Кажется, этот Мендельсон вообще напрасно…
28 ноября, 2021 1:12 пп
Мэйдэй
Михаил Авдуевский поделился
1990г. Геннадий Хазанов:
Я любимый артист своего народа. Меня узнают на улицах, у меня просят автограф; девушки ждут меня у служебного входа с букетами роз, мужчины пропускают без очереди за пивом. В афишах мою фамилию пишут красными, толстыми, как слоновьи ноги, буквами.
Я приношу людям радость. Я с детства мечтал об этом…
Во втором классе у меня обнаружился абсолютный слух. Августа Францевна Фридберг, получившая свое образование в городе Санкт-Петербурге у профессора Ауэра, ставила мне пальчики и кормила карамельками. Через два года я играл первую часть скрипичного концерта Мендельсона, и когда я играл, на подоконнике распускалась герань и шевелилась традесканция – растения наиболее чуткие к гармонии.
Ясным январским днем меня встретили в подъезде соседские ребята, братья Костик и Вадик. Они отклеили от моих замерзших пальцев футляр со скрипкой, извлекли из теплых недр инструмент и несколько раз ударили им об угол.
Братья не могли больше слышать концерта Мендельсона. Звук, случившийся при ударе инструмента об угол, принес им гораздо больше радости – но в тот день я еще ничего не понял.
Они поломали скрипку, а впоследствии обещали поломать и руки-ноги.
Когда меня выписали из больницы, я уже почти не заикался; только сны начали сниться — странные… И тогда я перестал сдавать по тридцать копеек на вонючие школьные котлетки и тайно купил себе тюбики с масляными красками. По вечерам, сбагрив темную математику и мучительную химию, я рисовал то, что мог вспомнить из ночных видений. Дни окрашивались в охру и сурик, сны продолжали сниться; я начал рисовать на уроках – рисовал коней с выпуклыми яблоками глаз и прекрасных обнаженных женщин…
Над женщинами меня и застукала завуч. Когда она сорвала голос и перешла на орлиный клекот, я был отведен к директрисе. Меня хотели исключить из комсомола, но все обошлось выговором с занесением в учетную карточку, вызовом в школу мамы, обобществлением тюбиков и конфискацией моих снов, классифицированных как порнография. Директриса держала листы рисунков, как дохлых лягушек – двумя пальцами и сбоку от себя.
То, что я делал, не приносило людям радости.
Я научил канарейку говорить по-человечески и подарил ее юннатам нашей школы. Юннаты нашей школы, на спор с юннатами ПТУ, канарейку съели. Я писал стихи – девушки конфузливо прыскали в кулачки, юноши молча били ногами.
Наверное, мои стихи несовершенны, думал я, закрывая пах и голову. Отлежавшись, я читал им вслух Петрарку, и меня снова били, причем гораздо больнее.
Дома я рыдал в подушку. Я очень хотел приносить людям радость, но не знал как. Я был еще слишком молод для этого.
Сегодня мне тридцать пять лет.
Я приезжаю на свое выступление за полчаса, я переодеваюсь и встаю у кулисы. Потом конферансье выкрикивает мою фамилию, и я выхожу на сцену.
Выйдя, я ноздрей открываю бутылку «Фанты» и, подбросив ее в воздух, ловлю зубами за горлышко. Запрокинувшись, я выпиваю гадость до дна и заедаю ее стеклотарой. Потом встаю на одну руку, а другой зажимаю ноздрю и сморкаюсь «Фантой» на дальность. Зрители к этому моменту уже находятся в состоянии экстаза – они свистят, визжат и выбрасывают вверх различные пальцы.
Я делаю фляк и встаю на ноги, я рывком раздираю на груди майку с надписью «PERESTRPОIKA», истошно кричу: «Сукой буду!» и прыгаю двумя ногами на рампу. Тут в зале начинается неописуемое.
На «бис» я снимаю штаны и поворачиваюсь к ним голой задницей. Это кульминация. Скрипичный концерт Мендельсона, скажу я вам, сущий пустяк по воздействию. Кажется, этот Мендельсон вообще напрасно писал его.
Я приношу людям радость. Я с детства мечтал об этом.
Мэйдэй
Михаил Авдуевский поделился
1990г. Геннадий Хазанов:
Я любимый артист своего народа. Меня узнают на улицах, у меня просят автограф; девушки ждут меня у служебного входа с букетами роз, мужчины пропускают без очереди за пивом. В афишах мою фамилию пишут красными, толстыми, как слоновьи ноги, буквами.
Я приношу людям радость. Я с детства мечтал об этом…
Во втором классе у меня обнаружился абсолютный слух. Августа Францевна Фридберг, получившая свое образование в городе Санкт-Петербурге у профессора Ауэра, ставила мне пальчики и кормила карамельками. Через два года я играл первую часть скрипичного концерта Мендельсона, и когда я играл, на подоконнике распускалась герань и шевелилась традесканция – растения наиболее чуткие к гармонии.
Ясным январским днем меня встретили в подъезде соседские ребята, братья Костик и Вадик. Они отклеили от моих замерзших пальцев футляр со скрипкой, извлекли из теплых недр инструмент и несколько раз ударили им об угол.
Братья не могли больше слышать концерта Мендельсона. Звук, случившийся при ударе инструмента об угол, принес им гораздо больше радости – но в тот день я еще ничего не понял.
Они поломали скрипку, а впоследствии обещали поломать и руки-ноги.
Когда меня выписали из больницы, я уже почти не заикался; только сны начали сниться — странные… И тогда я перестал сдавать по тридцать копеек на вонючие школьные котлетки и тайно купил себе тюбики с масляными красками. По вечерам, сбагрив темную математику и мучительную химию, я рисовал то, что мог вспомнить из ночных видений. Дни окрашивались в охру и сурик, сны продолжали сниться; я начал рисовать на уроках – рисовал коней с выпуклыми яблоками глаз и прекрасных обнаженных женщин…
Над женщинами меня и застукала завуч. Когда она сорвала голос и перешла на орлиный клекот, я был отведен к директрисе. Меня хотели исключить из комсомола, но все обошлось выговором с занесением в учетную карточку, вызовом в школу мамы, обобществлением тюбиков и конфискацией моих снов, классифицированных как порнография. Директриса держала листы рисунков, как дохлых лягушек – двумя пальцами и сбоку от себя.
То, что я делал, не приносило людям радости.
Я научил канарейку говорить по-человечески и подарил ее юннатам нашей школы. Юннаты нашей школы, на спор с юннатами ПТУ, канарейку съели. Я писал стихи – девушки конфузливо прыскали в кулачки, юноши молча били ногами.
Наверное, мои стихи несовершенны, думал я, закрывая пах и голову. Отлежавшись, я читал им вслух Петрарку, и меня снова били, причем гораздо больнее.
Дома я рыдал в подушку. Я очень хотел приносить людям радость, но не знал как. Я был еще слишком молод для этого.
Сегодня мне тридцать пять лет.
Я приезжаю на свое выступление за полчаса, я переодеваюсь и встаю у кулисы. Потом конферансье выкрикивает мою фамилию, и я выхожу на сцену.
Выйдя, я ноздрей открываю бутылку «Фанты» и, подбросив ее в воздух, ловлю зубами за горлышко. Запрокинувшись, я выпиваю гадость до дна и заедаю ее стеклотарой. Потом встаю на одну руку, а другой зажимаю ноздрю и сморкаюсь «Фантой» на дальность. Зрители к этому моменту уже находятся в состоянии экстаза – они свистят, визжат и выбрасывают вверх различные пальцы.
Я делаю фляк и встаю на ноги, я рывком раздираю на груди майку с надписью «PERESTRPОIKA», истошно кричу: «Сукой буду!» и прыгаю двумя ногами на рампу. Тут в зале начинается неописуемое.
На «бис» я снимаю штаны и поворачиваюсь к ним голой задницей. Это кульминация. Скрипичный концерт Мендельсона, скажу я вам, сущий пустяк по воздействию. Кажется, этот Мендельсон вообще напрасно писал его.
Я приношу людям радость. Я с детства мечтал об этом.