«Это не очень интервью, мы просто сидим в ресторане и пьём водку. С пивом…»
6 апреля, 2024 8:12 пп
Валерий Зеленогорский, Игорь Свинаренко
Igor Brodsky:
Когда-то давно я один раз это уже публиковал. Возможно, сейчас кто-то узнает интересное для себя впервые. Обоих участников разговора уже нет. Но память о них есть. Они живы в сердцах друзей. И будут жить, пока вы читаете их тексты.
***
Игорь Свинаренко, 4 апреля 2016 г.:
Сегодня ДР писателя Гринберга (Зеленогорского). И вот его старое интервью которое я взял когда-то у него для журнала «Медведь».
Валерий Гринберг: МНЕ НРАВИТСЯ ВСЁ, ЧТО Я ПИШУ.
Гринберг — не очень молодой, а напротив, очень взрослый человек. Правда, совершенно нетронутый сединой. Я однажды присутствовал при попытке его разоблачения: «А, ты красишься!» Нет, говорит. А ну, расстегни рубашку! Расстегнул. И там, на груди, был тот же колер растительности — южный, цыганский. Когда начинаешь расспрашивать Гринберга про жизнь, про то, как и почему он стал писателем, и выяснять, что в его текстах правда, что вымысел, он пытается вслед за Маяковским настаивать на том, что интересен своими текстами, а не жизнью…
Однако, загнанный в угол неумолимыми аргументами, честно признает, соглашается: Маяковский если чем и интересен, так уж точно не пролетарской риторикой, но тем, что он при советской власти ездил в Париж и в Штаты, жил с Лилей и Осей Бриками, участвовал в большевицком подполье, а потом катался по Москве на личной иномарке, у него были бабки, и в итоге он так драматично и загадочно застрелился… Соглашаясь, Валера оправдывается, что это его первое интервью. Хотя на самом деле это не очень интервью, мы просто сидим в ресторане и пьем водку. С пивом. Я с юности с опаской смотрел на это сочетание напитков и всячески его избегал — но теперь, поддавшись литературному влиянию и человеческому обаянию Гринберга, сдался и решил: буду запивать пшеничную ячменным, а там будь что будет…
После второй рюмки я требую от Гринберга, чтоб он мне рассказал об особенностях своего творческого пути и метода. Вздохнув, он начинает:
— Мне всегда нравился Хемингуэй, он начинал без предисловий. И еще нравилась фраза, которой Юрий Олеша начал роман «Зависть»: «По утрам он пел в клозете». Вот и у меня десять лет назад появилась фраза… Я говорил, что пишу роман, и начало такое: «В лесу было накурено». И Вова Григорьев, который тогда еще был не замминистра, а простой издатель, говорил: «Ну вот, у тебя уже есть роман, состоящий из одной строки». Но я никогда не помышлял о писательстве. По одной причине: я сам книгочей, много чего прочитал в юности, у меня было огромное уважение к пишущим людям. И я думал: ну, разве я могу сосуществовать на бумаге параллельно с людьми, которых я безмерно уважаю? Такой у меня был комплекс. К примеру, я читаю Сорокина и Пелевина, но лично с ними не знаком. У меня никогда не было желания познакомиться с писателем. Робость какая-то, они ж небожители. Плетение словес я в те годы считал большим даром… Сейчас понимаю, что это не так. Но тогда я думал: «Писать? Нет, ни за что!» Я мог только что-то рассказать. За столом. Мне говорили: эти истории, они занятные, запиши их! Я садился, брал ручку, писал три строчки, — а дальше что? Я не знал, что делать, как описывать ситуацию…
И вот вышли мои первые три книги. Люди, которые меня много лет знают — мой брат и сверстники — удивляются: «Зачем ты написал, что ты — сексуальный террорист? Мы никогда за тобой такого не замечали». Я им говорю, что это фантазия, мифологизация, это приписывание себе того чего не было. У меня все время в голове крутится кино про себя, я постоянно веду с собой внутренний диалог, придумываю, что бы я сказал в той или иной ситуации, передним умом — или задним. Ни с того ни с сего я начинаю представлять себе: а если б мне сейчас позвонила моя девушка, из прошлой жизни, и сказала: «Здравствуй, Валерий. А у меня папа умер». Я б ее спросил, не нужна ли ей помощь. И я придумываю, что мы с ней едем покупать венки. Постоянно у меня в голове возникают картины, причем не для дела, а просто так, без всякой выгоды и практической пользы. Я не сюжет сочиняю в голове, а жизнь свою… Это было всегда. Хотя, надо сказать, в каких-то рассказах изображены реальные ситуации и сюжеты из моей жизни. Что-то я уже описал, что-то — еще нет.
Как известно, у каждого писателя — свой круг тем. Вот меня, вы будете смеяться, всегда волновал вопрос нравственного выбора. К примеру, я после института пошел в армию. По моральным соображениям! Чтоб никто не говорил: а, евреи выкручиваются. Ребята, которые рядом жили, все шли служить. У нас было неприлично косить от армии. После армии, когда я с дипломом экономиста работал в Витебске, в вычислительном центре НИИ, сложилась еще одна ситуация, которой я горжусь. Меня назначили зав. сектором по алгоритмике, добавили к окладу 15 рублей, что было очень существенно. И вот вдруг в мой сектор пришел новый сотрудник. Я быстро понял, что в вычислительной технике этот парень разбирается лучше, чем я, — что, в общем, было нетрудно. Вдобавок я к тому времени успел понять, что не могу руководить людьми. Я не мог сказать многодетной матери: «Значит, так, бросай детей и езжай в колхоз на неделю!». То есть сказать я мог, но она возражала, рассказывала о своих обстоятельствах, я с ней соглашался и в результате сам ехал в колхоз. Точно так же взносы в Красный Крест за весь сектор я платил из своих денег, потому что люди посылали меня и были правы. И вот я пошел к своему начальнику, с которым мы периодически выпивали, и говорю ему: «Виталий, поменяй нас местами с этим парнем, он лучше меня знает программирование, я чувствую себя неловко, на меня это давит». Начальник сопротивлялся, объяснял мне, что я неправ, но я настоял на своем. Он разжаловал меня в пользу того парня, правда, сохранил мне мою прежнюю зарплату. Такое компромиссное решение. Когда оно было принято, у меня сразу упал камень с души. Про все это я, может, когда-нибудь напишу…
Помню, в НИИ я выступал на каких-то конференциях, занимался экономическими исследованиями по поводу перспектив станкостроения. Смешно, что их ценили другие ученые. Потом как нужный народному хозяйству специалист, как светило науки я был приглашен на флагман отечественного станкостроения — завод «50 лет Октября», это на Нижегородской, недалеко от Птичьего рынка. Я сделал карьеру…
Первый мой контакт с миром литературы случился в то время, когда я еще жил в Витебске. Я однажды отвез в Москву, в журнал «Юность», несколько рассказов. Прямо с улицы пришел к зав. отделом сатиры и юмора, — это был Славкин — он меня принял нормально, и через пару месяцев в журнале вышел рассказ. Это произвело эффект взрыва в нашем маленьком городе. Автор этих рассказов немедленно прославился на весь Витебск. Но это был, увы, не я, а мой товарищ Алик Крумер, который потом уехал в Израиль.
Но не прошло и тридцати лет с того дня, как я тоже стал писателем.
— О! С чем я тебя и поздравляю. Постой, ты писать начал когда «Альфа-Банке» работал?
— Нет, нет. После.
— Это легко объяснить. Я думаю, это связано с писательскими амбициями Петра Авена, который давно планирует войти в большую литературу. Ты не мог вот так поперед батька… Он же не пишет пока… Кстати, а чего ты ушел из банка? Поругался с Авеном?
— Я не ругался, не. Это было мое решение, связанное с тем, что банк изменил стратегию. У них раньше была региональная программа, по всей стране они открывались новые отделения. Частью этой политики была культурная программа — это когда проводились презентации новых офисов…
— Пьянка, звезды, концерт?
— Да. Но это закончилось. После того как было решено с открытия отделений в регионах переключиться на создание сети «Альфа-Банк-Экспресс» в Москве. Предмета сотрудничества не стало, я сказал, что работы нет и потому мне лучше уйти.
— Ага, и сейчас ты занимаешься тем же самым, но как ПБОЮЛ.
— Можно и так сказать. Или ИТД.
— Расскажи, вот как это происходило. Это что, привезти артистов и пусть себе поют, а ты расписался в ведомости и от нечего делать бухаешь в сторонке?
— Нет, что ты, там же нужен креатив. К примеру, Демидовский ужин в Екатеринбурге… В зале филармонии накрывается стол, меню с литературной основой, — иногда выдуманной. К примеру, приносят одну картофелину и три икринки черные. В меню объясняется, что в свое время Демидову разрешили выпускать ядра и дробь, и в честь этого события придумано такое блюдо…
— А в каком диапазоне ты работаешь? Что тебе самому нравится из музыки?
— Для меня музыка как культурная среда отсутствует. Я занимаюсь этим, но у меня чисто коммерческий подход. Что бы ни хотели люди, я на это вообще не реагирую. Сердючка так Сердючка, Рома Зверь — пожалуйста. «Уматурман» всем нравится, а мне — нет…
Ну, что значит — уровень? Работа есть работа. Когда я вывозил в провинцию народных артистов, которые, все помнят, выступали на банкетах у Брежнева, у гостей была иллюзия, что они приобщаются к высшему обществу. Но если бы мне пришлось организовать выступление Михаила Круга, в какой-то другой компании — я б это сделал; ну а что, это тоже работа. В этой профессии так: можно написать одну хорошую песню как Юра Лоза — и хватит, это я про «Мой маленький плот». И он с этой песней живет и будет жить много лет, дай Бог ему здоровья, и эта песня будет его кормить. Так это хорошо! А есть люди, у которых нет ни одной хорошей песни!
Хочешь, я скажу насчет Лепса? Я увидел его сразу после того, как его перевезли из Сочи, где он был на подхвате, пел в ресторанах. Он поет очень страстно. Но поет он довольно плоско. Но он, конечно, поет лучше чем Буйнов. Он носитель мужского начала, у него великолепные песни — «Крыса-ревность». А многим нравится, когда мужчина надевает обтягивающие брюки.
Вот на 25-летие Высоцкого поставили десять песен — так я заплакал, когда услышал их по радио. Помню, я жил в двушке и слушал «Кони привередливые». И мне первая жена говорила — хер ты пойдешь в букинистический магазин. Пока не помоешь пол. И я ставил «Кони привередливые» и драил пол. Шарил под кроватями и слушал: «Чуть помедленнее кони». Та песня мне давала драйв… Хотя мне музыка в …yй не уперлась.
Я Высоцкого видел в спектакле один раз, «Павшие и живые». Я не считал его крупным актером. Но с этим делом, с песнями… Знал он три аккорда или пять, не имеет значения. Без разговоров. А потом весь день на радио они обсуждали его личную жизнь. Мне все равно — был ли он наркоманом, пиздил ли он Влади… К делу отношения не имеет.
— Какой у тебя был верхний уровень и какой — нижний? По организации мероприятий?
— Верх — это когда я, работая в банке, участвовал в организации концерта Элтона Джона. Он пел для 600 человек, сольный концерт в Царском селе, который через Интернет транслировался на весь мир. А нижний уровень был такой. В 1993 году женился один председатель банка. Поручает мне все организовать. Я спрашиваю: какая нужна программа? Он говорит: пригласи, кого считаешь нужным, ну, там, артистов, певцов… И вот начинается свадьба. Невеста весь вечер сидела в баре, ни разу не поднялась в зал. Я спрашиваю у заказчика — может, что-то не так? Артисты не те, может? Он говорит: да это меня вообще не волнует. Артисты вообще пусть уйдут, они мне совершенно не нужны, а ты тут сядь и расскажи что-нибудь. Я тебя пригласил для того, чтоб ты рассказал те истории, которые я в твоем исполнении слышал однажды за столом, когда мы в одной компании во МХАТе выпивали. Но я не мог тебе это прямо сказать, и попросил позвать каких-нибудь певцов… Вот это было для меня неожиданностью. Но я вспомнил, как все было в тот раз, про который он вспомнил. После спектакля у Бори Краснова мы собрались в «Вудстоке», в нижнем кафе, и я рассказывал истории типа «Секс в небольшом городе». Этот человек, значит, там был и запомнил меня, а после нашел и предложил мне как бы спродюсировать свою свадьбу… Короче, выгнали артистов, не помню уж кто там был. Но они не обиделись, деньги ведь получили. Ну, я сел и рассказал свои истории. Меня это немножко покоробило…
— А потом настал момент, когда ты наконец изложил одну из этих историй на бумаге. И что? Наутро проснулся знаменитым? Или как? С этого момента поподробнее.
— Я сел и написал семистраничный рассказ, от руки, а после набил его сам на компьютере. Клавиатуру я в принципе освоил, но я никак не мог запомнить, где там запятая, что затормозило процесс. Написал — и позвонил Арканову. Говорю: «Аркадий Михалыч! Тут такая история… Если ты мне скажешь, что это xepня, то…» Посылаю. Он мне звонит через три часа и говорит: «Значит, так: все нормально. Можно печатать. Вреда не будет». Ну, Арканов — это авторитет, практикующий литератор, который столько за 40 лет написал… Я принес свой первый рассказ в журнал «Медведь». Ну и началось.
— Ты пока пишешь рассказы. А как насчет большой книги?
— Нет, у меня темперамента хватает только на 10 страниц. Когда я читаю чей-нибудь роман — Камю, допустим — то я если встречаю персонажа, который впервые появился на 12-й странице, и на 98-й он появляется из-за церкви, и за ним идет история, — я удивляюсь: как можно держать это все в башке?!
— Ну ладно, а сценарий? Из всех искусств важнейшим ведь является кино…
— Я говорил про это со сценаристом Бородянским, у которого 40 фильмов не самых плохих. Как это делается? Мне интересно. Он сказал, что не надо писать сценарий по кадрам, нужно сначала придумать персонажей, потом включать их в сцены и вовлекать в диалоги. Но у меня ощущение, что у меня не получаются диалоги. Ну вот как люди разговаривают? Мы сидим разговариваем, перескакивая с темы на тему, и если это записать на диктофон а потом расшифровать — неужели наш пи…дeж может быть кому-то интересен? Неужели он может иметь самостоятельную ценность? Ну? конечно, если речь не идет о компромате… Для меня образец диалога — это разговор Траволты с черным, в «Криминальном чтиве», когда они едут в машине. И черный цитирует Библию, идут комментарии, — огромная смысловая нагрузка. Какой до безумия насыщенный диалог! А они ведь едут убивать людей! Но я понимаю, что таких диалогов нет в природе… И тем не менее я попробовал написать схему сценария. Я взял лист бумаги и нарисовал домик. Разграфил его на квадратики, это квартиры. И заполнил их людьми. Здесь у меня живет нефтяник из Сургута, здесь — ветеран войны с внучкой… Потом, значит, подложил историй под них. Женщина-профессор живет с дочкой, которой она передала своего молодого человека. Потом дочка отставного полковника КГБ начинает жить с диссидентом из третьей квартиры. Думаю, путь правильный: населить персонажами дом, а потом их переепать между собой. У меня не только диалогов нет. У меня еще и пейзажей нет, описания обстановки, в которой это все происходит, нет. И я хочу понять — правильно это или неправильно? Может, персонажу не хватает опоры? А еще я хотел бы из «Сергея Сергеевича и Маши» сделать как бы такой «Осенний марафон» — 2. Объясню почему. Выход этого фильма в ту пору совпал с моим уходом из дома. И проблемы Бузыкина были очень мне понятны. Вообще фильм был мне очень по теме. Тогда на искусство смотрели иначе, в нем искали ответ. Поскольку получить его от людей, которые окружали меня, было невозможно. Когда ты страдаешь, то как сказать своему другу: «Понимаешь, я не знаю, как бросить ребенка, жену и уйти в никуда». Это была проблема. А сейчас хоть что читай — никаких ответов на мои вопросы не существует. Сегодня другая жизнь. Сейчас человек, который зарабатывает, может спокойно съехать из дома, купить новую квартиру и безболезненно, не обижая одну семью, начать жить с другой. Другая ситуация, и моральная и социальная!
— А как изменилась твоя жизнь с тех пор как ты стал писателем? Люди тебя иначе стали воспринимать?
— Ничего не изменилось. Люди, которые меня давно знают — они не удивлены. Никакого трепета. Ну вот у меня два брата, которые за мной такого не знали, и они мне говорят: зачем ты написал, что папа крепко пил? И что за это у тебя за сексуальные приключения, о которых мы не знали? Им я открылся с неожиданной стороны. Один человек сказал: «Боже мой, «Сергей Сергеич и Маша» — это же моя история! Я же только что расстался с девушкой!» Я ему говорю — ты что, сдурел, какие девушки, у тебя же диабет!
— А твоим знакомым женщинам льстит, что они общаются с литератором?
— Ни одна женщина из тех, кого я знал раньше, не изменила ко мне отношения. Вот раньше, когда человек издавал книгу или две, то, конечно была бы совершенно другая реакция на него. Да и не обязательно было публиковать. «Он пишет в стол», — это уже звучало. «У него вышла тетрадка в Самиздате, мы вам дадим на одну ночь». Один мой знакомый говорит: «Я пишу только для того, чтоб мне девушки давали». Ну и как, спрашиваю, есть в этом смысле движение? Есть, отвечает, но уже хочется денег. В общем, никого мои писания не удивили, да и сам я не удивляюсь тому, что вижу свой текст напечатанным на бумаге, никакого оргазма не было по этому поводу. Главное, чтоб мне не было стыдно за написанное… И все-таки есть одна важная вещь, которая изменилась в моей жизни. Писание дало мне возможность перестать играть. Я считаю, это очень важно.
— А что игра для тебя значила, насколько это тебя занимало?
— Есть две причины, по которым люди начинают играть. Либо у них уже не стоит так как раньше, либо у них нет дела, которое бы их занимало. Человек часто не может найти себе созидательное занятие, особенно это касается людей, которым деньги упали откуда-то неожиданно и он вынужден был приобрести дорогие привычки.
— У тебя какой случай из этих двух?
— У меня случай такой: работа, которой я занимаюсь, не требует ежедневных усилий. Ну, взять к примеру вывоз Кировского балета в другую страну. Раньше это отнимало много усилий, а сейчас все просто. Технологически это может сделать нормальная секретарша. Тебе остается только встретиться с человеком, который за все платит, и получить с него деньги. Таких работ в месяц всего две, и времени остается полно. Картина такая: вечером ты выпил, утром встал, помылся, позавтракал, и нужно себе найти занятие. Выходишь из комнаты, небритый, с похмелюги, а тут жена ходит… Даже если она тебя не трогает, все равно как-то глупо сидеть дома. Надо уехать, а куда? Можно поехать обедать… У меня была группа, которая жила по этой схеме. Обед, переходящий в ужин, потом, значит, десант высаживался в казино. Вообще людей инфицировать несложно. Это легко — взять и подсадить на что-то. И я подсел. Стал ездить в казино. И для меня это стало проблемой. Как-то я был на дне рождения, выпил, а оттуда зашел в казино и… проиграл все что было. А дома у меня лежат деньги на программу «День металлурга». В 4 утра я еду домой, беру эти деньги, возвращаюсь в Golden Palace и… засаживаю 40 тысяч. 40! Вернулся домой и думаю: ниxepa себе, хорошо выступил… Что делать? Слава Богу, так сложились обстоятельства, что пришла работа. Видно, Бог дал команду, чтоб мне эти деньги вернули. И когда я начал писать, то спрыгнул с казино. Я конечно могу пойти сыграть, но это уже не то… Игра — я считаю, это страшней чем наркомания. С наркотиками, там есть физическая граница: человек потерял здоровье или сдох. А здесь, с игрой, границ нет. Игра давала мне сильные ощущения. Когда человек начинает играть, его социальная жизнь вообще не волнует. Жена, дети, работа — ничего ему не надо. Я видел людей, которые уходили в игру… Они звонили, им подвозили деньги — ну не самосвалами, но портфелями. Потом деньги снова кончаются. Ничего не волнует, вот везите сейчас еще портфель, и все. Человек начинает встречаться с исключительно с девушками-крупье, которые работают в вип-зале. Человек 24 часа не выходит из зала, ему крупье уже и жена и сестра, и секретарша, все разговоры, все общение — только с ней.
Я фаталист по натуре и думаю, что все происходит в то время, в которое оно должно происходить. Да, да! У меня такое ощущение. Главное — не надо упускать шанс. Всегда есть знаки, которые надо замечать. Например, когда у меня в первом браке возник роман с нынешней женой, я три года мучился, не мог уйти из дома. Всякие себе устраивал искусственные препятствия, чтобы не уйти: у меня же была маленькая дочка. А потом в один прекрасный день я пришел домой в неурочное время и мне сказали — иди наxep отсюда. И я ушел — без одежды, без ничего. В никуда. Это было совершенно просто и естественно. И я, домашний мальчик, который никогда не жил даже в коммунальной квартире — вдруг оказался в рабочем общежитии, где люди пили с утра до ночи, били друг друга головой об стенку. Просто так, для радости. Темой их раздора не была литература, и ксенофобии у них не было, — они просто поработали и теперь выпивали. В удобства они ходил так, будто там место не обозначено. Где сел, там и навалил. И я жил там… Если б я себе такую картинку будущего представил, я б никогда не ушел! Но оказалось, что жизнь богаче вымысла. И — ничего!
Я часто вспоминаю службу в армии. Я там добился должности писаря, но она меня не удовлетворила, хотелось лучшей доли. После я попал в саперную роту, где меня начали терзать, и я воспринял это не как наказание, а как судьбу. Я всегда на это так смотрел. Когда был путч 91-го года, я спокойно подумал — ну все, этот период жизни кончился, будем жить в новых обстоятельствах. Вот и сейчас я готов к перемене участи. Когда снова заиграет «Лебединое озеро», я буду знать, что мне делать: двигаться потихоньку к заводу автоматических линий. «Вот я, не забыли? Готов возглавить плановый отдел». Буду опять сдавать ленинский зачет, — или принимать.
Мне-то нравится все, что я пишу. И чем больше я читаю себя, тем больше мне нравится. Я вообще пишу исключительно для себя…
Валерий Зеленогорский, Игорь Свинаренко
Igor Brodsky:
Когда-то давно я один раз это уже публиковал. Возможно, сейчас кто-то узнает интересное для себя впервые. Обоих участников разговора уже нет. Но память о них есть. Они живы в сердцах друзей. И будут жить, пока вы читаете их тексты.
***
Игорь Свинаренко, 4 апреля 2016 г.:
Сегодня ДР писателя Гринберга (Зеленогорского). И вот его старое интервью которое я взял когда-то у него для журнала «Медведь».
Валерий Гринберг: МНЕ НРАВИТСЯ ВСЁ, ЧТО Я ПИШУ.
Гринберг — не очень молодой, а напротив, очень взрослый человек. Правда, совершенно нетронутый сединой. Я однажды присутствовал при попытке его разоблачения: «А, ты красишься!» Нет, говорит. А ну, расстегни рубашку! Расстегнул. И там, на груди, был тот же колер растительности — южный, цыганский. Когда начинаешь расспрашивать Гринберга про жизнь, про то, как и почему он стал писателем, и выяснять, что в его текстах правда, что вымысел, он пытается вслед за Маяковским настаивать на том, что интересен своими текстами, а не жизнью…
Однако, загнанный в угол неумолимыми аргументами, честно признает, соглашается: Маяковский если чем и интересен, так уж точно не пролетарской риторикой, но тем, что он при советской власти ездил в Париж и в Штаты, жил с Лилей и Осей Бриками, участвовал в большевицком подполье, а потом катался по Москве на личной иномарке, у него были бабки, и в итоге он так драматично и загадочно застрелился… Соглашаясь, Валера оправдывается, что это его первое интервью. Хотя на самом деле это не очень интервью, мы просто сидим в ресторане и пьем водку. С пивом. Я с юности с опаской смотрел на это сочетание напитков и всячески его избегал — но теперь, поддавшись литературному влиянию и человеческому обаянию Гринберга, сдался и решил: буду запивать пшеничную ячменным, а там будь что будет…
После второй рюмки я требую от Гринберга, чтоб он мне рассказал об особенностях своего творческого пути и метода. Вздохнув, он начинает:
— Мне всегда нравился Хемингуэй, он начинал без предисловий. И еще нравилась фраза, которой Юрий Олеша начал роман «Зависть»: «По утрам он пел в клозете». Вот и у меня десять лет назад появилась фраза… Я говорил, что пишу роман, и начало такое: «В лесу было накурено». И Вова Григорьев, который тогда еще был не замминистра, а простой издатель, говорил: «Ну вот, у тебя уже есть роман, состоящий из одной строки». Но я никогда не помышлял о писательстве. По одной причине: я сам книгочей, много чего прочитал в юности, у меня было огромное уважение к пишущим людям. И я думал: ну, разве я могу сосуществовать на бумаге параллельно с людьми, которых я безмерно уважаю? Такой у меня был комплекс. К примеру, я читаю Сорокина и Пелевина, но лично с ними не знаком. У меня никогда не было желания познакомиться с писателем. Робость какая-то, они ж небожители. Плетение словес я в те годы считал большим даром… Сейчас понимаю, что это не так. Но тогда я думал: «Писать? Нет, ни за что!» Я мог только что-то рассказать. За столом. Мне говорили: эти истории, они занятные, запиши их! Я садился, брал ручку, писал три строчки, — а дальше что? Я не знал, что делать, как описывать ситуацию…
И вот вышли мои первые три книги. Люди, которые меня много лет знают — мой брат и сверстники — удивляются: «Зачем ты написал, что ты — сексуальный террорист? Мы никогда за тобой такого не замечали». Я им говорю, что это фантазия, мифологизация, это приписывание себе того чего не было. У меня все время в голове крутится кино про себя, я постоянно веду с собой внутренний диалог, придумываю, что бы я сказал в той или иной ситуации, передним умом — или задним. Ни с того ни с сего я начинаю представлять себе: а если б мне сейчас позвонила моя девушка, из прошлой жизни, и сказала: «Здравствуй, Валерий. А у меня папа умер». Я б ее спросил, не нужна ли ей помощь. И я придумываю, что мы с ней едем покупать венки. Постоянно у меня в голове возникают картины, причем не для дела, а просто так, без всякой выгоды и практической пользы. Я не сюжет сочиняю в голове, а жизнь свою… Это было всегда. Хотя, надо сказать, в каких-то рассказах изображены реальные ситуации и сюжеты из моей жизни. Что-то я уже описал, что-то — еще нет.
Как известно, у каждого писателя — свой круг тем. Вот меня, вы будете смеяться, всегда волновал вопрос нравственного выбора. К примеру, я после института пошел в армию. По моральным соображениям! Чтоб никто не говорил: а, евреи выкручиваются. Ребята, которые рядом жили, все шли служить. У нас было неприлично косить от армии. После армии, когда я с дипломом экономиста работал в Витебске, в вычислительном центре НИИ, сложилась еще одна ситуация, которой я горжусь. Меня назначили зав. сектором по алгоритмике, добавили к окладу 15 рублей, что было очень существенно. И вот вдруг в мой сектор пришел новый сотрудник. Я быстро понял, что в вычислительной технике этот парень разбирается лучше, чем я, — что, в общем, было нетрудно. Вдобавок я к тому времени успел понять, что не могу руководить людьми. Я не мог сказать многодетной матери: «Значит, так, бросай детей и езжай в колхоз на неделю!». То есть сказать я мог, но она возражала, рассказывала о своих обстоятельствах, я с ней соглашался и в результате сам ехал в колхоз. Точно так же взносы в Красный Крест за весь сектор я платил из своих денег, потому что люди посылали меня и были правы. И вот я пошел к своему начальнику, с которым мы периодически выпивали, и говорю ему: «Виталий, поменяй нас местами с этим парнем, он лучше меня знает программирование, я чувствую себя неловко, на меня это давит». Начальник сопротивлялся, объяснял мне, что я неправ, но я настоял на своем. Он разжаловал меня в пользу того парня, правда, сохранил мне мою прежнюю зарплату. Такое компромиссное решение. Когда оно было принято, у меня сразу упал камень с души. Про все это я, может, когда-нибудь напишу…
Помню, в НИИ я выступал на каких-то конференциях, занимался экономическими исследованиями по поводу перспектив станкостроения. Смешно, что их ценили другие ученые. Потом как нужный народному хозяйству специалист, как светило науки я был приглашен на флагман отечественного станкостроения — завод «50 лет Октября», это на Нижегородской, недалеко от Птичьего рынка. Я сделал карьеру…
Первый мой контакт с миром литературы случился в то время, когда я еще жил в Витебске. Я однажды отвез в Москву, в журнал «Юность», несколько рассказов. Прямо с улицы пришел к зав. отделом сатиры и юмора, — это был Славкин — он меня принял нормально, и через пару месяцев в журнале вышел рассказ. Это произвело эффект взрыва в нашем маленьком городе. Автор этих рассказов немедленно прославился на весь Витебск. Но это был, увы, не я, а мой товарищ Алик Крумер, который потом уехал в Израиль.
Но не прошло и тридцати лет с того дня, как я тоже стал писателем.
— О! С чем я тебя и поздравляю. Постой, ты писать начал когда «Альфа-Банке» работал?
— Нет, нет. После.
— Это легко объяснить. Я думаю, это связано с писательскими амбициями Петра Авена, который давно планирует войти в большую литературу. Ты не мог вот так поперед батька… Он же не пишет пока… Кстати, а чего ты ушел из банка? Поругался с Авеном?
— Я не ругался, не. Это было мое решение, связанное с тем, что банк изменил стратегию. У них раньше была региональная программа, по всей стране они открывались новые отделения. Частью этой политики была культурная программа — это когда проводились презентации новых офисов…
— Пьянка, звезды, концерт?
— Да. Но это закончилось. После того как было решено с открытия отделений в регионах переключиться на создание сети «Альфа-Банк-Экспресс» в Москве. Предмета сотрудничества не стало, я сказал, что работы нет и потому мне лучше уйти.
— Ага, и сейчас ты занимаешься тем же самым, но как ПБОЮЛ.
— Можно и так сказать. Или ИТД.
— Расскажи, вот как это происходило. Это что, привезти артистов и пусть себе поют, а ты расписался в ведомости и от нечего делать бухаешь в сторонке?
— Нет, что ты, там же нужен креатив. К примеру, Демидовский ужин в Екатеринбурге… В зале филармонии накрывается стол, меню с литературной основой, — иногда выдуманной. К примеру, приносят одну картофелину и три икринки черные. В меню объясняется, что в свое время Демидову разрешили выпускать ядра и дробь, и в честь этого события придумано такое блюдо…
— А в каком диапазоне ты работаешь? Что тебе самому нравится из музыки?
— Для меня музыка как культурная среда отсутствует. Я занимаюсь этим, но у меня чисто коммерческий подход. Что бы ни хотели люди, я на это вообще не реагирую. Сердючка так Сердючка, Рома Зверь — пожалуйста. «Уматурман» всем нравится, а мне — нет…
Ну, что значит — уровень? Работа есть работа. Когда я вывозил в провинцию народных артистов, которые, все помнят, выступали на банкетах у Брежнева, у гостей была иллюзия, что они приобщаются к высшему обществу. Но если бы мне пришлось организовать выступление Михаила Круга, в какой-то другой компании — я б это сделал; ну а что, это тоже работа. В этой профессии так: можно написать одну хорошую песню как Юра Лоза — и хватит, это я про «Мой маленький плот». И он с этой песней живет и будет жить много лет, дай Бог ему здоровья, и эта песня будет его кормить. Так это хорошо! А есть люди, у которых нет ни одной хорошей песни!
Хочешь, я скажу насчет Лепса? Я увидел его сразу после того, как его перевезли из Сочи, где он был на подхвате, пел в ресторанах. Он поет очень страстно. Но поет он довольно плоско. Но он, конечно, поет лучше чем Буйнов. Он носитель мужского начала, у него великолепные песни — «Крыса-ревность». А многим нравится, когда мужчина надевает обтягивающие брюки.
Вот на 25-летие Высоцкого поставили десять песен — так я заплакал, когда услышал их по радио. Помню, я жил в двушке и слушал «Кони привередливые». И мне первая жена говорила — хер ты пойдешь в букинистический магазин. Пока не помоешь пол. И я ставил «Кони привередливые» и драил пол. Шарил под кроватями и слушал: «Чуть помедленнее кони». Та песня мне давала драйв… Хотя мне музыка в …yй не уперлась.
Я Высоцкого видел в спектакле один раз, «Павшие и живые». Я не считал его крупным актером. Но с этим делом, с песнями… Знал он три аккорда или пять, не имеет значения. Без разговоров. А потом весь день на радио они обсуждали его личную жизнь. Мне все равно — был ли он наркоманом, пиздил ли он Влади… К делу отношения не имеет.
— Какой у тебя был верхний уровень и какой — нижний? По организации мероприятий?
— Верх — это когда я, работая в банке, участвовал в организации концерта Элтона Джона. Он пел для 600 человек, сольный концерт в Царском селе, который через Интернет транслировался на весь мир. А нижний уровень был такой. В 1993 году женился один председатель банка. Поручает мне все организовать. Я спрашиваю: какая нужна программа? Он говорит: пригласи, кого считаешь нужным, ну, там, артистов, певцов… И вот начинается свадьба. Невеста весь вечер сидела в баре, ни разу не поднялась в зал. Я спрашиваю у заказчика — может, что-то не так? Артисты не те, может? Он говорит: да это меня вообще не волнует. Артисты вообще пусть уйдут, они мне совершенно не нужны, а ты тут сядь и расскажи что-нибудь. Я тебя пригласил для того, чтоб ты рассказал те истории, которые я в твоем исполнении слышал однажды за столом, когда мы в одной компании во МХАТе выпивали. Но я не мог тебе это прямо сказать, и попросил позвать каких-нибудь певцов… Вот это было для меня неожиданностью. Но я вспомнил, как все было в тот раз, про который он вспомнил. После спектакля у Бори Краснова мы собрались в «Вудстоке», в нижнем кафе, и я рассказывал истории типа «Секс в небольшом городе». Этот человек, значит, там был и запомнил меня, а после нашел и предложил мне как бы спродюсировать свою свадьбу… Короче, выгнали артистов, не помню уж кто там был. Но они не обиделись, деньги ведь получили. Ну, я сел и рассказал свои истории. Меня это немножко покоробило…
— А потом настал момент, когда ты наконец изложил одну из этих историй на бумаге. И что? Наутро проснулся знаменитым? Или как? С этого момента поподробнее.
— Я сел и написал семистраничный рассказ, от руки, а после набил его сам на компьютере. Клавиатуру я в принципе освоил, но я никак не мог запомнить, где там запятая, что затормозило процесс. Написал — и позвонил Арканову. Говорю: «Аркадий Михалыч! Тут такая история… Если ты мне скажешь, что это xepня, то…» Посылаю. Он мне звонит через три часа и говорит: «Значит, так: все нормально. Можно печатать. Вреда не будет». Ну, Арканов — это авторитет, практикующий литератор, который столько за 40 лет написал… Я принес свой первый рассказ в журнал «Медведь». Ну и началось.
— Ты пока пишешь рассказы. А как насчет большой книги?
— Нет, у меня темперамента хватает только на 10 страниц. Когда я читаю чей-нибудь роман — Камю, допустим — то я если встречаю персонажа, который впервые появился на 12-й странице, и на 98-й он появляется из-за церкви, и за ним идет история, — я удивляюсь: как можно держать это все в башке?!
— Ну ладно, а сценарий? Из всех искусств важнейшим ведь является кино…
— Я говорил про это со сценаристом Бородянским, у которого 40 фильмов не самых плохих. Как это делается? Мне интересно. Он сказал, что не надо писать сценарий по кадрам, нужно сначала придумать персонажей, потом включать их в сцены и вовлекать в диалоги. Но у меня ощущение, что у меня не получаются диалоги. Ну вот как люди разговаривают? Мы сидим разговариваем, перескакивая с темы на тему, и если это записать на диктофон а потом расшифровать — неужели наш пи…дeж может быть кому-то интересен? Неужели он может иметь самостоятельную ценность? Ну? конечно, если речь не идет о компромате… Для меня образец диалога — это разговор Траволты с черным, в «Криминальном чтиве», когда они едут в машине. И черный цитирует Библию, идут комментарии, — огромная смысловая нагрузка. Какой до безумия насыщенный диалог! А они ведь едут убивать людей! Но я понимаю, что таких диалогов нет в природе… И тем не менее я попробовал написать схему сценария. Я взял лист бумаги и нарисовал домик. Разграфил его на квадратики, это квартиры. И заполнил их людьми. Здесь у меня живет нефтяник из Сургута, здесь — ветеран войны с внучкой… Потом, значит, подложил историй под них. Женщина-профессор живет с дочкой, которой она передала своего молодого человека. Потом дочка отставного полковника КГБ начинает жить с диссидентом из третьей квартиры. Думаю, путь правильный: населить персонажами дом, а потом их переепать между собой. У меня не только диалогов нет. У меня еще и пейзажей нет, описания обстановки, в которой это все происходит, нет. И я хочу понять — правильно это или неправильно? Может, персонажу не хватает опоры? А еще я хотел бы из «Сергея Сергеевича и Маши» сделать как бы такой «Осенний марафон» — 2. Объясню почему. Выход этого фильма в ту пору совпал с моим уходом из дома. И проблемы Бузыкина были очень мне понятны. Вообще фильм был мне очень по теме. Тогда на искусство смотрели иначе, в нем искали ответ. Поскольку получить его от людей, которые окружали меня, было невозможно. Когда ты страдаешь, то как сказать своему другу: «Понимаешь, я не знаю, как бросить ребенка, жену и уйти в никуда». Это была проблема. А сейчас хоть что читай — никаких ответов на мои вопросы не существует. Сегодня другая жизнь. Сейчас человек, который зарабатывает, может спокойно съехать из дома, купить новую квартиру и безболезненно, не обижая одну семью, начать жить с другой. Другая ситуация, и моральная и социальная!
— А как изменилась твоя жизнь с тех пор как ты стал писателем? Люди тебя иначе стали воспринимать?
— Ничего не изменилось. Люди, которые меня давно знают — они не удивлены. Никакого трепета. Ну вот у меня два брата, которые за мной такого не знали, и они мне говорят: зачем ты написал, что папа крепко пил? И что за это у тебя за сексуальные приключения, о которых мы не знали? Им я открылся с неожиданной стороны. Один человек сказал: «Боже мой, «Сергей Сергеич и Маша» — это же моя история! Я же только что расстался с девушкой!» Я ему говорю — ты что, сдурел, какие девушки, у тебя же диабет!
— А твоим знакомым женщинам льстит, что они общаются с литератором?
— Ни одна женщина из тех, кого я знал раньше, не изменила ко мне отношения. Вот раньше, когда человек издавал книгу или две, то, конечно была бы совершенно другая реакция на него. Да и не обязательно было публиковать. «Он пишет в стол», — это уже звучало. «У него вышла тетрадка в Самиздате, мы вам дадим на одну ночь». Один мой знакомый говорит: «Я пишу только для того, чтоб мне девушки давали». Ну и как, спрашиваю, есть в этом смысле движение? Есть, отвечает, но уже хочется денег. В общем, никого мои писания не удивили, да и сам я не удивляюсь тому, что вижу свой текст напечатанным на бумаге, никакого оргазма не было по этому поводу. Главное, чтоб мне не было стыдно за написанное… И все-таки есть одна важная вещь, которая изменилась в моей жизни. Писание дало мне возможность перестать играть. Я считаю, это очень важно.
— А что игра для тебя значила, насколько это тебя занимало?
— Есть две причины, по которым люди начинают играть. Либо у них уже не стоит так как раньше, либо у них нет дела, которое бы их занимало. Человек часто не может найти себе созидательное занятие, особенно это касается людей, которым деньги упали откуда-то неожиданно и он вынужден был приобрести дорогие привычки.
— У тебя какой случай из этих двух?
— У меня случай такой: работа, которой я занимаюсь, не требует ежедневных усилий. Ну, взять к примеру вывоз Кировского балета в другую страну. Раньше это отнимало много усилий, а сейчас все просто. Технологически это может сделать нормальная секретарша. Тебе остается только встретиться с человеком, который за все платит, и получить с него деньги. Таких работ в месяц всего две, и времени остается полно. Картина такая: вечером ты выпил, утром встал, помылся, позавтракал, и нужно себе найти занятие. Выходишь из комнаты, небритый, с похмелюги, а тут жена ходит… Даже если она тебя не трогает, все равно как-то глупо сидеть дома. Надо уехать, а куда? Можно поехать обедать… У меня была группа, которая жила по этой схеме. Обед, переходящий в ужин, потом, значит, десант высаживался в казино. Вообще людей инфицировать несложно. Это легко — взять и подсадить на что-то. И я подсел. Стал ездить в казино. И для меня это стало проблемой. Как-то я был на дне рождения, выпил, а оттуда зашел в казино и… проиграл все что было. А дома у меня лежат деньги на программу «День металлурга». В 4 утра я еду домой, беру эти деньги, возвращаюсь в Golden Palace и… засаживаю 40 тысяч. 40! Вернулся домой и думаю: ниxepa себе, хорошо выступил… Что делать? Слава Богу, так сложились обстоятельства, что пришла работа. Видно, Бог дал команду, чтоб мне эти деньги вернули. И когда я начал писать, то спрыгнул с казино. Я конечно могу пойти сыграть, но это уже не то… Игра — я считаю, это страшней чем наркомания. С наркотиками, там есть физическая граница: человек потерял здоровье или сдох. А здесь, с игрой, границ нет. Игра давала мне сильные ощущения. Когда человек начинает играть, его социальная жизнь вообще не волнует. Жена, дети, работа — ничего ему не надо. Я видел людей, которые уходили в игру… Они звонили, им подвозили деньги — ну не самосвалами, но портфелями. Потом деньги снова кончаются. Ничего не волнует, вот везите сейчас еще портфель, и все. Человек начинает встречаться с исключительно с девушками-крупье, которые работают в вип-зале. Человек 24 часа не выходит из зала, ему крупье уже и жена и сестра, и секретарша, все разговоры, все общение — только с ней.
Я фаталист по натуре и думаю, что все происходит в то время, в которое оно должно происходить. Да, да! У меня такое ощущение. Главное — не надо упускать шанс. Всегда есть знаки, которые надо замечать. Например, когда у меня в первом браке возник роман с нынешней женой, я три года мучился, не мог уйти из дома. Всякие себе устраивал искусственные препятствия, чтобы не уйти: у меня же была маленькая дочка. А потом в один прекрасный день я пришел домой в неурочное время и мне сказали — иди наxep отсюда. И я ушел — без одежды, без ничего. В никуда. Это было совершенно просто и естественно. И я, домашний мальчик, который никогда не жил даже в коммунальной квартире — вдруг оказался в рабочем общежитии, где люди пили с утра до ночи, били друг друга головой об стенку. Просто так, для радости. Темой их раздора не была литература, и ксенофобии у них не было, — они просто поработали и теперь выпивали. В удобства они ходил так, будто там место не обозначено. Где сел, там и навалил. И я жил там… Если б я себе такую картинку будущего представил, я б никогда не ушел! Но оказалось, что жизнь богаче вымысла. И — ничего!
Я часто вспоминаю службу в армии. Я там добился должности писаря, но она меня не удовлетворила, хотелось лучшей доли. После я попал в саперную роту, где меня начали терзать, и я воспринял это не как наказание, а как судьбу. Я всегда на это так смотрел. Когда был путч 91-го года, я спокойно подумал — ну все, этот период жизни кончился, будем жить в новых обстоятельствах. Вот и сейчас я готов к перемене участи. Когда снова заиграет «Лебединое озеро», я буду знать, что мне делать: двигаться потихоньку к заводу автоматических линий. «Вот я, не забыли? Готов возглавить плановый отдел». Буду опять сдавать ленинский зачет, — или принимать.
Мне-то нравится все, что я пишу. И чем больше я читаю себя, тем больше мне нравится. Я вообще пишу исключительно для себя…