«Или он или я, или колбаса…»
7 октября, 2023 11:15 дп
Мэйдэй
Игорь Поночевный:
В 1989 году меня выкрали из части в штаб округа, потому что художники, особенно дипломированные, были тогда на вес золота. За мной даже организовали погоню, и уазик командира части подрезал и перегородил нам дорогу. Прямо как в кино. Я, было даже, подумал, что они сейчас будут стреляться из-за меня, как из-за дамы сердца. Когда пыль осела, наш командир — полковник, присланный недавно из ебеней, — вылез из машины и попытался апеллировать. Майор, который меня украл, опустил стекло, выслушал старшего по званию, посмотрел на него своими задумчивыми интеллигентными глазами, и на прекрасном русском языке послал его на…уй. Он, хоть, и был майор, но майор из штаба округа. А полковник был всего-навсего командиром кадрированного полка ПВО мотострелковой дивизии, дислоцированной в лесу. Обосранный полковник погрозил мне кулаком, как будто я был виноват в собственном похищении, и уехал в часть, в Лупполово. А я поехал на Дворцовую площадь.
Признаюсь, я был отчасти виноват. Когда майор вознамерился украсть меня в первый раз, и когда у него ничего не вышло, так как меня спрятали в санчасти, он пробрался ко мне в палату, и зашептал на ухо. «Не соблаговолите ли вы, гвардии сержант Поночевный, рассмотреть наше предложение. Я вижу, что вы здоровы, как бык, и это явно уловка вашего командования. И потому нам придется действовать хитростью. Через неделю, в обеденный перерыв, когда все офицеры разойдутся на обед, а сонный дежурный по части будет бить журналом мух на подоконнике, вам будет подана кибитка к воротам. Вы прыгните в неё, кучер стеганет лошадей, и мы вас умыкнем. А после примчим на Дворцовую площадь, откуда вы будете почти каждый день ходить домой в отпуск в вечернее время и до утра? А если не захотите в отпуск – то будете ночевать в вашей изостудии? У нас там чудесно, и это вам понравится гораздо больше этого дремучего леса. Как вам наше предложение?»
Хоть я и был уже почти дембель, но служба моя была не сахар. Вместо преферанса, блядей и рояля, я грузил асфальт в перерывах между нарядами, в которые заступал через сутки. Потому, что командир дивизии во время инспекции в нашу богом забытую дыру внезапно сошел с ума и отчего-то вздумал перенести спортивный городок на место плаца, а плац – на место спортивного городка.
Зачем он это придумал – осталось загадкой. Все, включая офицеров, были страшно раздражены. В полку по штату значилось только 20 солдат. Еще 10 были за штатом. Людей не хватало в наряды, а тут, блять, выковыривай из бетона турники с брусьями и волоки их в другой конец части только потому, что ему лысину припекло. Из этих тридцати 22 человека были уже тоже почти дембеля, и в чистом виде дедовщины у нас никакой не получалось – все крутились как электрические веники с этим асфальтом.
Даже в наряде было намного легче, чем не в наряде. Потому, что кроме таскания турников, я вынужден был рисовать ленинскую комнату, караульные плакаты, стенды для плаца и татуировки для друзей. И всё это меня, конечно, страшно заебало. И я дал майору своё подлое согласие.
На Дворцовой площади оказалось, как в раю. Все офицеры относились к тебе, крепостному солдату, как к человеку (что было очень удивительно), говорили «Вы» и здоровались за руку. Даже генерал-майор Барановский, командующий ПВО округа. Я воспрял душой и возглавил тамошнюю изостудию, которая, не покладая рук, рисовала карты. Мы работали в прекрасном здании между Эрмитажем и Аркой Генерального штаба, а в свободное от работы время – спали, играли в карты и слушали магнитофон.
И, вот, в один чудесный день прибегает мой майор и кричит: — Срочно собирайтесь на КШУ (командно-штабные учения) округа. Я стал укладывать вещмешок, попрощался с другими художниками, и поехал на манёвры. Тут-то и приключилась эта веселенькая история.
2.
Нас, солдат, было всего пару человек, художник, связист, водитель, все остальные были офицеры, в основном – полковники. Привезли куда-то в район Саперного, в войсковую часть, кажется химзащиты. Вообще, определить было проблематично, потому что там собралась хуева туча личного состава, какой-то вавилон родов войск, включая даже моряков. Генералов была толпа. Нашу группу во главе с командующим подвели к погребу, отворили двери в подвал, и мы спустились прямиком в ад.
Оказывается, под землей на случай атомной бомбардировки вырыли секретный штаб округа, откуда все генералы должны были руководить войной. Это была такая разветвленная многоэтажная сеть подземных бункеров. Мы туда вошли и стали обживаться. Я взялся за карты. Работал допоздна, закемарил где-то только под утро. Едва заснул – будят. Прибыло самое главное начальство из Москвы, ради которого все эти маневры и задумывались.
Рядом с бункером приземлился вертолет. Оттуда вышел генерал-…уй знает какого звания, но по чину больше нашего командующего. С инспекцией. Спускается в наш подземный штаб. Все встали на уши, и носятся. Офицеры выстроились по струнке. Первым – генерал-майор Барановский, очень невысокий.
Тут следует сделать небольшое лирическое отступление. Почему-то все генералы, которых я в своей жизни видел, были маленького роста. Причем, чем большее у них звание – тем ниже они вырастали. Эта оказывалась такая удивительная закономерность, что можно было даже предположить, что в СССР был ГОСТ на генералов. Что-то вроде: от 160 см до 170 см – только генерал-майоры, от 150 до 160 – генерал-лейтенанты, 140-150 – генерал-полковники, и так – далее, до нуля.
Короче, когда вошел этот проверяющий из Москвы, я по его метр-с-кепкой, сразу понял, что ему скоро светит звание маршала или даже генералиссимуса. Вместе с ним была его свита, другие генералы. И, вот, они входят, как цирковые карлики, в огромных папахах и эполетах. Зам командующего кричит СМИРНО, и все делают равнение налево. И я, в том числе, единственный представитель крепостных, т.е. солдат. Я стою в углу у карты, в руках у меня карандаши. И я её черчу.
Представитель ставки входит в подземелье, оглядывается, говорит ВОЛЬНО. Когда тебе говорят «вольно», то по уставу можно согнуть одну ногу в колене, в принципе. С другой стороны, мне надо рисовать. И, вот, пока я решаю дилемму: стоять ли мне, поворотившись к проверяющему лицом, потому что он – все-таки, величина совершенно запредельная для такого ничтожества, как сержант из леса, или повернуться жопой, и дальше раскрашивать на стене поле боя? – входят два наших полковника с подносом и чайником.
Это такая воинская традиция: когда утром приезжает начальство, то …уй его знает, может оно голодное, и надо его угостить. Поэтому на подносе стоит несколько стаканов чая с лимоном, в таких подстаканниках, какие ещё остались теперь в поездах, и тарелка бутербродов с колбасой, сыром и почему-то – салом. И всё это великолепие подносят московскому генералу-…уй его знает какого звания. И он смотрит на эти бутерброды. А я стою в углу у карт, и тоже смотрю на бутерброды, и вдруг с ужасом вижу, что этот проверяющий переводит взгляд с колбасы на меня, и смотрит пристально. И все офицеры, стоящие в строю, всё тоже видят, что он смотрит на меня. И тут происходит такая как бы дуэль взглядов: или он или я, или колбаса.
И я думаю: заебись. Что у меня не так с лицом? Может, оно слишком перекошено от недосыпа? Может, я не брит? И я вспоминаю, что, точно, не брит, что морда моя заспана, что расстегнут подворотничок, а ремень болтается на яйцах.
И этот почти генералиссимус учтиво ко мне обращается, как будто подзывая:
— Товарищ сержант.
И я, тютелька-в-тютельку по уставу, ибо выдрочен учебками до автоматизма, подхожу к нему идеальным строевым шагом на расстояние примерно вытянутой руки и громко докладываю:
— Сержант Поночевный!
Всё наше командование, конечно, страшно перепугалось, что это он до меня доебался, и не хочет ли он меня съесть вместо колбасы?
И он ласково смотрит на меня и спрашивает:
— Товарищ сержант, вы завтракали?
И я ему, не моргнув глазом, вру:
— Так точно!
Потому что ни один нормальный солдат никогда не предаст своего отца-командира. Даже если он три дня ничего не ел, и помирает от голода. Ибо это последнее дело – наябедничать проверяющему.
Понятно, что этот маршал мне нихуя не верит. Но он, в общем-то, и не для этого спросил.
— Берите, ешьте, — говорит мне московский гость, и кивает на бутерброды.
Я, понятное дело, в замешательстве.
Потому, что передо мной стоит строй высших офицеров во главе с генералом, а мне предлагают перед ними завтракать.
Тогда маршал, понимая мое сомнение, с напором повторяет:
— Берите!
А заместитель командующего ПВО едва заметно подмигивает мне одним глазом, дескать, не злите его, ешьте, коли приказывают.
Делать нечего. Я беру элегантно, будто в буфете Метрополя, бутерброд с этого подноса, что держат передо мной два охуевших полковника, и начинаю его завтракать. А генералиссимус также требует, чтобы я взял стакан с чаем. Я беру чай, и запиваю булку с колбасой. Он, донельзя удовлетворенный этой идиллией, кивками провожает моё жевание, а после оборачивается к строю и отчасти теряет ко мне интерес.
Московский полководец начинает внимательно разглядывать карту военных действий. И вдруг настроение его в секунду портится, и он принимается психовать и обкладывать хуями всё командование ПВО. Суть его претензий туманна, и в общих чертах сводится к тому, что синие должны наступать с юга, а красные с запада, а у нас, — ёбаный в рот! — всё наоборот, и не как у людей! При этом я всё так же ем бутерброд, пью чай с лимоном, и мне очень неудобно перед товарищами офицерами и генералами, что я – трапезничаю, а их – страшно ебут. Офицерам тоже все это ужасно неприятно.
Все понимают эту разыгранную клоунаду из репертуара «суворов – отец солдатам», представленную труппой московских карликов из ставки главнокомандующего.
Вдруг поток брани прекращается, генералиссимус вспоминает про меня. Он оборачивается и внезапно переменяет тон с гневливого на приветливый. С добродушной улыбкой он интересуется, закончил ли я завтракать?
– Так точно! – докладываю я.
— Тогда продолжайте вашу работу, — вежливо говорит представитель ставки.
Я иду в угол, вынимаю из кармана карандаши и дочерчиваю план боевых действий.
Еще минут пять маршал материт моё начальство и, так и не попрощавшись, убегает инспектировать другие подразделения. Все расходятся. Я тихонько поднимаюсь на второй этаж бункера, где сидят связисты и водители, такая же, как я – крепостная сволочь, и рассказываю им со смехом только что приключившийся анекдот. Все страшно хохочут…
Мэйдэй
Игорь Поночевный:
В 1989 году меня выкрали из части в штаб округа, потому что художники, особенно дипломированные, были тогда на вес золота. За мной даже организовали погоню, и уазик командира части подрезал и перегородил нам дорогу. Прямо как в кино. Я, было даже, подумал, что они сейчас будут стреляться из-за меня, как из-за дамы сердца. Когда пыль осела, наш командир — полковник, присланный недавно из ебеней, — вылез из машины и попытался апеллировать. Майор, который меня украл, опустил стекло, выслушал старшего по званию, посмотрел на него своими задумчивыми интеллигентными глазами, и на прекрасном русском языке послал его на…уй. Он, хоть, и был майор, но майор из штаба округа. А полковник был всего-навсего командиром кадрированного полка ПВО мотострелковой дивизии, дислоцированной в лесу. Обосранный полковник погрозил мне кулаком, как будто я был виноват в собственном похищении, и уехал в часть, в Лупполово. А я поехал на Дворцовую площадь.
Признаюсь, я был отчасти виноват. Когда майор вознамерился украсть меня в первый раз, и когда у него ничего не вышло, так как меня спрятали в санчасти, он пробрался ко мне в палату, и зашептал на ухо. «Не соблаговолите ли вы, гвардии сержант Поночевный, рассмотреть наше предложение. Я вижу, что вы здоровы, как бык, и это явно уловка вашего командования. И потому нам придется действовать хитростью. Через неделю, в обеденный перерыв, когда все офицеры разойдутся на обед, а сонный дежурный по части будет бить журналом мух на подоконнике, вам будет подана кибитка к воротам. Вы прыгните в неё, кучер стеганет лошадей, и мы вас умыкнем. А после примчим на Дворцовую площадь, откуда вы будете почти каждый день ходить домой в отпуск в вечернее время и до утра? А если не захотите в отпуск – то будете ночевать в вашей изостудии? У нас там чудесно, и это вам понравится гораздо больше этого дремучего леса. Как вам наше предложение?»
Хоть я и был уже почти дембель, но служба моя была не сахар. Вместо преферанса, блядей и рояля, я грузил асфальт в перерывах между нарядами, в которые заступал через сутки. Потому, что командир дивизии во время инспекции в нашу богом забытую дыру внезапно сошел с ума и отчего-то вздумал перенести спортивный городок на место плаца, а плац – на место спортивного городка.
Зачем он это придумал – осталось загадкой. Все, включая офицеров, были страшно раздражены. В полку по штату значилось только 20 солдат. Еще 10 были за штатом. Людей не хватало в наряды, а тут, блять, выковыривай из бетона турники с брусьями и волоки их в другой конец части только потому, что ему лысину припекло. Из этих тридцати 22 человека были уже тоже почти дембеля, и в чистом виде дедовщины у нас никакой не получалось – все крутились как электрические веники с этим асфальтом.
Даже в наряде было намного легче, чем не в наряде. Потому, что кроме таскания турников, я вынужден был рисовать ленинскую комнату, караульные плакаты, стенды для плаца и татуировки для друзей. И всё это меня, конечно, страшно заебало. И я дал майору своё подлое согласие.
На Дворцовой площади оказалось, как в раю. Все офицеры относились к тебе, крепостному солдату, как к человеку (что было очень удивительно), говорили «Вы» и здоровались за руку. Даже генерал-майор Барановский, командующий ПВО округа. Я воспрял душой и возглавил тамошнюю изостудию, которая, не покладая рук, рисовала карты. Мы работали в прекрасном здании между Эрмитажем и Аркой Генерального штаба, а в свободное от работы время – спали, играли в карты и слушали магнитофон.
И, вот, в один чудесный день прибегает мой майор и кричит: — Срочно собирайтесь на КШУ (командно-штабные учения) округа. Я стал укладывать вещмешок, попрощался с другими художниками, и поехал на манёвры. Тут-то и приключилась эта веселенькая история.
2.
Нас, солдат, было всего пару человек, художник, связист, водитель, все остальные были офицеры, в основном – полковники. Привезли куда-то в район Саперного, в войсковую часть, кажется химзащиты. Вообще, определить было проблематично, потому что там собралась хуева туча личного состава, какой-то вавилон родов войск, включая даже моряков. Генералов была толпа. Нашу группу во главе с командующим подвели к погребу, отворили двери в подвал, и мы спустились прямиком в ад.
Оказывается, под землей на случай атомной бомбардировки вырыли секретный штаб округа, откуда все генералы должны были руководить войной. Это была такая разветвленная многоэтажная сеть подземных бункеров. Мы туда вошли и стали обживаться. Я взялся за карты. Работал допоздна, закемарил где-то только под утро. Едва заснул – будят. Прибыло самое главное начальство из Москвы, ради которого все эти маневры и задумывались.
Рядом с бункером приземлился вертолет. Оттуда вышел генерал-…уй знает какого звания, но по чину больше нашего командующего. С инспекцией. Спускается в наш подземный штаб. Все встали на уши, и носятся. Офицеры выстроились по струнке. Первым – генерал-майор Барановский, очень невысокий.
Тут следует сделать небольшое лирическое отступление. Почему-то все генералы, которых я в своей жизни видел, были маленького роста. Причем, чем большее у них звание – тем ниже они вырастали. Эта оказывалась такая удивительная закономерность, что можно было даже предположить, что в СССР был ГОСТ на генералов. Что-то вроде: от 160 см до 170 см – только генерал-майоры, от 150 до 160 – генерал-лейтенанты, 140-150 – генерал-полковники, и так – далее, до нуля.
Короче, когда вошел этот проверяющий из Москвы, я по его метр-с-кепкой, сразу понял, что ему скоро светит звание маршала или даже генералиссимуса. Вместе с ним была его свита, другие генералы. И, вот, они входят, как цирковые карлики, в огромных папахах и эполетах. Зам командующего кричит СМИРНО, и все делают равнение налево. И я, в том числе, единственный представитель крепостных, т.е. солдат. Я стою в углу у карты, в руках у меня карандаши. И я её черчу.
Представитель ставки входит в подземелье, оглядывается, говорит ВОЛЬНО. Когда тебе говорят «вольно», то по уставу можно согнуть одну ногу в колене, в принципе. С другой стороны, мне надо рисовать. И, вот, пока я решаю дилемму: стоять ли мне, поворотившись к проверяющему лицом, потому что он – все-таки, величина совершенно запредельная для такого ничтожества, как сержант из леса, или повернуться жопой, и дальше раскрашивать на стене поле боя? – входят два наших полковника с подносом и чайником.
Это такая воинская традиция: когда утром приезжает начальство, то …уй его знает, может оно голодное, и надо его угостить. Поэтому на подносе стоит несколько стаканов чая с лимоном, в таких подстаканниках, какие ещё остались теперь в поездах, и тарелка бутербродов с колбасой, сыром и почему-то – салом. И всё это великолепие подносят московскому генералу-…уй его знает какого звания. И он смотрит на эти бутерброды. А я стою в углу у карт, и тоже смотрю на бутерброды, и вдруг с ужасом вижу, что этот проверяющий переводит взгляд с колбасы на меня, и смотрит пристально. И все офицеры, стоящие в строю, всё тоже видят, что он смотрит на меня. И тут происходит такая как бы дуэль взглядов: или он или я, или колбаса.
И я думаю: заебись. Что у меня не так с лицом? Может, оно слишком перекошено от недосыпа? Может, я не брит? И я вспоминаю, что, точно, не брит, что морда моя заспана, что расстегнут подворотничок, а ремень болтается на яйцах.
И этот почти генералиссимус учтиво ко мне обращается, как будто подзывая:
— Товарищ сержант.
И я, тютелька-в-тютельку по уставу, ибо выдрочен учебками до автоматизма, подхожу к нему идеальным строевым шагом на расстояние примерно вытянутой руки и громко докладываю:
— Сержант Поночевный!
Всё наше командование, конечно, страшно перепугалось, что это он до меня доебался, и не хочет ли он меня съесть вместо колбасы?
И он ласково смотрит на меня и спрашивает:
— Товарищ сержант, вы завтракали?
И я ему, не моргнув глазом, вру:
— Так точно!
Потому что ни один нормальный солдат никогда не предаст своего отца-командира. Даже если он три дня ничего не ел, и помирает от голода. Ибо это последнее дело – наябедничать проверяющему.
Понятно, что этот маршал мне нихуя не верит. Но он, в общем-то, и не для этого спросил.
— Берите, ешьте, — говорит мне московский гость, и кивает на бутерброды.
Я, понятное дело, в замешательстве.
Потому, что передо мной стоит строй высших офицеров во главе с генералом, а мне предлагают перед ними завтракать.
Тогда маршал, понимая мое сомнение, с напором повторяет:
— Берите!
А заместитель командующего ПВО едва заметно подмигивает мне одним глазом, дескать, не злите его, ешьте, коли приказывают.
Делать нечего. Я беру элегантно, будто в буфете Метрополя, бутерброд с этого подноса, что держат передо мной два охуевших полковника, и начинаю его завтракать. А генералиссимус также требует, чтобы я взял стакан с чаем. Я беру чай, и запиваю булку с колбасой. Он, донельзя удовлетворенный этой идиллией, кивками провожает моё жевание, а после оборачивается к строю и отчасти теряет ко мне интерес.
Московский полководец начинает внимательно разглядывать карту военных действий. И вдруг настроение его в секунду портится, и он принимается психовать и обкладывать хуями всё командование ПВО. Суть его претензий туманна, и в общих чертах сводится к тому, что синие должны наступать с юга, а красные с запада, а у нас, — ёбаный в рот! — всё наоборот, и не как у людей! При этом я всё так же ем бутерброд, пью чай с лимоном, и мне очень неудобно перед товарищами офицерами и генералами, что я – трапезничаю, а их – страшно ебут. Офицерам тоже все это ужасно неприятно.
Все понимают эту разыгранную клоунаду из репертуара «суворов – отец солдатам», представленную труппой московских карликов из ставки главнокомандующего.
Вдруг поток брани прекращается, генералиссимус вспоминает про меня. Он оборачивается и внезапно переменяет тон с гневливого на приветливый. С добродушной улыбкой он интересуется, закончил ли я завтракать?
– Так точно! – докладываю я.
— Тогда продолжайте вашу работу, — вежливо говорит представитель ставки.
Я иду в угол, вынимаю из кармана карандаши и дочерчиваю план боевых действий.
Еще минут пять маршал материт моё начальство и, так и не попрощавшись, убегает инспектировать другие подразделения. Все расходятся. Я тихонько поднимаюсь на второй этаж бункера, где сидят связисты и водители, такая же, как я – крепостная сволочь, и рассказываю им со смехом только что приключившийся анекдот. Все страшно хохочут…