«И категорическое нежелание туда возвращаться даже в воспоминаниях…»
27 декабря, 2023 11:57 дп
Мэйдэй
Стас Жицкий:
Я осознанно не буду смотреть всеми обсуждаемый сериал про пацанов. Это не прокламация, не демонстрация моей личной особости — просто объяснение.
Я в детстве и ранней юности жил в показываемой среде, и этот опыт навсегда останется со мной — как физиологическое отвращение и категорическое нежелание туда возвращаться даже в воспоминаниях.
Когда мне было лет семь, я увидел за завтраком, как из соседнего окна в приступе белой горячки выпрыгнул наш сосед: сначала посидел на подоконнике, свесив ноги наружу, а потом взял да и разбился на фиг об асфальт — и детсадовские дети, гулявшие во дворе, сбежались посмотреть на труп, несмотря на отгоняния воспитательниц. А я говорю своей бабушке, которая в этот момент кормила меня какой-то кашей:
— Баба, дядя Саша из окна выпрыгнул!
И тут мы слышим, как его жена с ужасным воем выбегает из квартиры и бежит вниз по лестнице.
Когда мне было лет двенадцать, я видел, как убили человека (в момент его убивания я еще не понимал, что это насмерть). Катались мы с приятелем на великах по обширной почти парковой территории детской больницы — и увидели, как выпивает компания, состоявшая из двух офицеров и, кажется, троих штатских. Ситуация, в общем, была привычная — мало, что ли, мы бухающих видели… Но в какой-то момент двое невоенных зашли сзади и врезали военным по головам. Те повалились, эти их обшарили, вытащили деньги и скрылись в дыре забора.
Мы с приятелем, даже не подъезжая к ограбленным, докатили на великах до ментов. Менты посадили нас в свой «уазик», мы домчали до места преступления, тут же подъехала «скорая», и циничный врач сказал:
— Ну, этот уже не наш, ему перевозку надо заказывать.
Почему-то мне сильно запомнилось выражение «этот уже не наш»…
Потом менты неподалеку нашли разорванные паспорта жертв, мы покатались по округе в поисках похожих на преступников персонажей, никого не опознали и вернулись в участок, где остались наши велосипеды. Сели на них и поехали себе кататься дальше.
Еще я помню, как в самом начале девяностых мы придумали чуть ли не первый в Москве ночной клуб — плавающий, на кораблике. И кто только к нам туда не приходил: тогдашние бандиты еще только начинали делить сферы влияния. Могли другим судном прижать к пристани, подняться на борт с «предъявами» и немножко помахать кулаками… А у нас там был натуральный рояль и всяческая живая музыка— и вот один «авторитетный» осетин (они, кстати, просто так приходили, ничего не требуя, и платили деньги) садится за инструмент и начинает играть нечто джазовое (совсем неплохо, кстати). А его брат, только что купивший моей дочери шоколадку, говорит:
— Как играет, послушай! А у него же все пальцы перебиты…
Короче, на …уй все это прошлое — мне совсем неважно, романтизация это или морализация. Я внутри этого пожил, и мне этот опыт настолько неприятен, что я не собираюсь его вспоминать и испытывать по новой. Хотя, вот, вспомнил…
Мэйдэй
Стас Жицкий:
Я осознанно не буду смотреть всеми обсуждаемый сериал про пацанов. Это не прокламация, не демонстрация моей личной особости — просто объяснение.
Я в детстве и ранней юности жил в показываемой среде, и этот опыт навсегда останется со мной — как физиологическое отвращение и категорическое нежелание туда возвращаться даже в воспоминаниях.
Когда мне было лет семь, я увидел за завтраком, как из соседнего окна в приступе белой горячки выпрыгнул наш сосед: сначала посидел на подоконнике, свесив ноги наружу, а потом взял да и разбился на фиг об асфальт — и детсадовские дети, гулявшие во дворе, сбежались посмотреть на труп, несмотря на отгоняния воспитательниц. А я говорю своей бабушке, которая в этот момент кормила меня какой-то кашей:
— Баба, дядя Саша из окна выпрыгнул!
И тут мы слышим, как его жена с ужасным воем выбегает из квартиры и бежит вниз по лестнице.
Когда мне было лет двенадцать, я видел, как убили человека (в момент его убивания я еще не понимал, что это насмерть). Катались мы с приятелем на великах по обширной почти парковой территории детской больницы — и увидели, как выпивает компания, состоявшая из двух офицеров и, кажется, троих штатских. Ситуация, в общем, была привычная — мало, что ли, мы бухающих видели… Но в какой-то момент двое невоенных зашли сзади и врезали военным по головам. Те повалились, эти их обшарили, вытащили деньги и скрылись в дыре забора.
Мы с приятелем, даже не подъезжая к ограбленным, докатили на великах до ментов. Менты посадили нас в свой «уазик», мы домчали до места преступления, тут же подъехала «скорая», и циничный врач сказал:
— Ну, этот уже не наш, ему перевозку надо заказывать.
Почему-то мне сильно запомнилось выражение «этот уже не наш»…
Потом менты неподалеку нашли разорванные паспорта жертв, мы покатались по округе в поисках похожих на преступников персонажей, никого не опознали и вернулись в участок, где остались наши велосипеды. Сели на них и поехали себе кататься дальше.
Еще я помню, как в самом начале девяностых мы придумали чуть ли не первый в Москве ночной клуб — плавающий, на кораблике. И кто только к нам туда не приходил: тогдашние бандиты еще только начинали делить сферы влияния. Могли другим судном прижать к пристани, подняться на борт с «предъявами» и немножко помахать кулаками… А у нас там был натуральный рояль и всяческая живая музыка— и вот один «авторитетный» осетин (они, кстати, просто так приходили, ничего не требуя, и платили деньги) садится за инструмент и начинает играть нечто джазовое (совсем неплохо, кстати). А его брат, только что купивший моей дочери шоколадку, говорит:
— Как играет, послушай! А у него же все пальцы перебиты…
Короче, на …уй все это прошлое — мне совсем неважно, романтизация это или морализация. Я внутри этого пожил, и мне этот опыт настолько неприятен, что я не собираюсь его вспоминать и испытывать по новой. Хотя, вот, вспомнил…