«как нормально варить щи из рыбы-фугу…»

PHIL SUZEMKA

PHIL SUZEMKA:

САША, КОША, САМОЛЁТ И ДЕНДРАРИЙ

За завтраком Саша сказал:

— Все шары заняты. Мест нет. Вообще нет. Ты слышал, вчера в Техасе аэронавты упали? Шестнадцать человек погибло.

— Слышал. Мы ж не в Техасе.

— Мы не в Техасе. Но в городе народ отзывчивый. Как про Техас узнали, сразу всем средним классом на полёты записались. На неделю вперёд шары расписаны. Я даже административный ресурс пытался включать.

— Ну?

— А он не включается — ну!

Если даже у Саши не включается, значит, совсем плохо. Обычно у него всё включается, горит и крутится. Если ты находишься рядом с Сашей, нужно быть предельно внимательным, чтоб он тебя куда-нибудь не пригрёб. Например, смотреть дендрарий.

В городе N находится второй по размерам и ценности дендро-сад государства. Я, со своим деревенским лесным воспитанием, любое такое заведение рассматриваю исключительно как склад дров с отложенным спросом. Так дед учил. Мне, знаете, что аралия манчжурская, что клён зелёнокорый — лишь бы зимой в печке горело. В остальном я не разбираюсь.

Может, я б и дальше спокойно себе жил, каб не Саша. Побегав по дендрарию один раз ногами, во второе пришествие я догадался взять напрокат велосипед. А совсем не пойти туда  нельзя: в любом, абсолютно, с моей точки зрения, неликвидном пиломатериале Саша черпает вдохновение, которое, как ему думается, тут же передаётся и мне. А это, между нами, не так. Я один раз пытался восхититься держи-деревом, но видели б вы в тот момент мою держи-морду!

То же относится и к цветам. Однажды Саша позвал меня в одно место за городом. Там, по его словам, нас дожидалась какая-то Петунья. Не знаю, как у кого, а у меня при слове «Петунья» в голове сразу возникла весёлая разбитная вдова, которая пляшет комаринского и варит сбитень. Чёрта с два! Петунья оказалась ни хрена не вдовой, хотя у неё даже есть фамилия — она вообще-то Petunia Parviflora. Очень правильная фамилия. Там только в слове рarviflora не забыть бы первую букву «а» поменять на букву «о».

Я, когда перевёз на своём джипе сто миллионов штук ящиков с Петуньей, ничего, кроме слова «порви-флора» и выговорить не мог. В том состоянии я б и фауну порвал, если чо! Метался, помнится, из центра в местный Цветочный Город, как обкурившийся Незнайка. Чёртовы коротышки, грузившие мне ящики, звались не Винтик и Шпунтик, а Ахмед и Махмуд. Малышка Кнопочка откликалась на имя Марина и материлась так, что от этого вяли фуксии. А столько земли у меня в машине не было с тех пор, когда я ещё на КрАЗе ездил! И никакого сбитня, кстати.

К слову сказать, я с Сашей всегда так попадаюсь то на флоре, то на фауне. Однажды предложил ему сожрать каких-то вкусных на вид моллюсков. А, может, не моллюсков даже, а креветок или ещё чего — уже не помню. Ну, просто предложил, ничего больше. Саша посмотрел на меня и говорит: «Я первичноротых не ем». И такого мне понарассказал про первичноротых и вторичноротых, что я потом на моллюсков и на всю ихнюю братию год смотреть не мог! И, что самое паскудное, в конце концов забыл, кто из них кто, так что теперь вообще не понимаю, что я ем.

А то заказал он нам в одной далёкой прекрасной стране два коктейля, а сам сел за стол и говорит: «Я когда студентом был, каждое утро с коктейля начинал». Вот я, помню, удивился! Откуда у бедного студента каждое утро есть деньги на коктейль?! А он говорит: «Я их сам себе делал». Ну, я, на свою беду, и поинтересовался рецептом. Саша говорит: «Очень просто. Берёшь крысу, отрезаешь ей голову, выдавливаешь всё в стакан, а потом размазываешь по стеклу и какое-то время любуешься…»

Теперь представьте себя на моём месте. У меня, всё что в голове было, из головы тут же выпало и под стол закатилось. Саша, говорю! Как же это пить можно?! Саша на меня глянул и говорит: «Я думаю, можно. Только я не для питья это готовил. Я ж тебе про биологический коктейль рассказываю. Ты забыл, что меня на биофизика учили?»

Я тогда еле подобрал то, что у меня из головы выкатилось и попросил его больше так меня не пугать.

Сашкин перфекционизм не знает меры. С ним сложно ходить в рестораны. На шеф-повара он смотрит не лучше, чем я на дендрарий. Парижскому сомелье он обычно сообщает, что, судя по тому вину, которое нам принесли, этот сомелье в жизни своей ничего вкусней самогона не пробовал. Ну и так далее.

Официантов он отчитывает за неумение носить смокинги, площадь блина придирчиво проверяет, перемножая в уме квадрат радиуса на число «пи», а метрдотели от него, как правило, прячутся в трейлере среди бесчисленных коробок Romance Conti 1934 года.

У Саши такая же фамилия, как и у капитана «Варяга». И на мой взгляд, командуй, допустим, Саша тогда знаменитым крейсером, он бы быстро растолковал флажками адмиралу Уриу, что броненосец «Такачихо» неправильно покрашен, что офицеры «Акаси» в таких штанах пусть и не мечтают попасть в приличное общество, и что вообще пусть их император Мацухито сперва пойдёт поучит императрицу Гаруко, как нормально варить щи из рыбы-фугу, а уже потом на «Варяг» нападает.

При этом Сашу совершенно бы не смутило, что он не говорит по-японски не только с помощью флажков, а вообще никак. Для этого у него под рукой всегда найдётся специально обученный человек. Один раз, например, нашёлся я.

Дело было в Сан-Хосе. В ресторане. Саша уже успел телепортировать мозг всему персоналу и начал было скучать, поглядывая по сторонам. За соседним с нами столиком сидела дюжина американцев и что-то весело орала. Саша думал не больше минуты. На ту пору он знал всего четыре английских слова и два из этих слов были слова «Бен Ладен». Саша прицепил к ним два других слова и громко крикнул: «Long live Bin Laden!»

Американцы чуть со стульев не попадали. Этот перец Бен Ладен в те дни был ещё как огурец и мичуринцы из ЦРУ гонялись за ним по всему миру. «Вы хоть понимаете, что вы сейчас сказали?» — спросили американцы зловеще. Саша радостно улыбался и беззаботно дрыгал ножкой.

— Ну, что, Фил! — продолжая улыбаться и дрыгать, сказал он мне. — Я, всё что знал, уже произнёс. Теперь твоя очередь. А то я не понимаю, чего эти дураки от нас хотят».

Я знал, чего они «от нас хотят». Поэтому зашёл издалека. Я встал, огляделся, вычисляя пути отхода, и начал свою речь словами «In the bloody day.. when Chris Columbus… discovered your fucking America…»

Это была очень хорошая речь. Со ссылками, цитатами и циничными политическими выпадами. После неё мы с Сашей обязательно должны были выхватить в нашу с ним общую дыню. Но в тот момент, когда на нас полагалось кинуться, американцам принесли счёт. В общем, нам повезло. Иностранные дядьки бойко кинулись вычислять, кто из них что ел-пил, чтоб правильно разделить деньги на каждого. И сразу же забыли про нас.

Я думаю, эта история говорит о многом. Как минимум, о том, что прав был Карл Маркс, произнося разные нехорошие слова про капиталистов. И, как максимум, о том, что от Саши можно ждать всего, чего угодно. Во всяком случае, мне-то уж точно!

У Саши есть жена. У многих есть жена. То есть, в этом смысле Саша не лучше и не хуже, чем мы. Сашину жену зовут Ира, но Саша зовёт её «Коша». Ира говорит, что это от слова «кошка». Ничего не могу сказать. Возможно, это и так. Саша не настолько еврей, чтоб звать Иру «Кошей» от слова «кошерный». Нас же с Кошей роднят две вещи: мы оба из брянского леса и оба учились на переводческом в Мориса Тореза.

И третья вещь, которая роднит меня и Кошу — это Саша: он до сих пор не может понять, как и когда ему удалось обложить себя двумя брянскими олигофренами со случайным знанием иностранных языков. Иногда он смотрит на нас с Кошей так, словно недоумевает, как это мы при нашем общем лесном IQ до сих пор не побираемся в электричках сообщением Злынка-Жуковка, а разговариваем с ним, с Сашей, в заповедном дендрарии его любимого города.

…К обеду выяснилось, что весть о падении аэронавтов в Техасе разнеслась далеко за пределы города N, поэтому  записываться на шары звонили уже не только из Ярославля и Вологды, но даже из Юрьева-Польского.

— Полетишь на чём-нибудь другом, — обнадёжил Саша.

Я уже был согласен даже на метлу.

Впрочем, то, что нашлось ближе к вечеру, мало чем отличалось от метлы. Аппарат назывался Dragonfly. Я бы перевёл это словом «стрекоза» и, думаю, Коша бы мой перевод поддержала. Всё-таки мы с ней земляки и первый язык у нас — английский. Не считая того лесного, на котором мы говорим друг с другом и иногда (в охотку) — с волками.

Где Саша нашёл эту «стрекозу», я понятия не имею. Видимо, административный ресурс, пару раз чихнув, всё-таки включился и затарахтел. Не исключено, что для этого Саше пришлось пообещать местному епископу панагию работы Фаберже, а остальному клиру — нефритовые вервицы или скуфьи из канадского флиса.

Сам он со мной на аэродром поехать не смог, потому, что у него в отеле случилось ЧП. Какая-то приблудная столичная актриса застряла в лифте и теперь Саша со своими людьми пытались этот лифт открыть. Сама же припадочная дочь Мельпомены требовала вызвать МЧС, упирая на сугубую чрезвычайность происшествия. И чем дольше она торчала в лифте, тем более столичной казалась себе самой.

Определённый налёт сценического дарования в её воплях несомненно присутствовал. Через полчаса я уже почти не сомневался, что мы держим взаперти как минимум Джулию Робертс, опаздывающую на получение Оскара. Сидя у себя в лифте, она, понятно, не видела, как с другой стороны двери начальник МЧС города N беззвучно разводил руками и крутил пальцем у своего поседевшего от вечной чрезвычайности виска.

В общем, я уехал, а Саша, Коша и актриса остались.

…Я вырос в партизанских краях, но ни разу в жизни не был на партизанском аэродроме. Свернув в секретном месте на неприметную колею, джип какое-то время катился лесами и полями, то и дело натыкаясь на шляющихся без присмотра лошадок. Жеребцы и кобылы ходили туда-сюда и настолько внимательно глядели себе под ноги, что создавалось впечатление, будто табун отправился по грибы.

Наконец я доехал до какого-то муравейника, возле которого меня ждали. Человек, севший в машину, меньше всего походил на пилота. Он был одет в обрезанные штаны, майку, жёлтые кроксы и соломенную шляпу. У нас с Кошей на родине в таком виде обычно ловят бреднем тритонов, а не летают на самолётах.

Палатка, кострище, топор, воткнутый в бревно и замаскированные по кустам летательные аппараты разных размеров и конструкций — чем не партизанский аэродром? «Интересно, —  подумал я, глядя на палатку, — а как они тут зимой будут жить?» И тут же историческая память подсказала: как-как! — землянку выроют!

Машину мне посоветовали не закрывать, а, наоборот, распахнуть, чтоб не нагревалась. Деньги положили на пенёк и прижали топориком. Ключи повесили на ветку. А ещё отобрали айфон, присоседив его к денькам и топорику.

— Если у вас из рук вырвется вот это, — мне показали на Sony Nex, — то, поскольку оно висит у вас на шее, то максимум, что может случиться — это вы получите им в лоб. Или задушитесь. А айфон, вылетев, может попасть в лопасти винта, чего не хотелось бы. Винты сейчас дорогие.

— А не пропадёт? — спросил я, показывая на айфон, деньги и ключи. Будущность винта меня не слишком интересовала.
— Тут никто не ходит, — ответили мне про айфон. — Сюда пройти невозможно.
— Послушайте, — сказал я. — Две недели назад я видел ваш самолёт на поляне у озера.
— Там у нас запасная полоса, а базовый аэродром тут.

«Точно — партизаны!» — подумал я.

Пилот прогрел двигатель, поменял шляпу на шлем и усадил меня на второе сиденье, строго наказав не вмешиваться в управление. Перед этим мне дали подписать какую-то бумагу. Текст документа я помню с пятого на десятое, но, кажется, я просил принять меня в лётчики, обещал храбро сражаться в небе и, на всякий случай, умолял никого не винить в моей смерти, буде в бою над городом N враги собьют меня из какого-нибудь дельтоплана.

Горьковская Песня О Соколе, в её лучшей части (здравых рассуждениях ужá) несколько раз приходила мне на ум, пока я, раскорячившись, лез на место второго пилота, устраивал ноги на подкосах крыла и подключал гарнитуру связи. Тайком мне удалось поцапать обшивку крыла. Обшивка оказалась клеёнчатой и держалась на липучке. Всё остальное представляло из себя какие-то хлипкие трубки, верёвки, тросики, гаечки и ненадёжные на вид ручечки.

И, главное, мне не понравился предполётный диалог.

— Ты сколько весишь? — как бы между прочим осведомился пилот.

Я покраснел и ответил.

Он сначала замер, потом какое-то время думал, потом махнул рукой и сказал сам себе: «Да ладно!» Его напарница — комендант аэродрома — лишь покачала на это головой. И я почувствовал себя раненым партизаном, которого сейчас под огнём противника будут вывозить на Большую Землю.

— Не переживайте! — заметив моё состояние, сказала барышня-комендант. — Вот это (и она показала на небольшой белый цилиндр, торчащий между крыльями) — вот это парашют. Если что… Ну, вы понимаете…

Я летал на Сессне над пустыней Наска, на Дэ-Хэвилэнде над озером Комо, на вертолётах между пиком Ленина и пиком Коммунизма.

Однажды мы с тем же Сашей летели над горами в Центральной Америке без билетов, без регистрации, без какого бы то ни было упоминания наших имён в каких бы то ни было документах.

За пару дней до этого Саша, разглядывая картинки в местной газетёнке, сказал:

— Я по-испански не понимаю, но, по-моему, у них можно арендовать самолёт и добраться до столицы не за пять часов, а минут за сорок. И всего-то за четыреста долларов.

Мы и полетели.

Полёт проходил на какой-то дребезжавшей фигне. Лётчик, когда я опасливо поинтересовался его мнением о самолёте, ни секунды не думая, сказал: «El mejor de todos!». Потом этот пепелац полчаса заводился с таким звуком, с каким обычно заводится убитый колхозный ГАЗ-51, у которого ещё в том году сели аккумуляторы. Наконец, заведясь и взлетев, он едва смог перетянуть через кофейную рощу. Впереди были горы и я всерьёз стал думать о том, что завтра мальчишки-газетчики наверняка будут бегать по пляжам с криками «ещё один самолёт, как обычно, пропал в джунглях!» Но мы долетели. Более того, нагло подрезали Boeing-747, сев на его полосу и свинтив с неё тут же в какие-то неочевидные ангары.

Мне доводилось летать даже в кабине А-330 с шеф-пилотом одной очень крупной компании. То есть, всяко бывало. Но на такой приблуде, как партизанская «стрекоза», меня ещё никто не катал. И у меня б язык не повернулся назвать это «аппаратом тяжелее воздуха». По-моему, «стрекоза» была раза в два его легче.

Большой город — большие самолёты. Маленький город — маленькие самолёты. Волшебный город — значит, и самолёты в нём волшебные.

Рассматривать Москву с воздуха в районе Шереметева всегда интересно. Но эффект не тот. Во-первых, Москва — это просто большой город с большими самолётами. Никакого волшебства.

А вот город N — совсем другое дело. Когда нога соскальзывает с подкоса крыла, когда в тебя бьёт ветер, а прямо под ногами плывут монастыри, церкви, крепостные валы и не менее крепостные огороды, когда ты тайком ощупываешь липучку над головой, проверяя, не снесло ли обшивку «лайнера», вот тут ты окончательно определяешься с тем, где есть чары, а где их нет и никогда не будет. По этим показателям город N — волшебный на все сто сорок шесть возможных процентов.

На всякий случай, я попросил показать мне сверху Сашин отель. То ли от набегающих потоков, то ли ещё от чего, но мне показалось, что отель немного раскачивается. Церкви стояли как вкопанные, а гостиницу буквально мотыляло из стороны в сторону. Я решил, что это никакие не потоки из теоремы Бернулли, а просто в отеле продолжается выковыривание актрисы из лифта. Возможно, с подключением тяжелой техники МЧС.

Взлётная полоса партизанского отряда «Красная Стрекоза» с обеих торцов ограничена двумя берёзками. Может, это сделано из чистого патриотизма, а, может, берёзки служат ориентирами. Типа, «берёзка дальнего привода» и «берёза глиссады». Но и на взлёте и на посадке пилот выдерживал курс на них настолько точно, что я не понимаю, как это мы их не снесли. Хотя, скорее всего, не снесли бы, а, учитывая вес нашего истребителя, просто запутались бы в ветках, да и всё.

— Приезжай к нам осенью, — предложили дружелюбные партизаны. — Пройдём на бреющем.

Я так обрадовался, что даже забыл спросить, где  можно получить медаль «За Отвагу» и лётную книжку по результатам сегодняшнего полёта. Вместо этого снял с дерева ключи, вытащил из-под топорика деньги с айфоном и, расцеловав коменданта аэродрома, уехал в отель Pereslavl, лучший отель города N, если не пускать туда кого попало…

Саша веселился. Коша испуганно моргала большими лесными глазами. Уже добытая из лифта актёрка, высунув язык, строчила заявления в полицию, в приёмную губернатора, в администрацию президента и в американскую киноакадемию. Постояльцы упивались водкой и запахом петуний.

— Нечего нам тут делать, — сказал Саша, поднимаясь со стула. — Коша, собирайся! Фил, ты тоже.

— Куда это мы? — спросил я, заподозрив неладное.

— Есть тут одно место, — туманно ответил Саша.

— А конкретнее? — настаивал я.

— Фил, не будь ребёнком! — возмутился Саша. — А то ты не понимаешь: мы идём гулять в дендрарий…