«И он, сломав печь, прислал за стариком вооружённый конвой…»
19 июля, 2018 7:00 дп
Лена Пчёлкина
Лена Пчёлкина:
Вот идёт по дороге пожилой человек — мастеровой, из крестьянской семьи. Вдруг видит, что какой-то гоблин с чертами вырождения и болезни от любви на лице топчет покос, с трудом как-то вымантюженный местными крестьянами у красных, белых, зелёных и прочих цветных.
Топчет, потому что ничего не соображает, видимо сбежал из-под надзора. И потому, что в жалких остатках разума осталась доктрина, что он право имеет. Естественно старик делает ему замечание и спрашивает фамилию, ну и по местной традиции прибавляет крепкое словцо. В деревнях весь все друг друга знают (а о гоблине знали только понаслышке — страшный, жестокий упырь). Им, наверное и детей пугали и разрезвившихся деревенских дурачков. И тут выясняется, что вот он какой- дедушка Ленин (вообще не такой, как на агитации).
И произошёл момент взаимного удивления- старик обосрался. Как и многие, кто увидел бы исторического дедушку в тот период, а Ильич восхитился витиеватостью ругательств в его сторону — то есть, именно стилистикой, а не содержанием. Собственно и разошлись в ошеломлении друг другом.
Минуло два сезона, отгремели балы дебютанток в Вене и в Париже, а кое–какая червоточинка, подогреваемая местным фольклором о злопамятности упыря, не давала нашему старику спокойно жить. Ильич тоже в свою очередь вспоминал встречу: ему было скучно, он давно жил в изоляции, лупоглазая подруга жизни по кличке «минога» видимо исчерпала свой сексуальный задор, и он, сломав печь, прислал за стариком вооружённый конвой.
Тут происходит исторический для старика момент разрушения всех скреп сразу — от него, похныкав для порядку, отказывается жена и вся семья — за свои, дескать, идёшь слова. За слова, Карл, не за поступки и деяния и даже не за намерения.
Привезли его в какую-то холодную халупу и сел он ждать справедливого (по словам его собственный семьи) возмездия. Наверное, он проклинал в этот момент свой выбор на деревенской ярмарке невест.
И тут ожил дом, и вошел обладатель лукавого прищура. И ознакомил печника со своей проблемой. Дед со страху всё починил, а потом чаёвничал с самым человечным и долго слушал майсы про то, что «прежде чем объединяться, надо окончательно размежеваться» и «как нам преобразовать Рабкрин», каялся и, путаясь в слезах и соплях, просил прощения за грубость и неделикатные выражения. «Я про то давно забыл»- был ответ.
Забыл он так же заплатить мастеру за работу. И вообще он про всё уже забыл к тому времени.
Вот и всё — вот такая вот история — потоптанный покос, разбитая семья, прогнанный впустую в одну сторону государственный конвой (обратно не удосужились подвезти), неуплата за работу и чудовищный страх, посеянный на многие и многие вёрсты вокруг.
Надеюсь, что хотя бы расстреляли санитара, который задремал и упустил Ильича гулять одного. Вот такая человечность в одной истории, которая, даже облачённая в стихотворную форму, не настраивает на лирический лад.
И это читают (или читали) дети в 6-м классе, и писали по этому работы на извечно библейскую тему о добре и зле.
Александр Трифонович Твардовский «Ленин и печник». 1938-1940
Лена Пчёлкина
Лена Пчёлкина:
Вот идёт по дороге пожилой человек — мастеровой, из крестьянской семьи. Вдруг видит, что какой-то гоблин с чертами вырождения и болезни от любви на лице топчет покос, с трудом как-то вымантюженный местными крестьянами у красных, белых, зелёных и прочих цветных.
Топчет, потому что ничего не соображает, видимо сбежал из-под надзора. И потому, что в жалких остатках разума осталась доктрина, что он право имеет. Естественно старик делает ему замечание и спрашивает фамилию, ну и по местной традиции прибавляет крепкое словцо. В деревнях весь все друг друга знают (а о гоблине знали только понаслышке — страшный, жестокий упырь). Им, наверное и детей пугали и разрезвившихся деревенских дурачков. И тут выясняется, что вот он какой- дедушка Ленин (вообще не такой, как на агитации).
И произошёл момент взаимного удивления- старик обосрался. Как и многие, кто увидел бы исторического дедушку в тот период, а Ильич восхитился витиеватостью ругательств в его сторону — то есть, именно стилистикой, а не содержанием. Собственно и разошлись в ошеломлении друг другом.
Минуло два сезона, отгремели балы дебютанток в Вене и в Париже, а кое–какая червоточинка, подогреваемая местным фольклором о злопамятности упыря, не давала нашему старику спокойно жить. Ильич тоже в свою очередь вспоминал встречу: ему было скучно, он давно жил в изоляции, лупоглазая подруга жизни по кличке «минога» видимо исчерпала свой сексуальный задор, и он, сломав печь, прислал за стариком вооружённый конвой.
Тут происходит исторический для старика момент разрушения всех скреп сразу — от него, похныкав для порядку, отказывается жена и вся семья — за свои, дескать, идёшь слова. За слова, Карл, не за поступки и деяния и даже не за намерения.
Привезли его в какую-то холодную халупу и сел он ждать справедливого (по словам его собственный семьи) возмездия. Наверное, он проклинал в этот момент свой выбор на деревенской ярмарке невест.
И тут ожил дом, и вошел обладатель лукавого прищура. И ознакомил печника со своей проблемой. Дед со страху всё починил, а потом чаёвничал с самым человечным и долго слушал майсы про то, что «прежде чем объединяться, надо окончательно размежеваться» и «как нам преобразовать Рабкрин», каялся и, путаясь в слезах и соплях, просил прощения за грубость и неделикатные выражения. «Я про то давно забыл»- был ответ.
Забыл он так же заплатить мастеру за работу. И вообще он про всё уже забыл к тому времени.
Вот и всё — вот такая вот история — потоптанный покос, разбитая семья, прогнанный впустую в одну сторону государственный конвой (обратно не удосужились подвезти), неуплата за работу и чудовищный страх, посеянный на многие и многие вёрсты вокруг.
Надеюсь, что хотя бы расстреляли санитара, который задремал и упустил Ильича гулять одного. Вот такая человечность в одной истории, которая, даже облачённая в стихотворную форму, не настраивает на лирический лад.
И это читают (или читали) дети в 6-м классе, и писали по этому работы на извечно библейскую тему о добре и зле.
Александр Трифонович Твардовский «Ленин и печник». 1938-1940