«И мне часто снилось, что я рисую…»
14 апреля, 2017 7:42 дп
Ирина Неделяй
Мне всегда хотелось рисовать.
В девяностые в России, которые выпали в момент моего «взросления» я жила в некотором подобие ада. Правда и до этого было не очень прекрасная жизнь, но поскольку я училась, ребёнок был маленький, а муж начал попивать, мне было совершенно некогда( Слава Богу!) остановиться и «оглянуться».
А ещё до этого я жила с матерью, которая в своих манипуляциях и тирании доходила до того, что ей надо было чтобы я «выкопала яму утром и закопала её вечером», фигурально выражаясь. То есть, у неё было ко мне отношение всегда как к человеку, который должен бесконечно удовлетворять её потребности в тирании. Бессмысленные её, тупые желания были таковы, что иногда, читая книжки про оккупацию фашистами европейской России, я не очень удивлялась тирании этих оккупантов. Ужасно это звучит, но что поделаешь. Я так чувствую.
В эти самые девяностые, когда наша суета и борьба за выживание доходила в Сибири до крайних пределов, мне часто казалось, что умереть, это не так уж и ужасно.
Я не понимала, почему некоторые так носятся с этой смертью, когда тут такая жизнь…
Папа мой совершенно сходил с ума, глядя на меня. Он никак не мог понять, почему я выбрала такую странную деятельность, и зачем я рисую свои «картинки», если скорее всего, ни сейчас, ни потом я не увижу денежных знаков отданных за них. Поскольку днём я работала, а ночью часто падала как бревно в сон, времени рисовать у меня не было, и мне часто снилось, что я рисую.
Я видела в снах какие-то тысячи своих картин, которые утром рассеивались как дым, при пробуждении. Однажды я пожаловалась на эту мою маленькую трагедию своему другу Федьке.
Я всё время жаловалась ему на свои маленькие трагедии, потому что он обладал даром мудро объяснять несправедливости жизни. Он посоветовал записывать картины, которые я не нарисовала, а при встрече пересказывать их ему. Эти манипуляции, считал друг мой Федя, должны были поддержать меня на моём тернистом пути. Но меня этот способ совершенно не привлёк.
В следующий раз Федя посоветовал свести все свои потребности к минимуму, и тогда тоже должно было наступить счастье, но потребностей уже и так почти не осталось, а счастье всё не наступало,а я по-прежнему хотела рисовать.
Теперь я только и делаю, что рисую. Но во снах я опять часто вижу, что я рисую…
Я думаю, что это навсегда.
Бедный папочка!
Он всё время думал, что у меня какое-то «временное помутнение» рассудка, и что когда-нибудь я перестану рисовать, и стану «как все люди».
Надо сказать, что и в девяностые, когда я рисовала на дощечках, положенных на коленки, у себя на кухне, в своей однокомнатной квартире, и потом, в Питере в студии, и здесь в Нью Йорке, рисуя за мольбертом, я только и чувствую себя целой. Полностью целой, не развалившейся на куски от страдания или ещё чего-нибудь. Таким воздействием на человека, как мне казалось, обладают две вещи: искусство и религия. Но теперь я думаю, что любое дело, которому человек предан, созидательное конечно, а не разрушительное, обладает этим свойством- достраивать человека до его божественного образа.
Я вообще что хотела сказать? Я вообще-то хотела про Киршнера…
И как обычно… Уехала Бог знает куда!
Киршнер вот рисовал, рисовал, нервами страдал, в дурдомах лежал. Кое-кто покупал его картины…
И вдруг его Родина сошла с ума. Пришли к власти фашисты, и вскоре 600 его работ были сожжены, проданы и разрушены. Киршнер, и без того нервный, не выдержал, и убил себя.
А зачем?
Ведь надо было жить! Жить и рисовать!
Ну конечно надо было ждать целых 13 лет. Долгих, мрачных тринадцать лет!
Но тем не менее вся эта ужасная тусовка фашистов кончилась! Теперь Германия только и делает, что покупает назад своих «дегенеративных художников».
Художники и не художники, не забывайте о Киршнере!
Когда-нибудь все ужасы кончатся, и вы что-то поймёте такое, что вас примирит и с вашей жизнью, и с остальными сложностями бытия.
Дело даже не в том, что «справедливость-длиннее жизни»(с), дело в том, что надо жить и делать своё дело. Просто это не наше дело думать о справедливости, счастье и тому подобное. Это просто не наше дело заглядывать в зубы этой дарёной лошади, под названием- жизнь, как правильно отметил поэт. Бог с ней со справедливостью!
Когда-нибудь мы поймём к чему всё это было.
Ирина Неделяй
Мне всегда хотелось рисовать.
В девяностые в России, которые выпали в момент моего «взросления» я жила в некотором подобие ада. Правда и до этого было не очень прекрасная жизнь, но поскольку я училась, ребёнок был маленький, а муж начал попивать, мне было совершенно некогда( Слава Богу!) остановиться и «оглянуться».
А ещё до этого я жила с матерью, которая в своих манипуляциях и тирании доходила до того, что ей надо было чтобы я «выкопала яму утром и закопала её вечером», фигурально выражаясь. То есть, у неё было ко мне отношение всегда как к человеку, который должен бесконечно удовлетворять её потребности в тирании. Бессмысленные её, тупые желания были таковы, что иногда, читая книжки про оккупацию фашистами европейской России, я не очень удивлялась тирании этих оккупантов. Ужасно это звучит, но что поделаешь. Я так чувствую.
В эти самые девяностые, когда наша суета и борьба за выживание доходила в Сибири до крайних пределов, мне часто казалось, что умереть, это не так уж и ужасно.
Я не понимала, почему некоторые так носятся с этой смертью, когда тут такая жизнь…
Папа мой совершенно сходил с ума, глядя на меня. Он никак не мог понять, почему я выбрала такую странную деятельность, и зачем я рисую свои «картинки», если скорее всего, ни сейчас, ни потом я не увижу денежных знаков отданных за них. Поскольку днём я работала, а ночью часто падала как бревно в сон, времени рисовать у меня не было, и мне часто снилось, что я рисую.
Я видела в снах какие-то тысячи своих картин, которые утром рассеивались как дым, при пробуждении. Однажды я пожаловалась на эту мою маленькую трагедию своему другу Федьке.
Я всё время жаловалась ему на свои маленькие трагедии, потому что он обладал даром мудро объяснять несправедливости жизни. Он посоветовал записывать картины, которые я не нарисовала, а при встрече пересказывать их ему. Эти манипуляции, считал друг мой Федя, должны были поддержать меня на моём тернистом пути. Но меня этот способ совершенно не привлёк.
В следующий раз Федя посоветовал свести все свои потребности к минимуму, и тогда тоже должно было наступить счастье, но потребностей уже и так почти не осталось, а счастье всё не наступало,а я по-прежнему хотела рисовать.
Теперь я только и делаю, что рисую. Но во снах я опять часто вижу, что я рисую…
Я думаю, что это навсегда.
Бедный папочка!
Он всё время думал, что у меня какое-то «временное помутнение» рассудка, и что когда-нибудь я перестану рисовать, и стану «как все люди».
Надо сказать, что и в девяностые, когда я рисовала на дощечках, положенных на коленки, у себя на кухне, в своей однокомнатной квартире, и потом, в Питере в студии, и здесь в Нью Йорке, рисуя за мольбертом, я только и чувствую себя целой. Полностью целой, не развалившейся на куски от страдания или ещё чего-нибудь. Таким воздействием на человека, как мне казалось, обладают две вещи: искусство и религия. Но теперь я думаю, что любое дело, которому человек предан, созидательное конечно, а не разрушительное, обладает этим свойством- достраивать человека до его божественного образа.
Я вообще что хотела сказать? Я вообще-то хотела про Киршнера…
И как обычно… Уехала Бог знает куда!
Киршнер вот рисовал, рисовал, нервами страдал, в дурдомах лежал. Кое-кто покупал его картины…
И вдруг его Родина сошла с ума. Пришли к власти фашисты, и вскоре 600 его работ были сожжены, проданы и разрушены. Киршнер, и без того нервный, не выдержал, и убил себя.
А зачем?
Ведь надо было жить! Жить и рисовать!
Ну конечно надо было ждать целых 13 лет. Долгих, мрачных тринадцать лет!
Но тем не менее вся эта ужасная тусовка фашистов кончилась! Теперь Германия только и делает, что покупает назад своих «дегенеративных художников».
Художники и не художники, не забывайте о Киршнере!
Когда-нибудь все ужасы кончатся, и вы что-то поймёте такое, что вас примирит и с вашей жизнью, и с остальными сложностями бытия.
Дело даже не в том, что «справедливость-длиннее жизни»(с), дело в том, что надо жить и делать своё дело. Просто это не наше дело думать о справедливости, счастье и тому подобное. Это просто не наше дело заглядывать в зубы этой дарёной лошади, под названием- жизнь, как правильно отметил поэт. Бог с ней со справедливостью!
Когда-нибудь мы поймём к чему всё это было.