«И дал ей ломоть голяшки…»
8 мая, 2024 9:29 дп
Мэйдэй
Игорь Поночевный:
Подражание Прилепину.
Каждый раз, когда я ехал из ДНР в ЛНР, мне давали в Рыгснабсбыте полведра собачатины пятого сорта. Это были мелкоразрезанные жилистые куски, по ГОСТУ не для пищевого питания населения, а только на корм скоту, и поэтому мы с ребятами их с удовольствием варили, жарили с ними картошку, тушили рагу, и приготовляли другие экзотические блюда, совсем как белые люди.
Я стеснялся везти их в ведре через голодную территорию, а потому тщательно заворачивал в газету, чтобы нельзя было догадаться, что там мясо.
Однажды в автобусе пакет надорвался. Я не видал этого, пока пожилая женщина в бушлате не спросила:
— И где это теперь можно найти такую вкуснятину?
Десятки глаз жадно оборотились на ее слова.
— Осторожнее там держите, — крикнул со своего сидения водитель, выстреливая окурок в отверстое окно. — А то стибрят, и лицо заодно помнут. Знаете, какой у нас народ.
— Это какой у нас народ?! — мигом ополчился на водителя висевший позади меня тощий мужик в танкистском шлеме. И тут же затеял перепалку с одноногим, пробиравшемся через толпу на своих костылях: — Куда прешь?! Видишь — мясо!
Одноногий в бескозырке, поворотив вдруг обгорелое лицо свое, зло сцедил «танкисту»:
— Полегче на поворотах, салага. Усохнешь на флотских бросаться.
— Тю! — бросил ему презрительно танкист.
Моряк дерзко развернулся по первоначальному своему курсу и поплыл в толпу, раздвигая костылем людские волны. На бескозырке геройски блеснуло вылинялым золотом: «КРЕЙСЕР МОСКВА».
— Господи! Из-за мяса лаются! — громко вздохнула у дверей беременная с грудным ребенком, которым никто в автобусе так и не уступил места.
Я сидел не жив, ни мертв, ожидая самого нехорошего, как вдруг ощутил затылком судорожное горячее сопение позади себя. В первую минуту я было подумал, что это собака, и что сейчас она, учуяв запах своих освежеванных сородичей, вцепится мне желтыми клыками в загривок. Я медленно поворотился. Передо мной стояла девочка лет одиннадцати без одного глаза в выцветшем платье неведомого цвета.
— Дяденька, — проговорила она жалостливо, глядя на меня единственным, блистающим как последний уголек в печи крематория, оком. — Дайте мне, пожалуйста, кусочек мяса.
Я дрожащей рукой вынул и дал ей ломоть голяшки. Под завистливые взоры других пассажиров, она начала протискиваться к выходу, и выпрыгнула на ходу из автобуса.
— Чокнутая! — крикнул ей вслед водитель. — Наркоманка! — он, не сбавляя ходу, переключил сцепление, и выскочил из огромной лужи на площади.
В окно было видно, что девочка упала в воду и кажется сломала себе ногу.
— Когда-то, еще до первенца, — проговорила беременная, — муж приносил мне несколько раз мясо.
Я вынул из пакета оковалок псиного огузка и протянул ей. Беременная расчувствовалась, потупила глаза и покраснела.
Сразу несколько рук заструились ко мне. Я дал ливер женщине в бушлате, худому мужику в танкистском шлеме, одноногому моряку, который вернулся обратно за вожделенным подарком, и пакет мгновенно опустел. Я раздал все.
Автобус остановился; водитель тоже хотел мяса. В одну минуту атмосфера внутри преобразилась. Столько голодного блеска, злобных гримас, завистливых ухмылок я не видел ни до, не после. Как будто в грязный автобус вползла болотная с гнилой тиной жижа. Мне желали медленной мучительной смерти от рака, дочери-проститутки и такого, чего невозможно цензурно описать члену Союза Писателей ДНР. Кажется, ожили холсты Босха, и рожи, выписанные на них, хрюкая в предвкушении, медленно потянулись ко мне со всех сторон…
Я сполз на четвереньки, изогнулся буквой Z и просочился между коленями беременной к выходу. Раздвинуть разломанные фанерные двери было делом одной секунды…
Я драпал через какой-то пустырь. Пассажиры давно отстали, но когда я потерял среди битых кирпичей один башмак наперерез мне внезапно бросились бродячие собаки, и вправду почуявшие от упаковки кровавый дух своих умученных сородичей. Я кинул им остатки газетной обертки, из которой думал сварить бульон, и побежал навстречу зареву.
Зареву неведомого века.
Мэйдэй
Игорь Поночевный:
Подражание Прилепину.
Каждый раз, когда я ехал из ДНР в ЛНР, мне давали в Рыгснабсбыте полведра собачатины пятого сорта. Это были мелкоразрезанные жилистые куски, по ГОСТУ не для пищевого питания населения, а только на корм скоту, и поэтому мы с ребятами их с удовольствием варили, жарили с ними картошку, тушили рагу, и приготовляли другие экзотические блюда, совсем как белые люди.
Я стеснялся везти их в ведре через голодную территорию, а потому тщательно заворачивал в газету, чтобы нельзя было догадаться, что там мясо.
Однажды в автобусе пакет надорвался. Я не видал этого, пока пожилая женщина в бушлате не спросила:
— И где это теперь можно найти такую вкуснятину?
Десятки глаз жадно оборотились на ее слова.
— Осторожнее там держите, — крикнул со своего сидения водитель, выстреливая окурок в отверстое окно. — А то стибрят, и лицо заодно помнут. Знаете, какой у нас народ.
— Это какой у нас народ?! — мигом ополчился на водителя висевший позади меня тощий мужик в танкистском шлеме. И тут же затеял перепалку с одноногим, пробиравшемся через толпу на своих костылях: — Куда прешь?! Видишь — мясо!
Одноногий в бескозырке, поворотив вдруг обгорелое лицо свое, зло сцедил «танкисту»:
— Полегче на поворотах, салага. Усохнешь на флотских бросаться.
— Тю! — бросил ему презрительно танкист.
Моряк дерзко развернулся по первоначальному своему курсу и поплыл в толпу, раздвигая костылем людские волны. На бескозырке геройски блеснуло вылинялым золотом: «КРЕЙСЕР МОСКВА».
— Господи! Из-за мяса лаются! — громко вздохнула у дверей беременная с грудным ребенком, которым никто в автобусе так и не уступил места.
Я сидел не жив, ни мертв, ожидая самого нехорошего, как вдруг ощутил затылком судорожное горячее сопение позади себя. В первую минуту я было подумал, что это собака, и что сейчас она, учуяв запах своих освежеванных сородичей, вцепится мне желтыми клыками в загривок. Я медленно поворотился. Передо мной стояла девочка лет одиннадцати без одного глаза в выцветшем платье неведомого цвета.
— Дяденька, — проговорила она жалостливо, глядя на меня единственным, блистающим как последний уголек в печи крематория, оком. — Дайте мне, пожалуйста, кусочек мяса.
Я дрожащей рукой вынул и дал ей ломоть голяшки. Под завистливые взоры других пассажиров, она начала протискиваться к выходу, и выпрыгнула на ходу из автобуса.
— Чокнутая! — крикнул ей вслед водитель. — Наркоманка! — он, не сбавляя ходу, переключил сцепление, и выскочил из огромной лужи на площади.
В окно было видно, что девочка упала в воду и кажется сломала себе ногу.
— Когда-то, еще до первенца, — проговорила беременная, — муж приносил мне несколько раз мясо.
Я вынул из пакета оковалок псиного огузка и протянул ей. Беременная расчувствовалась, потупила глаза и покраснела.
Сразу несколько рук заструились ко мне. Я дал ливер женщине в бушлате, худому мужику в танкистском шлеме, одноногому моряку, который вернулся обратно за вожделенным подарком, и пакет мгновенно опустел. Я раздал все.
Автобус остановился; водитель тоже хотел мяса. В одну минуту атмосфера внутри преобразилась. Столько голодного блеска, злобных гримас, завистливых ухмылок я не видел ни до, не после. Как будто в грязный автобус вползла болотная с гнилой тиной жижа. Мне желали медленной мучительной смерти от рака, дочери-проститутки и такого, чего невозможно цензурно описать члену Союза Писателей ДНР. Кажется, ожили холсты Босха, и рожи, выписанные на них, хрюкая в предвкушении, медленно потянулись ко мне со всех сторон…
Я сполз на четвереньки, изогнулся буквой Z и просочился между коленями беременной к выходу. Раздвинуть разломанные фанерные двери было делом одной секунды…
Я драпал через какой-то пустырь. Пассажиры давно отстали, но когда я потерял среди битых кирпичей один башмак наперерез мне внезапно бросились бродячие собаки, и вправду почуявшие от упаковки кровавый дух своих умученных сородичей. Я кинул им остатки газетной обертки, из которой думал сварить бульон, и побежал навстречу зареву.
Зареву неведомого века.