«Из одежды у многих только бороды…»
18 января, 2022 11:52 дп
Мэйдэй
Игорь Бродский поделился
Павел Селуков:
В ПРОРУБИ
В прорубь нырял. Безумен стал после тридцати. Не потому что религия нырял, а потому что эксперимент. В Курье. Не в той, где бедные живут, а в той, где богатые. Возле мужского монастыря. Двух вещей с юности боюсь: женского монастыря и мужского. В первом, боюсь, любить будут слишком, а во втором, наоборот, невзлюбят. Равнодушия ищу. Сторонюсь сильных чувств. Всем улыбкам предпочитаю ироничные.
С Гришей Шадриным нырять поехали. А он боксер. Старая школа. Подледным плаваньем увлекается. Или рыбалкой? Не помню. Ох, говорит, и зазвенят у тебя яйца! Представил. Это как если б у меня там два музыкальных треугольника болтались. Женщинам бы понравилось. Женщины любят музыку. Разделся, а они палочку взяли и сыграли что-нибудь возвышенное. «Собачий вальс» или «Мурку». Имел бы успех. Накануне проруби чего только не представишь.
Приехали. Вышли из такси. Спустились к монастырю. Палатка стоит. В палатке — полумрак. Трапы деревянные посередине лежат. С краев земля стылая. Ни крючков, ни вешалок, ни скамеек, ни лампочек, ни обогрева, ничего. Энтузиасты православного дела толпятся. Из одежды у многих только бороды. Бакенбарды у одного. Пригляделся. Помесь Байрон с Черчиллем. Вопросы крови — причудливые вопросы. Разоблачился на левой ноге. Изящен, как цапля. Запихал шмотки в рюкзак. Полотенце не взял. И трусы запасные тоже. Ладно, думаю, джинсы можно и без трусов носить. Микки Рурк так и носит. Не будем мелочиться. Халат надел. Синий, теплый. Исключительной дороговизны. Впрыгнул в тапки. Гриша говорит: «Какой ты решительный. А вроде не пьяный…» Молчи, говорю, ушкуйник.
Вышли из палатки. Скользко. Спустились к проруби. Мостки. Поручни деревянные. Темная вода. Кама-река, помоги. Ветер поднялся.
Смотрю — девушка идет. Точно — девушка. В купальнике системы «бикини». Пригляделся. Алефтина. Год назад… Пили нечаянно. В клубе «7×8». А потом я в шкафу стоял. С таким, знаете, индифферентным видом. Берег дыхание. У Алефтины, главное, муж по квартире ходит, а я в шкафу скучаю. Голый. Надо, думаю, хоть трусы надеть. А в шкафу тесно. Стал надевать и выпал из него. Мужу под ноги. Он пока изумлялся, я решил пробежаться. Люблю пробежку. Ранняя весна, ручьи. Бодрит. Галопом. За мной гнались какое-то время на машине, но я дворами утек.
Алефтина меня узнала. Ты чего, говорит, здесь делаешь, Коля? Чего-чего, говорю. Сама не видишь? Вижу, говорит. Только у меня муж в палатке переодевается и сейчас сюда придет. Он тебя, знаешь, как искал? Сглотнул. Про ветер забыл. Жарко. Пока менжевался, Алефтина в прорубь меня столкнула. Йотунхейм. Это из «Торы». Мир ледяных великанов. Получите, распишитесь. Вынырнул. Муж идет. Нырнул. А Гриша разговор слышал. Хохочет. Вынырнул. Лицо руками закрыл. Муж к Алефтине подошел. Нырнул. Сижу. Военный ныряльщик. Отсоси, Кьюба Гудинг-младший. Не отсосал. Задохся я. Вынырнул. Полез из проруби. Руку кто-то подал. Спасибо, говорю. Голову поднял — муж. Нет, думаю, больше я в прорубь не полезу. Зуб на зуб. Будь что будет. Сжался дополнительно.
А он не узнал. Не узнал, представляете? Такое счастье. А всё потому, что рождество. Или крещение? Прорубь, опять же. Иисус Христос. Мельхиор, Бальтазар, Каспар. Или все же крещение? Или рождество?
Проникся до дрожи. Осенил себя крестным знамением. Полслужбы в храме отстоял. В монастырь думал уйти. Не ушел. Алефтина позвонила. Всколыхнулось у нее там что-то.
А муж не узнал меня, да… Как есть — не узнал. В упор прямо. Я ее и так, и сяк, и наперекосяк, а он и не узнал. Я секунд тридцать трусы лежа надевал, мог бы и запомнить. Не узнал. У меня лицо, главное, запоминающееся. Нос характерный. Подбородок волевой. Глаза веселые. У него вообще памяти на лица нет, что ли?! Не узнал, гад.
Вышел я из храма, закурил, сел на кортаны. Походить перед ним, может? Но теперь-то уж что. Теперь я в Великом Новгороде. Прости, матушка-Кама, ныне в батюшке… или… хотя… короче, в реке Волхов буду я телеса свои полоскать по святому случаю. Где сам Рюрик и Вещий Олег их полоскали.
Мэйдэй
Игорь Бродский поделился
Павел Селуков:
В ПРОРУБИ
В прорубь нырял. Безумен стал после тридцати. Не потому что религия нырял, а потому что эксперимент. В Курье. Не в той, где бедные живут, а в той, где богатые. Возле мужского монастыря. Двух вещей с юности боюсь: женского монастыря и мужского. В первом, боюсь, любить будут слишком, а во втором, наоборот, невзлюбят. Равнодушия ищу. Сторонюсь сильных чувств. Всем улыбкам предпочитаю ироничные.
С Гришей Шадриным нырять поехали. А он боксер. Старая школа. Подледным плаваньем увлекается. Или рыбалкой? Не помню. Ох, говорит, и зазвенят у тебя яйца! Представил. Это как если б у меня там два музыкальных треугольника болтались. Женщинам бы понравилось. Женщины любят музыку. Разделся, а они палочку взяли и сыграли что-нибудь возвышенное. «Собачий вальс» или «Мурку». Имел бы успех. Накануне проруби чего только не представишь.
Приехали. Вышли из такси. Спустились к монастырю. Палатка стоит. В палатке — полумрак. Трапы деревянные посередине лежат. С краев земля стылая. Ни крючков, ни вешалок, ни скамеек, ни лампочек, ни обогрева, ничего. Энтузиасты православного дела толпятся. Из одежды у многих только бороды. Бакенбарды у одного. Пригляделся. Помесь Байрон с Черчиллем. Вопросы крови — причудливые вопросы. Разоблачился на левой ноге. Изящен, как цапля. Запихал шмотки в рюкзак. Полотенце не взял. И трусы запасные тоже. Ладно, думаю, джинсы можно и без трусов носить. Микки Рурк так и носит. Не будем мелочиться. Халат надел. Синий, теплый. Исключительной дороговизны. Впрыгнул в тапки. Гриша говорит: «Какой ты решительный. А вроде не пьяный…» Молчи, говорю, ушкуйник.
Вышли из палатки. Скользко. Спустились к проруби. Мостки. Поручни деревянные. Темная вода. Кама-река, помоги. Ветер поднялся.
Смотрю — девушка идет. Точно — девушка. В купальнике системы «бикини». Пригляделся. Алефтина. Год назад… Пили нечаянно. В клубе «7×8». А потом я в шкафу стоял. С таким, знаете, индифферентным видом. Берег дыхание. У Алефтины, главное, муж по квартире ходит, а я в шкафу скучаю. Голый. Надо, думаю, хоть трусы надеть. А в шкафу тесно. Стал надевать и выпал из него. Мужу под ноги. Он пока изумлялся, я решил пробежаться. Люблю пробежку. Ранняя весна, ручьи. Бодрит. Галопом. За мной гнались какое-то время на машине, но я дворами утек.
Алефтина меня узнала. Ты чего, говорит, здесь делаешь, Коля? Чего-чего, говорю. Сама не видишь? Вижу, говорит. Только у меня муж в палатке переодевается и сейчас сюда придет. Он тебя, знаешь, как искал? Сглотнул. Про ветер забыл. Жарко. Пока менжевался, Алефтина в прорубь меня столкнула. Йотунхейм. Это из «Торы». Мир ледяных великанов. Получите, распишитесь. Вынырнул. Муж идет. Нырнул. А Гриша разговор слышал. Хохочет. Вынырнул. Лицо руками закрыл. Муж к Алефтине подошел. Нырнул. Сижу. Военный ныряльщик. Отсоси, Кьюба Гудинг-младший. Не отсосал. Задохся я. Вынырнул. Полез из проруби. Руку кто-то подал. Спасибо, говорю. Голову поднял — муж. Нет, думаю, больше я в прорубь не полезу. Зуб на зуб. Будь что будет. Сжался дополнительно.
А он не узнал. Не узнал, представляете? Такое счастье. А всё потому, что рождество. Или крещение? Прорубь, опять же. Иисус Христос. Мельхиор, Бальтазар, Каспар. Или все же крещение? Или рождество?
Проникся до дрожи. Осенил себя крестным знамением. Полслужбы в храме отстоял. В монастырь думал уйти. Не ушел. Алефтина позвонила. Всколыхнулось у нее там что-то.
А муж не узнал меня, да… Как есть — не узнал. В упор прямо. Я ее и так, и сяк, и наперекосяк, а он и не узнал. Я секунд тридцать трусы лежа надевал, мог бы и запомнить. Не узнал. У меня лицо, главное, запоминающееся. Нос характерный. Подбородок волевой. Глаза веселые. У него вообще памяти на лица нет, что ли?! Не узнал, гад.
Вышел я из храма, закурил, сел на кортаны. Походить перед ним, может? Но теперь-то уж что. Теперь я в Великом Новгороде. Прости, матушка-Кама, ныне в батюшке… или… хотя… короче, в реке Волхов буду я телеса свои полоскать по святому случаю. Где сам Рюрик и Вещий Олег их полоскали.