«И лицо у неё было не добрей, чем у экскаватора…»

PHIL SUZEMKA

Phil Suzemka:

 

СЕМЬ ПОЛТИННИКОВ

Тяга к конопле у него осталась. Любовь к водке тоже. А вот желание соединять два этих ингредиента в пространстве и времени после того случая отрезало начисто.
***

…Гостиница была обкомовской. Вот так вот гостиница, а наискосок, — обком. В смысле, уже администрация, конечно. Но там, на красивой губернаторской табуретке, мудрым старым хреном сидел бывший первый секретарь, так что, всё равно получался обком, как ты его ни обзови.

Мы перебрались сюда из «Тихой Удали», потому что «Тихая Удаль» задолбала контингентом. Нас контингент умучил воплями, а мы же, напротив, озадачили его своим гробовым молчанием. Иногда за стенками на время примолкали и с интересом начинали прислушиваться к нам. Мы молчали, как удавленные. Только Полтинник сопел да и то негромко. Послушав минут пять, те, за стенками, опять начинали орать, выть, скрипеть и успокаивалась «Тихая Удаль» лишь под утро, часам к семи.

***

…В общем, попали-то мы в неё случайно. Почти семьсот вёрст в дожде со снегом, вечер, темно, холодно, устали как собаки. Навигаторов и букингов никаких ещё не придумали: навигатором и букингом у меня служил Полтинник.

— Пойду, у людей поспрашиваю, — сказал «букинг», вылезая из «восьмёрки». Я тоже вышел размяться и покурить на морозном вечернем воздухе.

По тротуару, нежно-матерно воркуя, скользила парочка.

— Народ! — окликнул парочку Полтинник. — Есть тут поблизости гостиница какая-нибудь не сильно дорогая?

Тут и случилась первая странность. Девка от Полтинника прям отпрыгнула, а парень к Полтиннику прям припрыгнул.

— Так «Тихая» ж «Удаль»! — произнёс хлопец с таким восторгом, что чуть не облизнулся. — Вот туда, за газетный киоск и другой раз налево. Я б с вами и сам, да это…

Он аккуратно показал глазами на «это». Девица стояла метрах в пяти вся надутая: надутый пуховик, надутые сапоги, а морда такая надутая, что стало ясно — даже показать нам гостиницу пацану не удастся, не то, что внутрь зайти.

— Что это ещё за «Удаль» у них за такая за «Тихая»? — озадачился Полтинник, шагая «за киоск и другой раз налево».

…В сугробах под окнами одноэтажного сооружения суетились пацаны лет десяти-двенадцати. Они периодически подпрыгивали или подсаживали друг друга, пытаясь заглянуть в тщательно занавешенные окна. Над входом горели буквы «Тихая Даль». А про «Удаль» мы поняли не сразу.

Внутри обнаружилась очередь к администратору. Выстроившись гуськом, стояли пары: мужик и девка, мужик и девка, девка и мужик… Как в ЗАГС, только без свидетелей и родителей. Дошло, наконец, до нас.

— Паспорт токо с мужчины, — хрипло сказала тётка за столиком.

Я успел сунуть ей свой, отпихнув руку Полтинника.

— Вам на час или на как? — подняла глаза тётка.
— Нам до утра, а там — как понравится, — сказал Полтинник.
— Нормальным нравится, значит, и вам, таким вот, сойдёт, — заметила тётка.

Пока я торчал в душе, вытирался и расстилал постели, Полтинник сходил за водкой и килькой. Вернулся он злой как чёрт и сразу же задёрнул шторы.

— Завтра в магазин сам пойдёшь, — сказал он мне. — Пацанов под окнами видел? Щас иду, слышу: «А вон и тот пидорас к своему другому пидорасу возвращается! Айда глядеть? — у них окна не занавешенные…»

— Наливай, — предложил я. — Чего сидишь?

Полтинник нехотя потянулся за стаканами:

— Лучше б травы покурили, — пробормотал он. — От конопли я добрею, а от водки злюсь. Заметь! — всё, что создано природой, только утихомиривает, а всё, что создано человеком — несёт зло. У нас в деревне колхоз был коноплеводческий…
— «Красная Дурь»? — поинтересовался я.
— Почему «Красная Дурь»? — нормальный колхоз. Имени Гагарина…
— Теперь я понимаю, про что он сказал «поехали»…
— Да ну тебя… — обиделся Полтинник.

Через день администраторша спросила:

— Нравится?
— Нормально, — сказал я.
— Глянь ты! — расстроилась она. — Совсем обнаглели! Все максимум на ночь, а эти навсегда поселились. Перестройка проклятая…

И мы съехали.

***

…Епископ смотрел на нас в упор:

— А точно ничего не было?! Не врите пастырю!
— Сука, владыкой буду! — возмутился я.
— Что ты сказал? — удивился епископ.
— Извините, владыко, он имел в виду «сукой буду»! То есть, богом клянётся, — объяснил Полтинник. — Мы про эту «Тихую Удаль» и не знали даже.
— Зато про вас теперь весь город знает. Места у нас простые, не столичные, если что — люди стараются не афишировать. В общем, первый раз это, чтоб вот так нагло, в открытую, о содомском грехе заявлять. В смысле — московском.

Епископ знал, что и как говорить. Он специально в Бразилию летал на какой-то конгресс, чтоб клеймить там таких, за кого приняли меня с Полтинником. Так что, по всему выходило, оправдаться нам не удастся.

— Вот что! — решительно сказал владыка, поразмыслив. — Спрячу-ка я вас на пару дней в санаторий, а потом уже подумаем, куда дальше. Всё равно ж выходные на носу, правильно?.. Значит, санаторий! Поживёте там, с людьми нужными познакомитесь. Таможня, торгово-промышленная палата, милиция — вам с ними работать потом.

***

…Санаторий стоял в лесу, на въезде висел большой щит со странной надписью, выложенной прибитыми к щиту берёзовыми поленьями. Надпись гласила: «Будь другом…». Обычно такие фразы люди не видят, а слышат где-нибудь у гастрономов и рюмочных, поэтому мы с Полтинником, прочтя написанное, дружно закрутили головами, пытаясь обнаружить неизвестного третьего.

— Не! — сказал епископ. — Не думайте! Было приколочено «Будь другом зелёным насаждениям!», но начальник миграционной службы часть поленьев ещё в том году на костёр для шашлыков унёс. Забирайте из машины свою водку и идите, начинайте знакомиться, а у меня дела…

Он исчез, а мы стали оглядываться. Среди зелёных и иных насаждений торчали корпуса и вольеры с животными. Некоторые из животных громко рычали. Меж вольерами и корпусами горели костры, вокруг которых пили отдыхающие. Там многие тоже уже рычали и тоже довольно громко.

— Холодрыга собачья! — сказал я, обнимая бутылки. — Не хочу я ни с кем знакомиться. Пошли в номер греться.
— Да ладно тебе! — расслабленно протянул Полтинник. — Сейчас выпьем, вечером в баньку, ночью в тёплую постельку, а потом весна наступит — вообще шикарно станет: девки мини-юбки нацепят, сирень зацветёт… Не переживай!

И, представляя сиреневых девок, мы отправились в номер. Честно говоря, Полтинник был не совсем прав, утверждая, что сиреневые девки появятся именно с наступлением весны и приходом тепла. Они и зимой ходили по городу в тех же самых мини-юбках и были достаточно сиреневыми, а некоторые даже синими и чуть не фиолетовыми от холода. Но надеть на себя что-нибудь потеплей даже и не думали.

***

…Санаторий принадлежал администрации, то есть, тоже был обкомовским. Епископ жил в отдельном домике, а меня и Полтинника поселили в общем корпусе.

— Зверей осмотреть не желаете? — спросил размещавший нас завхоз.
— Нет, спасибо.
— Лосей, кабанов, может?..
— Да нет, не надо.

Рассматривать зверей, которые торчали в вольерах для услаждения мутных взоров местного начальства у меня желания не было. Ну что я, лося с кабаном в лесу не видал? На медведя с волками ни разу не натыкался? — да всё детство! Нашли чем удивлять…

— Фазанов с павлинами? Страуса, к примеру? А, не! — страус подох вчера, не выдержал. Яйцо снёс и подох. Хотя, считали, что мужчина… Вы как?
— Мы не снесём, — закипая, ответил Полтинник. — А если и снесём, то тебе первому.
— Да, не, я ж понимаю! — замахал руками завхоз. — Страуса нету, а павлины-фазаны, те — скоко хочете.
— Да спасибо уже, всё!
— И обезьяну смотреть не пойдёте? Многие фотографируются… Недорого, кстати.

Мы этого завхоза еле выгнали. А ночью стало холодно, почти как на улице. Лязгая зубами, я высунулся в тёмный коридор и обнаружил в нём как раз завхоза, который куда-то ковылял, сам себе причитая под нос:

— Сволочь! Тварь! Сука африканская! Да чтоб ты провалилась, наконец, уже! Чтоб тебя медведь сожрал!
— Эээ! — позвал я, кутаясь в одеяло. — А ты не знаешь, чего холодно так-то?

Завхоз обернулся:

— Извините, Фил Анатольевич! Говорю ж, сволочь иностранная! И не первый раз уже, главное. Хоть бы её пристрелил кто…
— Ты про что рассказываешь? — не понял я.
— Да про макаку эту поганую! — пояснил он. — Летом-то в вольере держим, а зимой ей, видишь, холодно, приходится в котельную пускать. Дак, пока кочегар там, она не рыпается, а как он вечером уйдёт, она, зараза такая, давай вентили со скуки крутить. Все вентили перекроет и сидит где-нибудь наверху довольная. В котельной же везде тепло! И никакой палкой её, падлу, с этого верху не сшибёшь! Она у нас, Фил Анатольевич, токо на морду тупая, а на самом деле умней губернатора будет. Губернатор-то у нас, поди, сами видели: не то, что с дерева слезть — он на него пока даже залезть ещё не додумался, извиняюсь…

На следующий день, поразмышляв и так и сяк над вопросами обуздания африканской сволочи, мы с Полтинником отправился к епископу. Мне казалось, я придумал изящный выход, имеющий аналоги в истории христианства.

— Владыко! — сказал я. — Помните, святой Серафим медведя усмирял? А святой Герасим Иорданский — льва? Вот, скажем, Вы никогда себя в чём-нибудь таком не пробовали?
— Ты это про обезьяну? — быстро догадался епископ и посуровел. — Вот что, умник! Думай, что плетёшь! Ещё не хватало, чтоб православный пастырь в Царство Божие с макакой заявился! Что про меня святой Пётр подумает?

Он христолюбиво поскрёб в бороде и язвительно добавил:

— А Герасим твой, между прочим, не льва усмирил, а собачку утопил! И не в Иордане ни в каком, а в тут, в Курской области. Сто пятьдесят километров от нас. Привязал кирпич на шею и утопил. А потом ещё и книгу воспоминаний написал.
— Конечно, книгу! — льстиво поддакнул епископу Полтинник. — Он же немой был, рассказать ничего не мог. Поэтому книгу, конечно…

Епископ разными глазами мрачно посмотрел на каждого из нас и невнятно чертыхнулся.

***

Через день Полтинник заявил, что или мы уедем обратно в «Тихую Удаль» или же он пойдёт спать к макаке в котельную, потому, что такой епитимьи, как вечный холод, при всей сибирской закалке, ему не перенести. А если его не отпустят, то он снесёт завхозу такое яйцо, что мёртвый страус в гробу перевернётся, а сам завхоз страусу ещё позавидует.

И тогда нас поселили в обкомовскую гостиницу. Епископ обещал, что туда позвонят из администрации и из епархии. Но, когда мы заявились, сложилось впечатление, что первыми позвонили всё-таки из «Тихой Удали». Во всяком случае, горничная, показывая номер, сказала:

— Вот. Извините, что кровати односпальные. Вот… Но диван во второй комнате большой, на двоих.

Она ещё раз сказала «вот», потом ушла.

— Фиг с ними! — плюнул Полтинник. — Репутация у нас с тобой, считай есть. Какая-никакая, а твёрдая. Будем придерживаться.
— Знаешь, — одёрнул его я, — на диван я с тобой точно не пойду, даже не думай.

Утром, в семь часов, мы отправились на завтрак. С провинциальной непосредственностью каждому было подано: два салата, борщ, картошка с котлетами, миска квашеной капусты, другая миска солёных огурцов, рисовая каша, оладьи со сметаной и вареньем, компот, чай. И бутылка водки. Ещё раз повторю! — в семь утра. На завтрак. Каждому.

— Что это? — гневно спросил я у официантки, показывая на водку.
— Ой, да не переживайте! — по-хозяйски приветливо отмахнулась она. — Сейчас ещё принесу. Просто есть, которые утром с одной начинают, есть которые с двух, а вы ж первый раз, я не знала, по скоко вам…

Я повернулся к Полтиннику:

— Мы, которые с утра водки по одной или которые по скоко?
— Мы, которые я сам не знаю, — засопел Полтинник. — Вот вижу водку и беситься начинаю. А был бы тот же опиум, который от природы, который не химия, а натуральный продукт…
— Слышал уже, — холодно сказал я. — То ему конопля на ужин, то опиум на завтрак. Пей давай да поехали работать.

***

…Царёв носился по базе, счастливый как дитя. Два его апологета восторженно за ним наблюдали.

— Помёт — высший класс! — издалека заорал Царёв. — Сам бы такой ел! Вон у них спросите.

Он ткнул в апологетов и те дружно закивали.

— Я ещё за пять километров по запаху понял, что очень хороший, — сообщил один апологет. — Прямо подъезжаешь и чувствуешь. Дышать нечем. Супер-помёт!
— Какой помёт? — тихо спросил Полтинник.
— Куриный, — так же тихо ответил я.
— А зачем нам куриный помёт? — опять спросил Полтинник.
— Ты ж сам требовал чего-нибудь натурального, — напомнил я. — Вот и получай. Натуральней не бывает.

…Саша Царёв выращивал грибы. Шампиньоны, вёшенки, шиитаке — всё, что хочешь. Причём, промышленным образом и в больших количествах. Богатые люди приглашали Сашку в какое-нибудь разбомбленное хозяйство, он им там всё налаживал, а потом богатые люди под каким-нибудь предлогом его спроваживали и Саша перебирался к новым богатым людям обустраивать новое разбомбленное место .

За ним на убитой «пятёрке» с чебоксарскими номерами кочевал табор из двух апологетов, преданные Сашке навек. От лютой преданности апологеты стали совсем ободранными, но Царёва не бросали.

…Вообще-то, Сашку звали заниматься грибами на Кипр и на Мальту, в Италию и Китай, на Канары и в Марокко. А неисправимый патриот Сашка работал в России, веря в возрождение Отечества. В частности, он верил, что частично Отечество может возродиться через промышленное производство грибов. Само же Отечество здорово этому сопротивлялось и возрождаться не желало, хоть ты тресни. Хотя, на мой взгляд, если какой ренессанс в этом Отечестве и был возможен, то именно грибной.

Говоря языком классиков марксизма, Россия обладала всеми тремя источниками и тремя составными частями, необходимыми для победы грибной революции: торфом, мицелием и помётом. В основном, конечно, помётом. Если же, как учит история, в которую попали и мы с Полтинником, правильно соединить помёт с торфом, насыпать в это всё зернового мицелия и устранить условия, при которых низы (торф с помётом) не могут, а верхи (мицелий) не хотят, то создаётся революционная ситуация, при которой надо лишь найти лидера, за которым пойдут массы грибов. Таким лидером и был Саша Царёв.

Когда, в начале знакомства, он сказал фразу «грибы меня чуют», я ему не поверил. Но когда через месяц предварительной работы мы вошли в цех с грядками и Сашка негромко произнёс «ну, вот и я, вылезайте уже», а грибы на это приглашение неожиданно стали дружно высовываться из грядок, пробивая чёрный субстрат белыми головками, то меня чуть было не снесли на погост. Уж чего-чего, а вот грибов, отзывающихся на человеческий голос, мне ещё видеть не доводилось.

***

Ни о чём, кроме грибов, Сашка не говорил. Но Полтиннику и этого оказалось достаточно. Начав с предварительного заявления о том, что он горой стоит за всё, что создано природой и терпеть не может ничего, созданного человеком, Полтинник быстро перешёл к основной своей теме и, понизив голос, поинтересовался, что Сашка думает о прекрасных свойствах мухоморов, теонанакатлей, панеолусов и других псилоцибиновых поганок.

В разговоре замелькали слова вроде «аманита порфириа» и «пипер метистикум». В конце концов, плавно перейдя от магических грибов к магическим кактусам и затем деликатно вернувшись к грибам, Полтинник попытался донести до Сашки основы «Учения Дона Хуана» в той его части, где говорится о пейотлях. Сашку разговор озадачил. Он заявил, что знает практически всех известных грибоводов Запада, но с именами Карлос Кастанеда и дон Хуан встречается впервые.

— Наверно, кто-то из новеньких, — сказал Сашка про Кастанеду с Хуаном.

А кроме того, он сообщил Полтиннику, что тот же «метоксидиметилтриптамин» проще добыть из секреций каких-то жаб, чем из грибов. На этот раз озадачился уже Полтинник. Жабы ему не понравились и, судя по его морде, ковыряться у них в секрециях он не собирался. Секреций вокруг нас и без жаб было невпроворот: пришла весна.

…Мы лиходействовали с грибами в городе, располагавшемся между Весёлой Лопанью и Ржавцем. Вечерами по центральной улице этого города мрачно передвигались девицы. Территорию они патрулировали по двое, как истребители во время войны: ведущая и ведомая. Это, считай, была «свободная охота». Девки добывали мужиков.

Периодически каждая боевая пара возвращалась на базу, то есть к любимому киоску, на дозаправку и пополнение боекомплекта.

— Колу и два честера, — надменно говорили девицы продавщице в окошке.

Продавщица выдавала им бутылку с надписью Coca-Cola и две сигареты Chesterfield, после чего истребительные девки снова взмывали на патрулирование, постоянно готовые свалиться на голову зазевавшемуся врагу.

А враг был совсем и не против. Мужики города, особенно женатые, всем своим видом показывали, что свободнее их на свете никого нету. Иногда они предпринимали радикальные шаги, тактически правильно пристраиваясь к девицам в хвост и пытаясь завести разговор. Однако, девки были настороже и особо приставучих убивали в боевом развороте одной-двумя короткими очередями, состоящими буквально из нескольких бронебойно-камулятивных слов. Свободные радикалы со штампом в паспорте им были не нужны: охота шла исключительно на женихов, фигуры которых девки мечтали победно намалевать на своих выдающихся фюзеляжах…

Мы с Полтинником старались в эти местные бои не ввязываться. Казалось бы, репутация, честно заработанная за зиму сначала в «Тихой Удали», а затем и в обкомовской юдоли, была нам даже на руку. Практически — охранная грамота, а не репутация. Однако нам она всё равно не нравилась и после того, как горничная как-то раз невзначай произнесла «я вам там обоим на диване постелила», наш маленький семейный совет принял решение съехать на частную квартиру.

— Прочь и из этого ужасного места, — процитировал Полтинник, собирая по углам тапки.
— Вот! — удовлетворённо сказала горничная. — А то не хватало нам тут…

***

Царёв вырастил первую партию грибов и мы зарегистрировали компанию. После бесчисленных и неотличимых друг от друга «Трансфер-Технологий» и «Инвест-Сервисов» название нашей фирмы вызывало слёзы умиления и у администрации и у местной торгово-промышленной палаты: мы назывались легко, патриотично и немножко сентиментально — АОЗТ «Сидор Карпыч и Внуки». Сидором Карпычем считался Полтинник, внуками — все остальные, включая Сашку Царёва и ободранных апологетов.

***

Мухоморы Полтиннику посадить не удалось — не нашлось правильной рассады. Поэтому мы продолжали вечерами пить водку на втором этаже старой сталинской квартиры. По окнам мели ветками дореволюционные тополя, внизу туда-сюда провинциальными цокотухами дробно стучали каблуками истребительные девки.

— Не высовывайся, — сказал про них Полтинник, глядя, как я свешиваюсь из окна, — заметят — сюда подымутся. Можем не отбиться, они тренированные.

Квартира была облупленной, косой, кривой и, видимо, оттого очень-очень уютной. Мы сняли её у человека по имени Толик — странного существа, работавшего слесарем в пожарной части. Первым делом Толик задал нам диковинный вопрос:

— Привóды имеете?
— Какие привóды? — не понял я.
— Ну, привóды, судимости, снятые судимости, подписки о невыезде, условно-досрочное, не?..
— Не, — сказали мы.
— Ох, менты-менты, — нервно вздохнул Толик. — Житья нету.

Вёл он себя пугливо: постоянно оглядывался, приседал, кидался из стороны в сторону и без присказки «менты-менты» не начинал практически ни одной фразы. Забрав аванс и выпив с нами под предлогом рассказать и показать, что у него к чему на кухне, Толик под конец заглянул в бутылку и, убедившись, что водка действительно кончилась, обнадёжил:

— Если чего надо, я завтра к вам опять выпить забегу.

Как я уже говорил, Толик служил слесарем в пожарной части. От него я услышал фразу «нет дома без огня». Он вообще довольно часто говорил исправленными афоризмами, типа «чужая жена — потёмки» или «слово не вор! — не бей!». Он много чего загадочного говорил. Однажды привёл тётку двадцати двух тяжёлых местных лет, чтоб та нам готовила еду. Комплекцией и движениями тётка напоминала небольшой экскаватор: так же крутилась на месте, так же загребала руками-ковшами и даже кряхтела так же. И лицо у неё было не добрей, чем у экскаватора.

Нас, помню, в первый день очень сильно напрягло Толиково дружеское предупреждение о том, что тётка эта страдает приступами мужеложства. Так прям и сказал. Ей, говорит, за её постоянное мужеложство чуть срок не впаяли. И, хотя после «Тихой Удали» нам, казалось бы, бояться уже было нечего, тут мы испугались: жизнь до сих пор складывалась так, что с мужеложными тётками даже Полтинник в своей мало предсказуемой Сибири не сталкивался.

Правда потом мы так же быстро и успокоились. Толик пояснил, что у тётки имеется запойный девятнадцатилетний муж и что всякий раз, когда он начинает в доме бушевать по тому поводу, что женился на старухе двадцати двух годов, она этого «мужа ложит» на пол и лупит смертным боем. На неделю мужеложства обычно хватает, заметил Толик.

— Ей чё! — добавил он. — Она ещё в школе чемпионом Валуек по гиревому спорту была. Ей мужа полóжить — раз плюнуть.

***

С мужеложной тёткой, Сашей Царёвым, его апологетами и Толиком обустраивали мы с Полтинником свою жизнь.

С владыкой встречались редко, только по рабочим вопросам. На меня он обиделся из-за макаки, а Полтинник отчебучил нечто вообще невообразимое. В местном соборе хранились мощи одного дядьки по имени Иосаф. Святитель у них такой был местный. Очень, говорят, модный. А у Полтинника с именами святых полная беда, он в них всю дорогу путается. И однажды, желая сделать епископу приятное, спросил: «Владыко! А как бы это мне к мощам Саваофа вашего приложиться? И, кстати, не расскажете, давно он помер-то вообще?..»

Ох, вы б знали б, что ему за это было! В жизни не думал, что пастыри так ругаться умеют! Единственный положительный момент — после «мощей Саваофа» я со своей макакой сразу на второй план отошёл…

***

Мы ковырялись с грибами в сложное и интересное время всеобщих переплетений, диффузий и разных там интерференций. Бандиты только-только начинали сплетаться с милицией, милиция совсем недавно начала свои игры с бизнесом, бизнес активно подмигивал чекистам, а сквозь это всё опытным старинным сорняком активно прорастала церковь, налево и направо кропя святой водой частные гранатомёты прихожан и щедро обмазывая елеем любого полезного грешника. Я и Полтинник не относились ни к служителям культа, ни к чиновникам, ни к ментам, ни, тем более, к чекистам. На бизнесменов тоже не особо тянули. Соответственно, методом исключения, нас считали бандитами. Хотя, тот же Полтинник начинал именно как бизнесмен.

…Как-то раз в наш московский офис заявился толстый сопящий мужчина с рюкзаком и сказал, что не прочь прикупить фруктов для Сибири. Лучше всего — бананов, потому что обнаруженных на ту пору в Сибири витаминов было всего два: кедровая шишка и свежий хариус. Бананы, в соответствии с бизнес-планом мужчины, должны были слегка отвлечь сибиряков от задолбавших их шишек и хариусов, а также привнести в тайгу свежесть африканского утра.

Для начала, на пробу, мутный пришелец собирался приобрести бананов: вагона, скажем, два или, например, три. После вопроса о деньгах он засопел ещё сильнее и, вывалив из рюкзака на пол упаковки купюр, сказал: «Я не помню скоко там». Несколько человек из той удивительной породы людей, которые умеет быстро считать деньги, при этом разговаривая, закусывая и отвечая на телефонные звонки, в десять минут свели общую сумму на бумажку и сообщили, что денег хватает на мехсекцию. То есть, не на два, не на три, а на целых четыре рефрижераторных вагона бананов. Мужчина удовлетворённо засопел, поднял опустевший рюкзак и сказал: «Оформляйте!»

Через день мехсекция тронулась в Иркутск. В понедельник вагоны ушли, в следующий понедельник разгрузились, а во вторник нам в телефонную трубку просопели: «Высылайте ещё две мехсекции. Я с рюкзаком завтра прилечу».

— Погоди! — озадачились мы. — А с теми бананами что случилось?
— Сожрали, — сопя, сообщила трубка.
— Так они ж зелёные были! — удивились мы.
— У нас в Сибири всё зелёное, когда не белое, — донеслось из Иркутска. — Откуда людям тут знать, что бананы должны быть жёлтыми? За полдня четыре вагона сожрали. Этот год и шишки нет, и хариус ушёл.

— Ну, дела, прости господи! — сказали мы тогда друг другу.

Так в моей жизни появился Полтинник. Потом он разорился, рюкзаки с деньгами кончились, наша московская контора развалилась и мы отправились с ним в тот город, что уютно расположился между Весёлой Лопанью и Ржавцем. Отправились, чтоб жить, выращивать и продавать грибы, дружить с епископом и пить с ментами.

***

И всё бы было ничего, если б не тяга Полтинника к разным природно-галлюценогенным чудесам. Не вырастив мухоморов, не добыв опия-сырца, не сварив джефа и не найдя прекурсоров для изготовления тестовой партии героина, Полтинник обратился к Толику за коноплёй.

— Ох, менты-менты, — вприсядку тревожно заметался по квартире Толик. — Скоко хоть надо-то?

Полтинник заказал спичечный коробок.

***

Дела с грибами пошли настолько хорошо, что из первых выращенных полутора тонн не продали мы всего 275 граммов. Царёв специально взвесил горсть засохших ножек на электронных весах, получилось ровно двести семьдесят пять. Следующая партия уже с любопытством высовывала головки из грядок в надежде услышать Сашкин голос, когда люди, на которых мы работали, сочли нашу дальнейшую деятельность несовместимой со своей собственной жадностью. Мне, Полтиннику и Царёву было предложено написать заявления на увольнение. Желания ни у кого из нас, конечно, не было, но мы написали.

Грустнее всего было смотреть на апологетов. «Пятёрка» их совсем развалилась, резина была латанной-перелатанной, лысой, стёртой почти до корда, задний бампер от старости просто отвалился где-то под Нижним, лобовое стекло скромно праздновало пятилетку самой первой из многочисленных трещин: очень уж долго с неумирающей надеждой и апостольской преданностью мотались ребята на этой машине по дурной и неблагодарной стране за наивным и доверчивым Сашкой Царёвым.

Сейчас, сурово хлюпая носами, грибные чебоксарские эльфы под негромкие Сашины заклинания привычно грузили вещи в багажник. «Ничего-ничего, — тихо, уже в который раз, утешал их Царёв, — мы с вами ещё откроем для себя свою Грибную Страну и заживём в ней все вместе, счастливые и богатые…». Сашка с верными эльфами покидал очередной город, как покидали, наверное, такие же города бродячие средневековые артисты, уезжая в неизвестность после неудачного выступления, а то и просто повинуясь распоряжению местного герцога или бургомистра.

Наше выступление как раз было удачным, ровно поэтому наши герцоги с бургомистрами и решили от нас избавиться. Ну, а что? — технология отлажена, поставщики известны, сбыт организован.

— Ох, менты-менты, — печально вздохнул Толик, узнав о проблемах. — Вот зря вы на дядю работали. Правильно в народе говорят: не рой колодец другому…
— Зато весна, — сказал Полтинник. — Девки вон в мини-юбках, сирень кругом цветёт. Хорошо…

***

Настрочив заявления, мы с Полтинником решили напоследок напиться. Когда каждый вылакал почти по бутылке, появился Толик и подогнал заказанный коробок конопли.

Я не стал курить, а Полтинник отказался дальше пить. Пока он сопел со своим каннабисом, заряжая «беломорины», мы с Толиком принялись за водку и под это дело стандартно завели неспешную традиционную беседу про социальную бессмысленность существования ментов. Мужеложная тётка нажарила нам картошки с остатками грибов и, сообщив, что ей пора «улаживать» надравшегося в очередной раз мужа, ушла, загребая руками и ногами, домой.

Полтинник, пыхтя беломоринами и рассуждая меж затяжками о своей тяге ко всему, чем природа способна обрадовать мыслящего человека, расхаживал по квартире. Запах, разносившийся от его затяжек, несколько раз спровоцировал Толика на непроизвольное «менты-менты». Потом, наконец, Толик ушёл, а я лёг спать, успев заметить, что Полтинник задремал в кресле. Казалось бы, нормальный был у нас троих весенний вечер. Нормальная весенняя ночь. Только, как потом выяснилось, — не у всех.

Утром я обнаружил его сидящим в том же кресле. В остекляневшем взгляде отчётливо читались и ужас и мольба.

— Эй! — удивился я. — Ты что, не ложился?
— Сколько меня? — глухо спросил Полтинник.
— Сколько чего?! Кого?! — не понял я.
— Сколько меня тут? — так же глухо повторило он свой странный вопрос.
— Один, — сказал я. — Мне тебя и одного достаточно. А тебе сколько требуется с утра?
— Было семь, — сообщил он. — Я сейчас попробую встать, а ты смотри: буду я раздваиваться или не буду. Увидишь: раздваиваюсь — сразу собирай обратно! Сразу! Как хочешь.

Я заинтересованно уселся напротив и внимательно уставился на товарища. Завывая, Полтинник начал медленно подниматься с кресла.

«Ужас какой-то! — перепугался я. — Прям, как у Гомера: Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос… Только небритая и с похмелья…»

***

…Хорошо выпив и сладко покурив, Полтинник уснул крепче, чем в своё время мощи Иосафа, но ночью его потянуло попить воды. Он встал с кресла и, включив свет, отправился на кухню. Вот чёрт его дёрнул в этот момент обернуться!

Так ведь он обернулся! — в кресле сидел другой Полтинник. Точно такой же. В ноль. То есть, один стоял у двери, а второй сидел в кресле. Немного удивившись, тот, который шёл на кухню, выскользнул в коридор и через щёлочку в двери заглянул в комнату. Теперь там находилось уже два Полтинника: первый в кресле, второй — у двери. Третий сейчас смотрел на них из коридора. Ситуация явно осложнялась.

Выпив воды и покинув кухню, естествоиспытатель конопли и водки снова оглянулся. В кухне пил воду четвёртый Полтинник. Заход в ванную с целью плеснуть на лицо холодной воды, чтоб смыть весь этот морок, а также короткое посещение туалета оставило ещё по одному Полтиннику и там и там. Третий из шестерых по-прежнему смотрел из коридора в комнату, где обреталось двое самых первых.

По выходе на балкон свежий ночной ветерок принёс ужасный вопрос: «А кто из них, в смысле, — из меня, настоящий?!!» И второй вопрос — не менее ужасный: «А сколько мне ещё вот так вот размножаться?..». Это, скажем так, был первый случай в его жизни, когда такая приятная штука, каковая теоретически ведёт к размножению, но исключается при довольно несложных индивидуальных мероприятиях, не принесла пострадавшему вообще никакого удовольствия.

Однако ж, тут, на балконе, Полтинник взял себя, наконец, в руки. «Я всё-таки инженер, — подумал он. — А тут классический ТРИЗ — теория решения изобретательских задач. Надо срочно вспоминать, что в таких случаях предлагает Альтшуллер!»

Науке неизвестно, что конкретно вытворял изобретатель ТРИЗа Генрих Альтшуллер в тех случаях, когда ему доводилось сочетать водку с коноплёй и какого рода изобретательские задачи Генрих Саулович в таких случаях решал, однако, седьмой по счёту (уже балконный) Полтинник инженерным образом разобрался с поставленной перед ним технологической проблемой. «Надо, — придумал он, — абсолютно точно соблюдая маршрут, пройти в обратном направлении и собрать их всех!»

Так он и сделал. Путешествие с остановками «балкон — туалет — ванная — кухня — коридор — дверь — кресло» собрало великолепную семёрку в единое целое. Теперь главное было — не двигаться до утра, чтобы хрупкое «оно» опять не рассыпалось.

— Ну?!!!
— По-моему, не раздваиваешься, — сказал я, тщательно вглядываясь в и без того довольно мутный образ.
— Точно целый? — с надеждой спросил он.
— Да целый, я тебе говорю! Это случайную ты белку, наверное, словил… Может, и не свою даже, а Толикову… Он, всё-таки, хозяин квартиры. Тут она где-то…
— То не белка, то писец какой-то был, — облегчённо выдохнул Полтинник, снова опускаясь в кресло.
— Менты-менты… — офигело произнёс я, после того, как он объяснил, в чём дело. — И даже не менты, а целых семь самураев…

Вот с тех самых пор Полтинник больше ни разу в жизни так не экспериментировал. Траву он по-прежнему любит. Водку тоже обожает. Но так, чтоб их вместе — даже разговоров слушать не хочет.

***

…Через месяц после нашего отъезда, компания «Сидор Карпыч и Внуки» развалилась. Все в новом руководстве хотели получать деньги и никто знать ничего не желал о том, как, что и в какой последовательности следует делать. Что ж до самих грибов, то они без Сашки Царёва вообще отказались расти, а точки сбыта, подождав с месяцок, переключились на шампиньоны из других регионов.

Но слухи обо всём этом долетели до нас только осенью. А тогда, когда мы покидали город, ещё был май. Мы возвращались в Москву по раздолбанной курской трассе, мимо тех самых мест, где когда-то неграмотный и немой Герасим неспешно писал воспоминания о любимой собаке, о Полине Виардо, полемизировал с нигилистами и излагал свои взгляды на государственное устройство России после 1861 года.

…В мелкой, очень тихой и оттого нагретой уже к началу лета Обоянке, у самого моста, с весёлыми воплями купались пацаны, по тротуарам, щебеча друг с дружкой, шли барышни в мини-юбках. В палисадниках буйно цвела сирень, по обочинам продавали сметану и молодую морковку.

Светило солнце. Была весна. Было хорошо.