ДОКТОР

Максим Кантор

Maxim Kantor:

Теодору Адорно приписывают фразу: после Освенцима нельзя писать стихи.
Лагеря уничтожения нацистской Германии — из ряда вон выходящее злодейство; такого хладнокровного планомерного уничтожения людей не было ни в одной из войн. И после такого «расчеловечивания» будто бы нельзя создавать «прекрасное» — гармония бытия нарушена навсегда.
Сказано хлестко, но неверно.
А лечить людей — можно?
Телесная гармония — допустима?
Так повелось — профессия врача связана с литературой.
Помимо того, что один из апостолов был врачом, есть еще Булгаков — врач, и Чехов — врач, есть врачи Вересаев и Даль, Аксенов был врачом; и есть великий роман «Доктор Живаго», в котором главный герой, Юрий Живаго, — врач.
Этот роман о позиции врача среди резни.
У врача нет времени думать, в какой стране он живет, в каком государстве работает : в демократическом или не очень, в правовом — или в бесправном. Мысли врача заняты иным. Врач должен лечить.
Любого. Того, кто испытывает боль. Страдает. Стариков. Это нужно всегда, не только во время войны. Просто всегда и всем.
В бесправной России (где работал тюремный врач Гааз) или в нищей Африке (куда уехал Швейцер) — профессия врача исключает экзальтацию.
То, что может позволить себе экзальтированный журналист, врач не имеет права себе позволить.
Расскажу историю.
Близкая мне, страдающая женщина, выживает уже пятый год: ее спасает доктор. Не ее одну — он спасает тысячи людей. Просто ее судьба мне близка.
Этот доктор интеллигентный человек: он читал и чувствовал отнюдь не меньше, чем любой из журнальных страдальцев за человечество, которые пишут доносы друг на друга.
Этот интеллигентный человек вполне бы вписался в компанию тех, кто сегодня переживает в Тбилиси или митингует в Тель-Авиве.
Я с ним на днях говорил.
На вопрос он ответил раздраженно, сухим голосом булгаковского героя:
«Я, видите ли, занят. Людей лечу. Представьте себе, есть такие, которые никуда ехать не собираются. У меня есть дела поважнее»
Разговоры по поводу стыда, который этот доктор должен бы испытывать, про его причастность «коллективной вине» за преступление правительства, — эти разговоры становятся бессмысленными рядом с человеком, который исполняет ежедневный долг.
Знаете, и водитель скорой помощи и машинист метро, и пилот, и диспетчер аэропорта, и капитан корабля, и следователь, ищущий убийцу, и полицейский, который ловит бандитов, и тот, кто развозит детское питание — они тоже лишены права на эмоции.
Наверное, могли бы испытать эмоции, но они исполняют долг.
Вероятно, они все «преступники» в глазах журналистов прогрессивных газет. И возможно их следует квалифицировать как «коллективного Путина».
Но если этот врач уедет в Тбилиси, его пациенты умрут.
А их тысячи. Они умрут не от пуль. Просто от рака.
Жизнь общества не измеряются войной.
Врач и машинист поезда не могли предотвратить войну.
Любое рассуждение о том, что они воспитали «убийц» —подлое рассуждение. Своим примером они воспитывают людей долга по отношению к труду.
Есть долг и у журналиста, пропагандиста, болтуна.
Когда случается война — (а эта война далеко не первая, и далеко не последняя, слава Богу, пока не самая жестокая, хотя по бессмысленности эта война впереди многих) — хорошо бы было так, чтобы журналисты прекратили врать и выполняли свой долг честно.
Журналисты — не врачи, не пилоты, не машинисты. Но вот они способствуют разжиганию вражды и войны. В то время как врачи лечат, а машинисты ведут поезда.
Пусть хотя бы журналисты не будут лжецами. Пусть исследуют причины войны и ведут счет жертвам среди мирного населения. С обеих сторон. С обеих сторон. С каждой стороны — есть мирные люди. И в Мариуполе и в Донецке. И всех надо лечить.
Врач не может себе позволить слово «биомасса».
Доктор лечит, даже если его пациент бомж, даже если он еврей, даже если он Путине, даже если он петлюровец.