Довески
10 мая, 2023 8:17 дп
Мэйдэй
Yuliy Lieb:
Без фотографий, про Победу.
Я родился через два с половиной месяца после Победы, поэтому не могу ничего помнить про этот день 9 мая 1945 года. Мои собственные воспоминания, не индуцированные множеством впоследствии прочитанных книг и статей начинаются с примерно 1949 -1950 годов. И вот первое, видимо оставшееся на всю жизнь. Я со своей няней, Прасковьей Андреевной Мокрицыной записываемся в очереди на муку в палатке в самом конце Большой Полянки. Не помню, рисовали ли мне номер очереди химическим карандашом на ладошке, но его точно рисовали всем. А напротив, на самом углу Серпуховки была булочная. Хлеб, что белый, что чёрный, тогда продавали на вес — в прилавок со стороны продавца был вделан большой нож, которым, как гильотиной, отрезался пробитый в кассе вес хлеба. И, как правило, общий вес складывался из большого куска и маленького довеска. Иногда даже двух. Собственно, ради этих довесков я и пишу все это.
Потому что у дверей булочной всегда сидел инвалид войны. Он сидел на квадратной доске, по углам которой были прикреплены шарикоподшипники. У инвалида не было ног, и он катил эту свою тележку, отталкиваясь руками от асфальта тротуара. И летом и зимой. Одет он был в очень заношенную телогрейку. Эти довески мы с Пашей, так звали мою няню коротко, отдавали инвалиду. А в очередь за мукой нужно было приходить отмечаться с не помню какой периодичностью. И после нескольких часов мы получали два пакета муки, один — Паше, один мне.
Второе воспоминание, но уже не про день Победы, а про праздник, то ли 1 мая, то ли 7 ноября. Военный парад. Я с папой из нашего дома 44 по Большой Полянке быстро идем по Погорельскому переулку на Ордынку, потому что по Ордынке пойдут с парада на Красной площади танки и бронетранспортеры. ТВ тогда у нас не было, и вообще, в принципе существовал только один тип ТВ, это был КВН-49 с экраном в почтовую открытку и с линзой. И был такой телевизор большой редкостью.
Мы спешим на Ордынку, туда, где папа мне будет объяснять все про эти машины, потому что во время войны он их строил, и строит сейчас на своём заводе в Мытищах. И когда эта техника едет мимо всех нас, а там народ в три ряда, в грохоте и лязге я слушаю отца. А вечером, когда уже совсем темно — салют. И то был именно салют, не фейерверк, как сегодня, а гроздья осветильных ракет. А над всеми ракетами, высоко в небе, в скрещении лучей прожекторов, установленных в кузовах грузовиков, над всей Москвой сиял огромный портрет Сталина. День Победы не был тогда праздником, то есть День-то был, он не отмечался ни выходными, ни демонстрациями, только что статьями в газете.. И кажется мне, сейчас я знаю, почему тогда он не отмечался. Потому что было очень больно, потому что двадцать или тридцать миллионов погибших все ещё жили в душах выживших, потому что эта боль не была фантомной, придуманной, а была самой настоящей. И в каждой стороне жизни и в каждой семье в те времена, явно или неявно та Победа и те потери были непосредственно ощутимы, непосредственно видны.
Дом, напротив нашего, так и стоял наполовину разбомбленным, и наш сосед, теперь я понимаю, совсем молодой парень лет тридцати, полковник Корнюшкин, танкист, получивший Золотую Звезду героя за форсирование Днепра, страдал дикими болями, что видел и я, играя с его сыном Левой в коридоре нашей огромной коммунальной квартиры в доме 44 по Большой Полянке.
Мэйдэй
Yuliy Lieb:
Без фотографий, про Победу.
Я родился через два с половиной месяца после Победы, поэтому не могу ничего помнить про этот день 9 мая 1945 года. Мои собственные воспоминания, не индуцированные множеством впоследствии прочитанных книг и статей начинаются с примерно 1949 -1950 годов. И вот первое, видимо оставшееся на всю жизнь. Я со своей няней, Прасковьей Андреевной Мокрицыной записываемся в очереди на муку в палатке в самом конце Большой Полянки. Не помню, рисовали ли мне номер очереди химическим карандашом на ладошке, но его точно рисовали всем. А напротив, на самом углу Серпуховки была булочная. Хлеб, что белый, что чёрный, тогда продавали на вес — в прилавок со стороны продавца был вделан большой нож, которым, как гильотиной, отрезался пробитый в кассе вес хлеба. И, как правило, общий вес складывался из большого куска и маленького довеска. Иногда даже двух. Собственно, ради этих довесков я и пишу все это.
Потому что у дверей булочной всегда сидел инвалид войны. Он сидел на квадратной доске, по углам которой были прикреплены шарикоподшипники. У инвалида не было ног, и он катил эту свою тележку, отталкиваясь руками от асфальта тротуара. И летом и зимой. Одет он был в очень заношенную телогрейку. Эти довески мы с Пашей, так звали мою няню коротко, отдавали инвалиду. А в очередь за мукой нужно было приходить отмечаться с не помню какой периодичностью. И после нескольких часов мы получали два пакета муки, один — Паше, один мне.
Второе воспоминание, но уже не про день Победы, а про праздник, то ли 1 мая, то ли 7 ноября. Военный парад. Я с папой из нашего дома 44 по Большой Полянке быстро идем по Погорельскому переулку на Ордынку, потому что по Ордынке пойдут с парада на Красной площади танки и бронетранспортеры. ТВ тогда у нас не было, и вообще, в принципе существовал только один тип ТВ, это был КВН-49 с экраном в почтовую открытку и с линзой. И был такой телевизор большой редкостью.
Мы спешим на Ордынку, туда, где папа мне будет объяснять все про эти машины, потому что во время войны он их строил, и строит сейчас на своём заводе в Мытищах. И когда эта техника едет мимо всех нас, а там народ в три ряда, в грохоте и лязге я слушаю отца. А вечером, когда уже совсем темно — салют. И то был именно салют, не фейерверк, как сегодня, а гроздья осветильных ракет. А над всеми ракетами, высоко в небе, в скрещении лучей прожекторов, установленных в кузовах грузовиков, над всей Москвой сиял огромный портрет Сталина. День Победы не был тогда праздником, то есть День-то был, он не отмечался ни выходными, ни демонстрациями, только что статьями в газете.. И кажется мне, сейчас я знаю, почему тогда он не отмечался. Потому что было очень больно, потому что двадцать или тридцать миллионов погибших все ещё жили в душах выживших, потому что эта боль не была фантомной, придуманной, а была самой настоящей. И в каждой стороне жизни и в каждой семье в те времена, явно или неявно та Победа и те потери были непосредственно ощутимы, непосредственно видны.
Дом, напротив нашего, так и стоял наполовину разбомбленным, и наш сосед, теперь я понимаю, совсем молодой парень лет тридцати, полковник Корнюшкин, танкист, получивший Золотую Звезду героя за форсирование Днепра, страдал дикими болями, что видел и я, играя с его сыном Левой в коридоре нашей огромной коммунальной квартиры в доме 44 по Большой Полянке.