«Как будто на моих глазах в родную литературу завернули селёдку и шпроты…»
3 марта, 2017 7:33 пп
Ольга Роева
Кому как не мне об этом писать. В день писателя.
До прошлого четверга, примерно до 23:55 жизнь казалась прекрасной.
А потом позвонил Павлик, начал зачитывать предисловие к своему роману. Уже третьему, неопубликованному.
— Ты не скажешь точно, который час? — начал он издалека
— Кстати, у меня тут одна вещь…
В 00:15 прекрасная молодая жизнь оборвалась. Появилось страшное и непонятное. Предчувствие возрастающего кошмара. Длиной в 50 страниц.
— Вот еще дослушай. Я дописал продолжение к 6 главе. Её еще нет, она в голове. Но ты по словам послушай. Чтобы совпадало.
Паша торопился. Боялся не успеть до утра. В голове у него маячили и перемешивались десятки абзацев из 7,8 и 9 главы. Их тоже надо было пересказать в эту ночь. Чтобы уже днём он «смог закончить книгу». По его мнению это не сложно, только «по –умному надо».
История такая. И я ее уже рассказывала. Павлик – взрослый мужчина, фигурой чуть за 30, мозг формируется. Работает на ультра -патриотичном канале. И всё было хорошо, пока Павлика не послали в горячую точку. Назначили парламентским корреспондентом, т. е ответственным за всё то, что принимают в Думе. А ведь это не всегда законы…
Каждый день Павлик ходил по страшному дому на Охотном, тревожно прислушиваясь к чужой паранойе. Искал лица, не скошенные безумием сверхценных идей. Но рядом не было никого. И Павлику за час до эфира самому приходилось придумывать логическое обоснование очередного бредового плана по спасению страны. Уже не государства, но пока ещё Родины.
Конечно, парень не выдержал. В какой- то момент сломался. Сначала перестал улыбаться и узнавать друзей. Потом начал читать странную литературу о реинкарнации и перевоплощениях при жизни.
В конце концов купил фотоаппарат- лейку и начал подкрадываться к насекомым. В них он, наконец, утолил свою тоску по молчаливому и безобидному. У бабочки или жука коэффициент интеллекта равен нулю. Против угрожающего IQ депутата в 30 или 16 баллов. Паша знал, что и с такими показателями в Госдуме умудрялись придумывать налоги, отбирать пенсии и начинать войну. По сравнению с ними насекомые казались Павлу убежденными пацифистами. За это он их ценил и уважал.
Поэтому в свободное от государства время, Паша фотографировал слизней, улиток, червей — всех, кто еще не успел сбежать с его дачи. Ушла девушка, отвернулись друзья, но Паша в своём страстном напряжении не мог остановиться. Всё ходил и заглядывал под каждый куст. Вдруг встретится гусеница с кокетливыми ямочками или дождевой червь, томно извивающийся в ожидании фотографа.
— Форма колец никогда не повторяется. Только посмотри, — и он рассказывал об извалявшемся черве, как Казанова о новой любовнице.
При этом Паша никак не мог выбрать, кем быть по призванию. Знаменитым писателем или величайшим фотографом. По роковому стечению обстоятельств он был угрожающе талантлив во всём.
Жизнь не оставила выбора – он сел писать книгу о черве Маше.
— И на обложке будет мой червяк. Сложу его в знак бесконечности под названием,- представлял он, и на секунду застревал в моих глазах. Как бы проверяя, смогу ли я оценить глубину замысла.
Червь Маша должна была сыграть в романе роковую женщину. Сюжет прост: у главного героя, гениального писателя, есть нудная смазливая невеста. Она высасывает из него все соки, заставляет ходить на работу и тратить жизнь на растлевающие душу удовольствия. Театры, велопрогулки, секс в городском парке. Всё, что не относится к столу, компьютеру и пиву. При этом, хитрая дрянь отказывается дать взаймы на издание первой книги гения. Чем окончательно повергает его в ад уныния, а себе подписывает смертный приговор. Силой мысли писатель превращает надоевшую любовь в склизкое, кольчатое ничто.
Чем закончить Павел не придумал.
Это зависит от его собственной, не воображаемой девушки. Вернётся ли она и будет любить червей, также как он, целуя и заворачивая их в кроватку на ночь. Или снова ответит на смс бесчувственным «Придурок».
Был уже второй час ночи. А он всё пересказывал, и пересказывал, украшая свой роман новыми идиотскими подробностями.
— Как ты думаешь, Мария наверно лучшее имя для героини? Будет такой намёк на пресвятую деву, на весь женский грех. Или не рисковать? Алло? Алло?
Сквозь сон Паша превратился в раздражающее своим гвалтом стадо чаек у моего тихого моря. Их хотелось пострелять и сжечь.
— И хорошо бы всё это написать в стилистике Довлатова. Такое ироничное презрение ко всему. Мне кажется, у меня бы вышло.
И тут меня сорвало.
Как будто на моих глазах в родную литературу завернули селёдку и шпроты. Вместо того, чтобы вставить в рамочку и любоваться.
Начнём с того, что Довлатов — я. Сколько можно таить в себе это.
Во — вторых, у Павлика только дранный свитер и борода от Сергея Донатовича. Остальное — от водки и «виноградного дня» по цене 80 рублей за литр. Он пишет по три года одну главу. Соблюдая единственное творческое правило «не спеши — разольёшь»
Мы начали уточнять друг у друга, кто сколько пьёт, курит и выбрасывается из окна. Это поставило бы точку в споре о литературной одаренности.
— Да я живу текстом! У меня 3 пачки курева на абзац. Сижу, шлифую, шлифую, до точки.
— Знаешь что?! А у меня пол — литра рома на 27 гениальных знаков! И то, не окупается.
— Бабский трёп, сплошной бабский трёп.
— Сам Быков ненавидит меня до разрыва аорты. И если бы Пушкин сейчас был жив, он бы тоже…
— Кстати, — вдруг что- то примиряющее вспомнил Павлик. – А ты знаешь, Сашка ведь наша замуж вышла и ходит с животом.
— Ну, туда ей и дорога… Больше не пишет?
— Кх, — высмеял предположение Павлик.
И своим молчанием дал понять, что и на меня со временем найдётся управа.
— Да, туда вам и дорога, — проклял он.
И действительно, нас стало так много, сестёр и братьев Довлатова, что это уже не смешно. А в чьём- то случае, Павлик, даже неприлично.
Я уже молчу про подругу Ксюшу, которую пытается уволить уже 7 –ая редакция. Этой всё равно, лишь бы «да я», « они», «меня»! И каждый раз всё плохо, но по- разному.
— Я тебе подарю такую историю! У меня, как у Довлатова… — и слегка перекошенное похмельной скукой лицо начинает вспоминать, как и при каких условиях оно стало писателем.
До 16- ти — всё было скучно и неинтересно. Ксюша росла в Германии, ходила на теннис, носила туфельки с бантиком. Родители радовались, ошибочно полагая, что «вот оно, счастье».
И если бы Ксюша не открыла большой мир секса и алкоголя по имени Петя, всё бы закончилось хорошо. А так – до сих пор не ясно.
Чтобы не изменять жизненным принципам, Ксюша пошла в журналисты. Вслед за Довлатовым. Настолько ей нравилась идея выпивать на работе. Тексты, конечно, тоже сводили с ума. Неокрепший ум подумал, что всё дело в градусе. Странно, что ученые до сих пор обходят этот щепетильный вопрос. Непонятно, почему после обычного чая не пишется ни строчки. А после водки или вина рождаются целые романы и оратории.
— Чем хуже жизнь, тем гениальней произведение, — подумала Ксюша и пошла портить себе жизнь.
Брилась, пробовала, принимала. Бродяжничала по разным редакциям. Раз в год приходила домой, покушать.
Теперь устроилась на приличный канал, в раздел «новости». Не стесняясь, прямо на стене в ФБ, отмечая начальников, пишет, как скучно и грустно работать с идиотами. Совсем тяжко, если они бездарности и завистники, а ты- гений.
— Меня травят со всех сторон. Вчера поставили на дежурство с 8 утра. Знают, что я все равно не встану. И всё равно ставят.
Но Ксюша, как настоящий вундеркинд не сдавалась. Каждый свой текст подчеркнуто называла «произведением».
— У меня сегодня не приняли «сюжет – притчу» про мусорки. Это последнее. Больше мне тут делать нечего.
В «сюжете – притче» про мусорки Ксюша рассказывала зрителям про Шопенгауэра и Ницше. В раздельном выбрасывании пластика и железа она одна увидела, как отчетливо переплелись идеи иррационального с волей к сверхчеловеческому. Это открытие так подкосило автора, что к концу сюжета он довёл себя до экстаза и восторженно кончил:
«Гена пытается доказать людям эффективность своей идеи по разделению мусора. И неизвестно, чтобы вышло. Если бы его не поддерживал Великий Ницше. Когда у Гены опускаются руки он вспоминает о том, что Жить — это сжигать себя и все-таки не сгореть. После этого Гена выходит на улицу и объясняет всем кто готов слушать, куда и как надо выбрасывать аллюминиевую банку»
Я говорю, Ксюша, Ксюша, потерпи с этим шедевром. Сначала сходи, подпиши зарплатную ведомость, а потом уже сдавайся и текст свой сдавай.
— А лучше, накачай редактора тем же, с чем ты там пьешь чай.
Ксюша обиделась и ответила коротким «Ну ладно». Дав понять, что отныне мы в разных лодках. И в отличие от некоторых, которым уже 23, она молода и полна сил для неравной войны с редакторскими крысами.
Неделя прошла в тревожной неуверенности. Что с ней, этой энергичной проспиртованной душой? Уволили — не уволили. Раскусили ли, что по ньюсруму ходит Довлатов, или даже целый,еще незамученный Хармс?
И тут, как ни в чем не бывало, Ксения присылает следующее сочинение, над которым работала последние несколько дней.
— «Сюжет – прибаутка» о велопробеге,- сдержанно сияя, вынесла она курсивом.
И я поняла, что никакими редакторами, а тем более санкциями и штрафами не сломишь эту сокрушительную бодрость настоящего графомана.
Писатель бы после очередной неудачи расстроился и впал в уныние, а графоман ничего. Только зарядился новыми силами и пошёл в бой, наперекор всем.
Текст начинался с весёлой авторской загадки.
«Беру двумя руками, сую между ногами. Сколько взрослых, умудренных голов сломалось на этой деткой загадке. А вообще это все о нем — о велосипеде»
И с писательским рвением, генетический код которого еще предстоит разгадать потомкам, Ксюша продолжила как можно неприличнее рассказывать зрителю о простом велосипеде.
Сейчас опять переписывает и злится, загораясь мстительным азартом еще более дерзкого возмездия.
— Ещё пару таких случаев, и мне хватит на свои «Компромиссы», — угрожающе предупредила она.
Не одинокая в своих намерениях…
Тайная секта преподобного Сергия продолжает расти и разрастаться.
Как будто Довлатов снится по ночам всем алкашам — графоманам и приказывает «Пишииии! Всё описывай! Как выпил, что выпил, с кем подрался, кого любил. Не забудь отомстить редактору и всем, всем, всем, кто тебя недопонял. И про страну, которая не оценила, тоже выскажись. Прямо сейчас — давай!»
Мы хуже, чем странствующие по стране свидетели Иеговы.
Те тоже бездельники, но хотя бы не пьют и верят в кого — то, кроме себя.
Ольга Роева
Кому как не мне об этом писать. В день писателя.
До прошлого четверга, примерно до 23:55 жизнь казалась прекрасной.
А потом позвонил Павлик, начал зачитывать предисловие к своему роману. Уже третьему, неопубликованному.
— Ты не скажешь точно, который час? — начал он издалека
— Кстати, у меня тут одна вещь…
В 00:15 прекрасная молодая жизнь оборвалась. Появилось страшное и непонятное. Предчувствие возрастающего кошмара. Длиной в 50 страниц.
— Вот еще дослушай. Я дописал продолжение к 6 главе. Её еще нет, она в голове. Но ты по словам послушай. Чтобы совпадало.
Паша торопился. Боялся не успеть до утра. В голове у него маячили и перемешивались десятки абзацев из 7,8 и 9 главы. Их тоже надо было пересказать в эту ночь. Чтобы уже днём он «смог закончить книгу». По его мнению это не сложно, только «по –умному надо».
История такая. И я ее уже рассказывала. Павлик – взрослый мужчина, фигурой чуть за 30, мозг формируется. Работает на ультра -патриотичном канале. И всё было хорошо, пока Павлика не послали в горячую точку. Назначили парламентским корреспондентом, т. е ответственным за всё то, что принимают в Думе. А ведь это не всегда законы…
Каждый день Павлик ходил по страшному дому на Охотном, тревожно прислушиваясь к чужой паранойе. Искал лица, не скошенные безумием сверхценных идей. Но рядом не было никого. И Павлику за час до эфира самому приходилось придумывать логическое обоснование очередного бредового плана по спасению страны. Уже не государства, но пока ещё Родины.
Конечно, парень не выдержал. В какой- то момент сломался. Сначала перестал улыбаться и узнавать друзей. Потом начал читать странную литературу о реинкарнации и перевоплощениях при жизни.
В конце концов купил фотоаппарат- лейку и начал подкрадываться к насекомым. В них он, наконец, утолил свою тоску по молчаливому и безобидному. У бабочки или жука коэффициент интеллекта равен нулю. Против угрожающего IQ депутата в 30 или 16 баллов. Паша знал, что и с такими показателями в Госдуме умудрялись придумывать налоги, отбирать пенсии и начинать войну. По сравнению с ними насекомые казались Павлу убежденными пацифистами. За это он их ценил и уважал.
Поэтому в свободное от государства время, Паша фотографировал слизней, улиток, червей — всех, кто еще не успел сбежать с его дачи. Ушла девушка, отвернулись друзья, но Паша в своём страстном напряжении не мог остановиться. Всё ходил и заглядывал под каждый куст. Вдруг встретится гусеница с кокетливыми ямочками или дождевой червь, томно извивающийся в ожидании фотографа.
— Форма колец никогда не повторяется. Только посмотри, — и он рассказывал об извалявшемся черве, как Казанова о новой любовнице.
При этом Паша никак не мог выбрать, кем быть по призванию. Знаменитым писателем или величайшим фотографом. По роковому стечению обстоятельств он был угрожающе талантлив во всём.
Жизнь не оставила выбора – он сел писать книгу о черве Маше.
— И на обложке будет мой червяк. Сложу его в знак бесконечности под названием,- представлял он, и на секунду застревал в моих глазах. Как бы проверяя, смогу ли я оценить глубину замысла.
Червь Маша должна была сыграть в романе роковую женщину. Сюжет прост: у главного героя, гениального писателя, есть нудная смазливая невеста. Она высасывает из него все соки, заставляет ходить на работу и тратить жизнь на растлевающие душу удовольствия. Театры, велопрогулки, секс в городском парке. Всё, что не относится к столу, компьютеру и пиву. При этом, хитрая дрянь отказывается дать взаймы на издание первой книги гения. Чем окончательно повергает его в ад уныния, а себе подписывает смертный приговор. Силой мысли писатель превращает надоевшую любовь в склизкое, кольчатое ничто.
Чем закончить Павел не придумал.
Это зависит от его собственной, не воображаемой девушки. Вернётся ли она и будет любить червей, также как он, целуя и заворачивая их в кроватку на ночь. Или снова ответит на смс бесчувственным «Придурок».
Был уже второй час ночи. А он всё пересказывал, и пересказывал, украшая свой роман новыми идиотскими подробностями.
— Как ты думаешь, Мария наверно лучшее имя для героини? Будет такой намёк на пресвятую деву, на весь женский грех. Или не рисковать? Алло? Алло?
Сквозь сон Паша превратился в раздражающее своим гвалтом стадо чаек у моего тихого моря. Их хотелось пострелять и сжечь.
— И хорошо бы всё это написать в стилистике Довлатова. Такое ироничное презрение ко всему. Мне кажется, у меня бы вышло.
И тут меня сорвало.
Как будто на моих глазах в родную литературу завернули селёдку и шпроты. Вместо того, чтобы вставить в рамочку и любоваться.
Начнём с того, что Довлатов — я. Сколько можно таить в себе это.
Во — вторых, у Павлика только дранный свитер и борода от Сергея Донатовича. Остальное — от водки и «виноградного дня» по цене 80 рублей за литр. Он пишет по три года одну главу. Соблюдая единственное творческое правило «не спеши — разольёшь»
Мы начали уточнять друг у друга, кто сколько пьёт, курит и выбрасывается из окна. Это поставило бы точку в споре о литературной одаренности.
— Да я живу текстом! У меня 3 пачки курева на абзац. Сижу, шлифую, шлифую, до точки.
— Знаешь что?! А у меня пол — литра рома на 27 гениальных знаков! И то, не окупается.
— Бабский трёп, сплошной бабский трёп.
— Сам Быков ненавидит меня до разрыва аорты. И если бы Пушкин сейчас был жив, он бы тоже…
— Кстати, — вдруг что- то примиряющее вспомнил Павлик. – А ты знаешь, Сашка ведь наша замуж вышла и ходит с животом.
— Ну, туда ей и дорога… Больше не пишет?
— Кх, — высмеял предположение Павлик.
И своим молчанием дал понять, что и на меня со временем найдётся управа.
— Да, туда вам и дорога, — проклял он.
И действительно, нас стало так много, сестёр и братьев Довлатова, что это уже не смешно. А в чьём- то случае, Павлик, даже неприлично.
Я уже молчу про подругу Ксюшу, которую пытается уволить уже 7 –ая редакция. Этой всё равно, лишь бы «да я», « они», «меня»! И каждый раз всё плохо, но по- разному.
— Я тебе подарю такую историю! У меня, как у Довлатова… — и слегка перекошенное похмельной скукой лицо начинает вспоминать, как и при каких условиях оно стало писателем.
До 16- ти — всё было скучно и неинтересно. Ксюша росла в Германии, ходила на теннис, носила туфельки с бантиком. Родители радовались, ошибочно полагая, что «вот оно, счастье».
И если бы Ксюша не открыла большой мир секса и алкоголя по имени Петя, всё бы закончилось хорошо. А так – до сих пор не ясно.
Чтобы не изменять жизненным принципам, Ксюша пошла в журналисты. Вслед за Довлатовым. Настолько ей нравилась идея выпивать на работе. Тексты, конечно, тоже сводили с ума. Неокрепший ум подумал, что всё дело в градусе. Странно, что ученые до сих пор обходят этот щепетильный вопрос. Непонятно, почему после обычного чая не пишется ни строчки. А после водки или вина рождаются целые романы и оратории.
— Чем хуже жизнь, тем гениальней произведение, — подумала Ксюша и пошла портить себе жизнь.
Брилась, пробовала, принимала. Бродяжничала по разным редакциям. Раз в год приходила домой, покушать.
Теперь устроилась на приличный канал, в раздел «новости». Не стесняясь, прямо на стене в ФБ, отмечая начальников, пишет, как скучно и грустно работать с идиотами. Совсем тяжко, если они бездарности и завистники, а ты- гений.
— Меня травят со всех сторон. Вчера поставили на дежурство с 8 утра. Знают, что я все равно не встану. И всё равно ставят.
Но Ксюша, как настоящий вундеркинд не сдавалась. Каждый свой текст подчеркнуто называла «произведением».
— У меня сегодня не приняли «сюжет – притчу» про мусорки. Это последнее. Больше мне тут делать нечего.
В «сюжете – притче» про мусорки Ксюша рассказывала зрителям про Шопенгауэра и Ницше. В раздельном выбрасывании пластика и железа она одна увидела, как отчетливо переплелись идеи иррационального с волей к сверхчеловеческому. Это открытие так подкосило автора, что к концу сюжета он довёл себя до экстаза и восторженно кончил:
«Гена пытается доказать людям эффективность своей идеи по разделению мусора. И неизвестно, чтобы вышло. Если бы его не поддерживал Великий Ницше. Когда у Гены опускаются руки он вспоминает о том, что Жить — это сжигать себя и все-таки не сгореть. После этого Гена выходит на улицу и объясняет всем кто готов слушать, куда и как надо выбрасывать аллюминиевую банку»
Я говорю, Ксюша, Ксюша, потерпи с этим шедевром. Сначала сходи, подпиши зарплатную ведомость, а потом уже сдавайся и текст свой сдавай.
— А лучше, накачай редактора тем же, с чем ты там пьешь чай.
Ксюша обиделась и ответила коротким «Ну ладно». Дав понять, что отныне мы в разных лодках. И в отличие от некоторых, которым уже 23, она молода и полна сил для неравной войны с редакторскими крысами.
Неделя прошла в тревожной неуверенности. Что с ней, этой энергичной проспиртованной душой? Уволили — не уволили. Раскусили ли, что по ньюсруму ходит Довлатов, или даже целый,еще незамученный Хармс?
И тут, как ни в чем не бывало, Ксения присылает следующее сочинение, над которым работала последние несколько дней.
— «Сюжет – прибаутка» о велопробеге,- сдержанно сияя, вынесла она курсивом.
И я поняла, что никакими редакторами, а тем более санкциями и штрафами не сломишь эту сокрушительную бодрость настоящего графомана.
Писатель бы после очередной неудачи расстроился и впал в уныние, а графоман ничего. Только зарядился новыми силами и пошёл в бой, наперекор всем.
Текст начинался с весёлой авторской загадки.
«Беру двумя руками, сую между ногами. Сколько взрослых, умудренных голов сломалось на этой деткой загадке. А вообще это все о нем — о велосипеде»
И с писательским рвением, генетический код которого еще предстоит разгадать потомкам, Ксюша продолжила как можно неприличнее рассказывать зрителю о простом велосипеде.
Сейчас опять переписывает и злится, загораясь мстительным азартом еще более дерзкого возмездия.
— Ещё пару таких случаев, и мне хватит на свои «Компромиссы», — угрожающе предупредила она.
Не одинокая в своих намерениях…
Тайная секта преподобного Сергия продолжает расти и разрастаться.
Как будто Довлатов снится по ночам всем алкашам — графоманам и приказывает «Пишииии! Всё описывай! Как выпил, что выпил, с кем подрался, кого любил. Не забудь отомстить редактору и всем, всем, всем, кто тебя недопонял. И про страну, которая не оценила, тоже выскажись. Прямо сейчас — давай!»
Мы хуже, чем странствующие по стране свидетели Иеговы.
Те тоже бездельники, но хотя бы не пьют и верят в кого — то, кроме себя.