К 100-летию Би-Би-Си
25 ноября, 2022 12:56 пп
Seva Novgorodsev
Seva Novgorodsev:
Продолжение, часть 27 (часть 26 здесь)
Новая должность
После четырех с половиной лет батрацкого труда на ниве вещания, когда работу надо непременно сделать в срок, точно заполнить все минуты и секунды эфира без малейшего опоздания («радио опозданий не понимает»), я попал в разреженное, как в горах, пространство, где дует прохладный ветерок, а время меряется эрами и эпохами.
Делать было особенно нечего. Поначалу я пытался открывать новые таланты, поощрять писательство еще не признанных авторов, но вскоре пришел к реакционному выводу, столь ненавистному любому либералу, что неравенство в мире не случайно и на него есть свои причины.
Я сидел у окна за большим столом с телефоном. Телефон иногда подавал признаки жизни. Однажды позвонили со второго канала телевидения за справкой — как произносить имена. Репетировали пьесу по рассказу Солженицына «Случай на станции Кречетовка» . Имя главного героя, Василия Зотова, еще как-то могли произнести, но фамилию другого персонажа, актера Твери́тинова, выговорить никак не удавалось.
Английский речевой аппарат, как, впрочем, и русский, и прочие другие, для легкости произношения непременно переиначивает иностранные слова. Скажем, англичанин меняет ударение так, чтобы было удобно: Кузьми́на, Шарапóва, Родни́на. Путина долго, причем на главных телеканалах, называли «Пьютин».
Больше всех не повезло британскому спортсмену по фамилии Лисовский. Он играет в снукер, разновидность бильярда, на соревнованиях его показывают крупным планом, называя не иначе как «Рузельский». Лицо его обычно источает тихую ненависть.
Для среднего англичанина настоящая русская фамилия должна непременно оканчиваться на «ский» — Чайковский, Ходорковский, Гусинский. В каком-то фильме, помню, была русская собачка по кличке Попский.
Понятно, что при таком напластовании лингвистических разногласий моя телефонная инструкция секретарю второго режиссера помочь не могла. Я согласился приехать.
Актер, приступая к работе над ролью, в себе не уверен, и уязвим, как ребенок. Он лепит образ из собственых воспоминаний, чувств и жизненного опыта. Однако в рассказе Солженицына логика поведения персонажей для английских артистов была такой чуждой и непонятной, что в своих душевных закромах подходящего материала найти не удавалось.
Артисты встретили меня с любопытством и благодарностью, в изменчивом и непредсказуемом море искуства я был для них спасательным кругом, к тому же настоящий русский, еще недавно советский человек, был тогда существом редким и даже экзотическим. Вопросы, самые неожиданные, сыпались нескончаемо, я отвечал и рассказывал часами.
По правилам Би-би-си внутрикорпортивная работа не оплачивается и, поскольку денег мне не платили, а работа была проделана немалая, то продюсеры, в виде компенсации или просто из чувства справедливости, столь обостренного у англичан, вывели меня в титры как консультанта.
Борьба за титры существует с самого зарождения кинематографа, поскольку это и есть «сухой остаток» искусства, надежда на память или даже бессмертие. Нет тебя в титрах, и ты как будто и не жил.
Пройдут годы, имя твое уже не вспомнить, а титры, бегущие по экрану с такой скоростью, что даже самому резвому глазу их ни за что не прочитать, все же рождают у статиста или гримера, плотника или костюмера картины теплое чувство — вот он я, только что промелькнул, теперь уж не забудут.
Чеховское наставление о краткости, сестре таланта, приобретает здесь новый смысл. Титры — это мир пулеметной очереди, взмаха крыла у колибри, стоп-кадра на финише. Буквы четыре, не больше, решил я, и заявил себя как Seva.
Эти два простых слога, которые как будто сами собой выскакивают из речевого аппарата славянина, не представляя никакой трудности для болгарина или чеха, застревали в напряженных губах англосакса, вызывали фонетическое замешательство.
После многих лет безнадежой борьбы я придумал, наконец, понятную формулу: «Seva, like 7 without ‘n’», а для американцев, особенно из глубинки, где любой диалект, кроме местного, автоматически становится иностранным языком, я представлялся: “My name is 7”. Это понимали и запоминали сразу, но обычно спрашивали: “Are you a seventh child?” («Вы седьмой ребенок?»)
На заре кинематографии в титрах писали мало, только самое главное. Например, вампирский фильм ужаса «Носферату» 1922 года поименно упомянул всего 16 своих создателей, но открытый нами механизм жажды вечной жизни неминуемо удлинял титры, год от года.
В 1977 году в картине «Звездные войны» в титрах значился уже 151 человек, но в 2003, в финале фильма «Матрица: Революция» на экран выкатили уже более 700 людей и участвующих фирм. Абсолютным рекордсменом, однако, признают картину «Властелин колец: возвращение короля». Ее финальные титры идут по экрану 9 минут и 33 секунды.
Понятно, что этот ниагарский водопад из имен и названий проглотить никому и никогда не удастся. Зрители покидают зал задолго до окончания титров, так что на последние строки смотрят только пустые кресла. Тогда в чем смысл?
Можно провести параллель с войной. У войны есть свои титры, отлитые в бронзе и высеченные из камня. Например, на Арлингтонском военном кладбище на площади в 253 гектара захоронено 400 тысяч человек.
Одинаковые надгробия из белого камня уходят вдаль стройными рядами. Запомнить всех павших невозможно, но это и не нужно — каждый из них не стерся из памяти, не пропал, но приобрел свое загробное право на память.
Поначалу память эта жила только на вырезанном камне или в военных архивах, но постепенно наступает время, когда все могут знать всё, про всех, всегда. Всезнающий интернет вытащит из этого гигантского клубка на свет Божий всё, что попросите — прапрадедушку, воевавшего в Первую мировую, свойства ртути, забытый всеми романс или исполнителя роли туркменского пограничника в фильме «Шпионы как и мы».
Тогда, в доцифровую зиму 1983 года, титрами интересовались в основном профессионалы. Художников интересовало, кто был художник, костюмеров — кто был костюмер. Среди продюсеров, замахивавшихся на русскую тематику, росло понимание, что публика год от году становится разборчивей и требует большей аутентичности на экране. Невежественных «ляпов» надо избегать.
Телефон на моем столе звонил все чаще. Заветный номер передавали из рук в руки, актеры, постановщики и помрежи обращались охотно. Во первых — это Би-би-си, «Auntie», как ее называют, любимая тетка, которая поможет, научит и направит на верный путь своего племянника, британский народ, а во вторых — совет у тетушки бесплатный, как и положено в дружной семье.
Seva Novgorodsev
Seva Novgorodsev:
Продолжение, часть 27 (часть 26 здесь)
Новая должность
После четырех с половиной лет батрацкого труда на ниве вещания, когда работу надо непременно сделать в срок, точно заполнить все минуты и секунды эфира без малейшего опоздания («радио опозданий не понимает»), я попал в разреженное, как в горах, пространство, где дует прохладный ветерок, а время меряется эрами и эпохами.
Делать было особенно нечего. Поначалу я пытался открывать новые таланты, поощрять писательство еще не признанных авторов, но вскоре пришел к реакционному выводу, столь ненавистному любому либералу, что неравенство в мире не случайно и на него есть свои причины.
Я сидел у окна за большим столом с телефоном. Телефон иногда подавал признаки жизни. Однажды позвонили со второго канала телевидения за справкой — как произносить имена. Репетировали пьесу по рассказу Солженицына «Случай на станции Кречетовка» . Имя главного героя, Василия Зотова, еще как-то могли произнести, но фамилию другого персонажа, актера Твери́тинова, выговорить никак не удавалось.
Английский речевой аппарат, как, впрочем, и русский, и прочие другие, для легкости произношения непременно переиначивает иностранные слова. Скажем, англичанин меняет ударение так, чтобы было удобно: Кузьми́на, Шарапóва, Родни́на. Путина долго, причем на главных телеканалах, называли «Пьютин».
Больше всех не повезло британскому спортсмену по фамилии Лисовский. Он играет в снукер, разновидность бильярда, на соревнованиях его показывают крупным планом, называя не иначе как «Рузельский». Лицо его обычно источает тихую ненависть.
Для среднего англичанина настоящая русская фамилия должна непременно оканчиваться на «ский» — Чайковский, Ходорковский, Гусинский. В каком-то фильме, помню, была русская собачка по кличке Попский.
Понятно, что при таком напластовании лингвистических разногласий моя телефонная инструкция секретарю второго режиссера помочь не могла. Я согласился приехать.
Актер, приступая к работе над ролью, в себе не уверен, и уязвим, как ребенок. Он лепит образ из собственых воспоминаний, чувств и жизненного опыта. Однако в рассказе Солженицына логика поведения персонажей для английских артистов была такой чуждой и непонятной, что в своих душевных закромах подходящего материала найти не удавалось.
Артисты встретили меня с любопытством и благодарностью, в изменчивом и непредсказуемом море искуства я был для них спасательным кругом, к тому же настоящий русский, еще недавно советский человек, был тогда существом редким и даже экзотическим. Вопросы, самые неожиданные, сыпались нескончаемо, я отвечал и рассказывал часами.
По правилам Би-би-си внутрикорпортивная работа не оплачивается и, поскольку денег мне не платили, а работа была проделана немалая, то продюсеры, в виде компенсации или просто из чувства справедливости, столь обостренного у англичан, вывели меня в титры как консультанта.
Борьба за титры существует с самого зарождения кинематографа, поскольку это и есть «сухой остаток» искусства, надежда на память или даже бессмертие. Нет тебя в титрах, и ты как будто и не жил.
Пройдут годы, имя твое уже не вспомнить, а титры, бегущие по экрану с такой скоростью, что даже самому резвому глазу их ни за что не прочитать, все же рождают у статиста или гримера, плотника или костюмера картины теплое чувство — вот он я, только что промелькнул, теперь уж не забудут.
Чеховское наставление о краткости, сестре таланта, приобретает здесь новый смысл. Титры — это мир пулеметной очереди, взмаха крыла у колибри, стоп-кадра на финише. Буквы четыре, не больше, решил я, и заявил себя как Seva.
Эти два простых слога, которые как будто сами собой выскакивают из речевого аппарата славянина, не представляя никакой трудности для болгарина или чеха, застревали в напряженных губах англосакса, вызывали фонетическое замешательство.
После многих лет безнадежой борьбы я придумал, наконец, понятную формулу: «Seva, like 7 without ‘n’», а для американцев, особенно из глубинки, где любой диалект, кроме местного, автоматически становится иностранным языком, я представлялся: “My name is 7”. Это понимали и запоминали сразу, но обычно спрашивали: “Are you a seventh child?” («Вы седьмой ребенок?»)
На заре кинематографии в титрах писали мало, только самое главное. Например, вампирский фильм ужаса «Носферату» 1922 года поименно упомянул всего 16 своих создателей, но открытый нами механизм жажды вечной жизни неминуемо удлинял титры, год от года.
В 1977 году в картине «Звездные войны» в титрах значился уже 151 человек, но в 2003, в финале фильма «Матрица: Революция» на экран выкатили уже более 700 людей и участвующих фирм. Абсолютным рекордсменом, однако, признают картину «Властелин колец: возвращение короля». Ее финальные титры идут по экрану 9 минут и 33 секунды.
Понятно, что этот ниагарский водопад из имен и названий проглотить никому и никогда не удастся. Зрители покидают зал задолго до окончания титров, так что на последние строки смотрят только пустые кресла. Тогда в чем смысл?
Можно провести параллель с войной. У войны есть свои титры, отлитые в бронзе и высеченные из камня. Например, на Арлингтонском военном кладбище на площади в 253 гектара захоронено 400 тысяч человек.
Одинаковые надгробия из белого камня уходят вдаль стройными рядами. Запомнить всех павших невозможно, но это и не нужно — каждый из них не стерся из памяти, не пропал, но приобрел свое загробное право на память.
Поначалу память эта жила только на вырезанном камне или в военных архивах, но постепенно наступает время, когда все могут знать всё, про всех, всегда. Всезнающий интернет вытащит из этого гигантского клубка на свет Божий всё, что попросите — прапрадедушку, воевавшего в Первую мировую, свойства ртути, забытый всеми романс или исполнителя роли туркменского пограничника в фильме «Шпионы как и мы».
Тогда, в доцифровую зиму 1983 года, титрами интересовались в основном профессионалы. Художников интересовало, кто был художник, костюмеров — кто был костюмер. Среди продюсеров, замахивавшихся на русскую тематику, росло понимание, что публика год от году становится разборчивей и требует большей аутентичности на экране. Невежественных «ляпов» надо избегать.
Телефон на моем столе звонил все чаще. Заветный номер передавали из рук в руки, актеры, постановщики и помрежи обращались охотно. Во первых — это Би-би-си, «Auntie», как ее называют, любимая тетка, которая поможет, научит и направит на верный путь своего племянника, британский народ, а во вторых — совет у тетушки бесплатный, как и положено в дружной семье.