир от хинкали и курицы, кебабчики летели в рот, обгоняя котлеты.
Крюкова сидела, подперев рукой голову. Так радостно было смотреть, как твой мужчина ест твою еду и не хвалит, а просто валит ее в себя, облизываясь и похрюкивая. Она чувствовала себя мамочкой, встречающей сына из армии. От этого ощущения она чуть не заплакала, вспомнила, что ее сын мог уже прийти из армии, а вместо него сидит эта скотина и трескает в три горла.
– Встать! – выкрикнула Крюкова в его довольную рожу. Он испуганно вытянулся, как солдат. Так как он был без трусов, вышло смешно, и Крюкова засмеялась, а потом назначила ему послушание:
– Вымоешь всю посуду, – резко сказала она. Он стал искать дверцу посудомоечной машины, но она голосом, от которого падали в обморок преступные авторитеты, приказала мыть руками. ДГ надел передник с чебурашкой и стал у раковины мыть гору посуды.
– Рассказывай, как жил, и поподробнее, – приказала Крюкова и налила себе чаю.
ДГ начал издалека, рассказал, как маленьким был мягкой игрушкой у мамы с папой, как купался в любви и в великой реке Волге на даче у бабушки-профессорши. Учился он в Лондоне, там все попробовал, хорошее и плохое, там же женился в первый раз на русской девушке после трех косяков травы и двухдневного рейва на дискотеке на пляже в Брайтоне. Когда трава отпустила, ДГ понял, что ошибся, но еще какое-то время они жили вместе. В феврале они поженились, а в марте он съехал от нее и сразу забыл.
Потом он прочитал в помойном журнале, что февраль – время волчьих свадеб, жениться в такой месяц совсем невозможно. ДГ успокоился, понял, что порча не в нем, просто выбор оказался неверным.
Пару лет поработал в Лондоне и устал от жизни на острове. Британия хороша, спору нет, но в России лучше. Наглые они, англосаксы, весь мир имели много веков, все им должны, так они считают. Поехал на Родину-уродину, как поет Шевчук, «хоть и не красавица, а она нам нравится».
На работу ДГ устроили к коммерсанту одному, который ни на одном языке не говорил и не писал. Но голова у него была золотая, способный был до комбинаций всяких, к чему ни прикоснется, все в золото превращается – так ДГ и служил у него, секретарем, кассиром по его личным счетам, дизайнером для него был, рубашки ему покупал, ботинки, все делал, но обижен не был – денег заработал, связи приобрел, стал незаменимым. Привык к нему хозяин, шагу без него ступить не мог.
А потом хозяина завалили. Было за что, конечно, слишком резво стал прибирать под себя чужие активы, получил из гранатомета большое отверстие в лобовом стекле своей машины и поджарился, как шашлык, забытый на горящих углях. Хоронили его в закрытом гробу, головешки в костюм не оденешь, гример, даже из Голливуда, макияж на черепе не сделает. Так и отнесли на руках соратники героя капиталистического труда под салюты роты почетного караула. Если бы покойник увидел из гроба кремлевских курсантов, дающих салют в день траура по нему, то засмеялся бы. Он косил от армии в дурке и даже ссал под себя три недели, чтобы получить белый билет – и получил его.
Но смеяться в гробу было нечем, да и не смешно было.
По дороге на тот свет полная неопределенность – возьмут ли в рай? На земле коммерсанту вроде обещали иерархи церковные, а там, наверху, запросто могут сказать: «Мы не при делах, кто вам обещал, с теми и решайте. У нас тут порядок, поживете пока в подвешенном состоянии, между адом и раем, а потом посмотрим, куда вас направить».
С того света новостей не было, хозяин, видимо, свои проблемы решил, а вот на земле события развивались стремительно.
Все документы были оформлены на ДГ, все имущество осталось ему, но с маленьким обременением в виде дочки хозяина, которая была наследницей первой очереди. Девушка училась, как все приличные барышни, в МГИМО. Отплакала папочку, и оказалось, что у нее самый близким человек – ДГ. Они встретились, он обрисовал ей картину, и выходило, что им надо объединиться, чтобы сохранить имущество, следовательно, надо пожениться.
Согласие обеих сторон наступило на террасе ресторана «Турандот», где июньским вечером два человека решили соединиться для сохранения своих активов, свадьбу решили не праздновать из-за траура. Через неделю молодые люди поселились в отцовском доме на бывшей даче бывшего члена Политбюро Гришина на Волге, недалеко от Завидова.
Там было хорошо, коммунисты имели неплохой вкус, места выбирали заповедные: голубые ели, на причале – многосильные катера и лодки, в обслуге никаких филиппинок, только местные граждане, проверенные славными органами до седьмого колена, как всегда, все обнесено зеленым забором.
Почему все заборы в таких местах зеленые? Оказывается, зеленый забор позволяет скрывать объект в складках местности. Природная скромность коммунистов и уважение к чувствам простых граждан. Зеленый забор скрывал социальную несправедливость и не давал поводов для зависти.
Там и зажила новая семья, созданная умом, а не сердцем.
ДГ редко бывал дома, окунулся в дела. Новые возможности позволили ему выполнять любой свой каприз. Жена его жила в городе, редко приезжала на дачу, проводила время со своими подружками в полетах по бутикам и ресторанам. Жили они хорошо, встречались редко, но близости не было. Расчет, лишенный чувства, уродует отношения.
Девушка ДГ (далее ДДГ) была холодной мраморной сукой, она ничего не желала, все имела и в основном скучала, не зная, чем себя побаловать. Иногда это был тренер по верховой езде, иногда – тренер по каббале, на каждое желание у нее был тренер.
Даже в магазины она ходила с личным буккером, который помогал ей покупать. Она даже ничего не мерила на себя, у нее была девушка для этого, подобранная по ее параметрам. Она все мерила и показывала, а ДДГ сидела и смотрела, потом уезжала, а вещи везли домой.
Тренер по жизни у нее тоже был. Они встречались два раза в неделю, и ДДГ рассказывала ему о минимальных колебаниях ее настроения. Он разбирал с ней ее ощущения и советовал, как ей поступать и что делать. Так она и жила, не совершая никаких усилий.
Посуда закончилась.
Окончание следует…