«Экий вы охальник, Понтяша…»
19 июля, 2022 3:13 пп
Валерий Зеленогорский
Igor Brodsky поделился
Валерий Зеленогорский:
Сериал «Кучка пепла». Серия-6.
На ночь глядя Болтконский позвал Верку из винного, ему было необходимо унять свое беспокойство, он решил поиграть с Веркой, его творческий настрой предполагал фантазии. Верка прилетела мухой, дверь была не заперта, она прошла в спальню и затаилась.
В плаще с кровавым подбоем, в спальню вошел Болтконский, одной рукой он прикрывал кустистую грудь, вторая рука уверенно держала стакан.
Голая Верка из винного, стояла на лунной дорожке, падающей из окна и вяло играла Маргариту, ее слегка смущал след резинки от трусов, которые она надела впопыхах, встреча оказалась спонтанной..
— Мастера вызывали?- глумливо крикнул Болтконский и без паузы бросился на все готовую Верку..
— Экий вы охальник, Понтяша, в образе выдохнула Маргарита, пока Болтконский стрекотал на ней вдоль и поперек.- Умеете вы женщину взять замысловато.
Потом все стихло. Болтконский курил у окна,
— Проклятый город, как болит голова от этих реагентов, — он посмотрел на Верку, как на фальшивый камень и коротко бросил
— Иди! Приберись!
Верка пошла за метлой, кое-как пошаркала и улетела…
Потом он спал, потом два часа играл сам собой в пинг-понг, выиграл 4:1.
Посмотрел без звука КВН и Познера, понял, умных людей не осталось, съел завтрашние макароны, посмотрел свой альбом выпускного курса института Гнесиных, отметил крестиком кого е*ал, вышло 7.8%.
Думал позвонить Верке на второй акт драмы, но не стал, до утра потом не выгонишь, а ему еще нужно было гимн закончить для «Спецмонтажстроя» и сорочку погладить. У него был дар, сочинять гимны, т.е. переделывать известных авторов на потребу заказчикам.
Ближе к трем он окончательно заснул, но сном дело не кончилось, был ещё звонок от орлицы, так он называл свою пассию Марину.
Инфернальным мудаком назвала ночью музыковед Марина творца Болтконского, он не единожды отвергал ее как женщину, намекая на ее когтистость и остроклювие, он даже брезговал ее рекомендациями при написании ноктюрна автокомбинату школьного питания, но сегодня он заплатил за все, Марина была экспертом на его презентации гимна «Спецмонтажстрою» и указала заказчику, что припев гимна, спи…жен у группы «Квин» из песни «Мы — чемпионы», так абсолютный слух Марины похоронил его надежды на гонорар.
Когда он поверженным Прометеем, выходил из офиса, Марина сардонически улыбалась и на глазах Болтконского, превратилась в хищную птицу, а потом вспорхнула и улетела на левой «Газели» к себе на Воздвиженку копить желчь, сразу заболела печень.
У Телеграфа погруженный в печаль Болтконский заметил балетного критика Вымя, тот ходко двигался к Театральной площади, в руках его была бутылка воды, у Болтконского пересохло во рту, и он потянул руку к источнику, Вымя прикрыл бутылку грузным телом и сказал, что там кислота, а потом выпалил вдохновенно, что идет опустить эту суку Пряхину из журнала «Русский балет», причину Болтконский знал, Пряхина сделала его другу обратный каминг-аут и назвала его натуральным козлом, поедающим робкие стебли православного балета.
Надо срочно залить пожар бездуховности, решил они и толкнули дверь в подвальчик на улице Белинского. У дверей встретил охранник и сразу предложил айфон за две тысячи рублей, у которого был поцарапан экран ножом и запекшаяся кровь на крышке, Друзья отвергли награбленное и вошли в зал, где уже употребляли первая валторна и второй фагот Большого камерного. Болтконский знал ребят, он с ними однажды был на гастролях в Самаре, и они за один день разгромили номер, а ранним утром на вылете в аэропорту, запуганные директором, наблевали в свои футляры, так как выхода другого не было.
Встреча была теплой и слегка меланхолической, говорили о бабах и рыбалке,
Он вспомнил свою Элеонору из Минской филармонии, эту крупную стерлядь даже подсекать было не надо, она упала на горячую грудь Болтконского, как на пылающую сковородку и неделю фестиваля он раз за разом жарил эту крупную рыбу. Валторнист с теплотой вспоминал жирного карася из мужской группы Академического хора на гастролях в Мозамбике на днях России в Африке, а а второй фагот молчал, он жил с народной артисткой в три раза старше себя и ничего не ловил, он жил в ее аквариуме на Садовом кольце, она его звала ихтиандр и держала за жабры и яйца мертвой хваткой рыбы-меч.
После встречи с рыбаками Болтконский пошел в соседний Дом композиторов, там у него была встреча с одним мужиком.
Он толкнул дверь и сразу узнал в гардеробщице Нину из ансамбля Моисеева, он сразу узнал ее, она на месте не стояла, ходила ходуном, она когда-то сбила чечеткой менструальный цикл, детей не родила, звание не получила, так и доживает в гардеробе, ну хоть здесь, а не кассиром в подземелье метрополитена.
Дом композиторов уже не тот, нет ресторана «Балалайка», нет другой Нины, в буфете, которая давала в долг «Вазисубани», нет Вали и Танечки, фантастических официанток, знавших всех композиторов не только в лицо, нет Адика, торговавшего в зале носками и икрой, нет Сони со второго этажа, она уехала в Лос-Анжелос и теперь варит кофе там, никого нет, все умерли, остались непонятные хари, не знающие ни одной ноты и путающие нотный стан с мартеновским.
Мужик не пришел, застрял в пробке, и Болтконскому показалось, что и он застрял в этой жизни не своей станции. Пока он ехал в метро к себе на Преображенку, он успел прочитать еще одну страницу из дневника Лили.
Лешеньке.
Этой зимой я болела, ты знаешь, я девушка крепкая, спортом занималась в школе, бегала и добегалась до мастера спорта, но дальше не пошла, хотелось олимпийскую медаль получить, но не вышло, только ноги стали как бутылки, до пояса я девушкой была, а ниже – лошадь, круп, как у владимирского тяжеловоза. Красотой я никогда не блистала, я не загоняю себя, но объективности ради, я всегда зеркала не любила, если живешь в любви, как мы с тобой жили, то тогда разницы нет, какого размера твоя попа, тонок ли стан и бархатиста ли кожа . Не всем выпадает любовь, миллионы живут без нее; спят, едят, пьют, ездят на трамвае, носят шляпы и пиджаки и даже не догадываются, как может щемить сердце и затихать пульс.
И не от того, что подкралась хворь, а от солнечного света через плотные шторы, проникающего, как вор, он увидит и замрет, глядя на безмятежно спящую пару в воскресное утро, обнявшуюся, как дети в первую любовь.
Он забудет, за чем пришел, плотно закроет дверь и уйдет злодействовать туда, где нет любви.
А у нас была с тобой, Лешенька, и этого я никогда не забуду…
Он захлопнул тетрадь и побрел к себе на Бойцовую. Надо забрать урну, твердо решил он, завтра же забрать и похоронить по-человечески.
Продолжение следует…
Валерий Зеленогорский
Igor Brodsky поделился
Валерий Зеленогорский:
Сериал «Кучка пепла». Серия-6.
На ночь глядя Болтконский позвал Верку из винного, ему было необходимо унять свое беспокойство, он решил поиграть с Веркой, его творческий настрой предполагал фантазии. Верка прилетела мухой, дверь была не заперта, она прошла в спальню и затаилась.
В плаще с кровавым подбоем, в спальню вошел Болтконский, одной рукой он прикрывал кустистую грудь, вторая рука уверенно держала стакан.
Голая Верка из винного, стояла на лунной дорожке, падающей из окна и вяло играла Маргариту, ее слегка смущал след резинки от трусов, которые она надела впопыхах, встреча оказалась спонтанной..
— Мастера вызывали?- глумливо крикнул Болтконский и без паузы бросился на все готовую Верку..
— Экий вы охальник, Понтяша, в образе выдохнула Маргарита, пока Болтконский стрекотал на ней вдоль и поперек.- Умеете вы женщину взять замысловато.
Потом все стихло. Болтконский курил у окна,
— Проклятый город, как болит голова от этих реагентов, — он посмотрел на Верку, как на фальшивый камень и коротко бросил
— Иди! Приберись!
Верка пошла за метлой, кое-как пошаркала и улетела…
Потом он спал, потом два часа играл сам собой в пинг-понг, выиграл 4:1.
Посмотрел без звука КВН и Познера, понял, умных людей не осталось, съел завтрашние макароны, посмотрел свой альбом выпускного курса института Гнесиных, отметил крестиком кого е*ал, вышло 7.8%.
Думал позвонить Верке на второй акт драмы, но не стал, до утра потом не выгонишь, а ему еще нужно было гимн закончить для «Спецмонтажстроя» и сорочку погладить. У него был дар, сочинять гимны, т.е. переделывать известных авторов на потребу заказчикам.
Ближе к трем он окончательно заснул, но сном дело не кончилось, был ещё звонок от орлицы, так он называл свою пассию Марину.
Инфернальным мудаком назвала ночью музыковед Марина творца Болтконского, он не единожды отвергал ее как женщину, намекая на ее когтистость и остроклювие, он даже брезговал ее рекомендациями при написании ноктюрна автокомбинату школьного питания, но сегодня он заплатил за все, Марина была экспертом на его презентации гимна «Спецмонтажстрою» и указала заказчику, что припев гимна, спи…жен у группы «Квин» из песни «Мы — чемпионы», так абсолютный слух Марины похоронил его надежды на гонорар.
Когда он поверженным Прометеем, выходил из офиса, Марина сардонически улыбалась и на глазах Болтконского, превратилась в хищную птицу, а потом вспорхнула и улетела на левой «Газели» к себе на Воздвиженку копить желчь, сразу заболела печень.
У Телеграфа погруженный в печаль Болтконский заметил балетного критика Вымя, тот ходко двигался к Театральной площади, в руках его была бутылка воды, у Болтконского пересохло во рту, и он потянул руку к источнику, Вымя прикрыл бутылку грузным телом и сказал, что там кислота, а потом выпалил вдохновенно, что идет опустить эту суку Пряхину из журнала «Русский балет», причину Болтконский знал, Пряхина сделала его другу обратный каминг-аут и назвала его натуральным козлом, поедающим робкие стебли православного балета.
Надо срочно залить пожар бездуховности, решил они и толкнули дверь в подвальчик на улице Белинского. У дверей встретил охранник и сразу предложил айфон за две тысячи рублей, у которого был поцарапан экран ножом и запекшаяся кровь на крышке, Друзья отвергли награбленное и вошли в зал, где уже употребляли первая валторна и второй фагот Большого камерного. Болтконский знал ребят, он с ними однажды был на гастролях в Самаре, и они за один день разгромили номер, а ранним утром на вылете в аэропорту, запуганные директором, наблевали в свои футляры, так как выхода другого не было.
Встреча была теплой и слегка меланхолической, говорили о бабах и рыбалке,
Он вспомнил свою Элеонору из Минской филармонии, эту крупную стерлядь даже подсекать было не надо, она упала на горячую грудь Болтконского, как на пылающую сковородку и неделю фестиваля он раз за разом жарил эту крупную рыбу. Валторнист с теплотой вспоминал жирного карася из мужской группы Академического хора на гастролях в Мозамбике на днях России в Африке, а а второй фагот молчал, он жил с народной артисткой в три раза старше себя и ничего не ловил, он жил в ее аквариуме на Садовом кольце, она его звала ихтиандр и держала за жабры и яйца мертвой хваткой рыбы-меч.
После встречи с рыбаками Болтконский пошел в соседний Дом композиторов, там у него была встреча с одним мужиком.
Он толкнул дверь и сразу узнал в гардеробщице Нину из ансамбля Моисеева, он сразу узнал ее, она на месте не стояла, ходила ходуном, она когда-то сбила чечеткой менструальный цикл, детей не родила, звание не получила, так и доживает в гардеробе, ну хоть здесь, а не кассиром в подземелье метрополитена.
Дом композиторов уже не тот, нет ресторана «Балалайка», нет другой Нины, в буфете, которая давала в долг «Вазисубани», нет Вали и Танечки, фантастических официанток, знавших всех композиторов не только в лицо, нет Адика, торговавшего в зале носками и икрой, нет Сони со второго этажа, она уехала в Лос-Анжелос и теперь варит кофе там, никого нет, все умерли, остались непонятные хари, не знающие ни одной ноты и путающие нотный стан с мартеновским.
Мужик не пришел, застрял в пробке, и Болтконскому показалось, что и он застрял в этой жизни не своей станции. Пока он ехал в метро к себе на Преображенку, он успел прочитать еще одну страницу из дневника Лили.
Лешеньке.
Этой зимой я болела, ты знаешь, я девушка крепкая, спортом занималась в школе, бегала и добегалась до мастера спорта, но дальше не пошла, хотелось олимпийскую медаль получить, но не вышло, только ноги стали как бутылки, до пояса я девушкой была, а ниже – лошадь, круп, как у владимирского тяжеловоза. Красотой я никогда не блистала, я не загоняю себя, но объективности ради, я всегда зеркала не любила, если живешь в любви, как мы с тобой жили, то тогда разницы нет, какого размера твоя попа, тонок ли стан и бархатиста ли кожа . Не всем выпадает любовь, миллионы живут без нее; спят, едят, пьют, ездят на трамвае, носят шляпы и пиджаки и даже не догадываются, как может щемить сердце и затихать пульс.
И не от того, что подкралась хворь, а от солнечного света через плотные шторы, проникающего, как вор, он увидит и замрет, глядя на безмятежно спящую пару в воскресное утро, обнявшуюся, как дети в первую любовь.
Он забудет, за чем пришел, плотно закроет дверь и уйдет злодействовать туда, где нет любви.
А у нас была с тобой, Лешенька, и этого я никогда не забуду…
Он захлопнул тетрадь и побрел к себе на Бойцовую. Надо забрать урну, твердо решил он, завтра же забрать и похоронить по-человечески.
Продолжение следует…