До Луны и налево. Часть первая
6 февраля, 2019 2:04 пп
PHIL SUZEMKA
В тот год нам американцы страну разваливали. А у нас и своих забот было выше крыши, так что не доглядели, как они под крепкий советский монастырь свою жирную свинью засовывают. Не до того было…
…Показав на гору грунта, прораб сказал Женьке Завгороднему:
— Вывози её!
И рукой махнул.
— Может, понадобится ещё? — спросил Женька. — Зачем вывозить?
Это он из интереса, на крик не лез. Ответа и не ждал, в общем.
— Тебя не спросили, — сказал прораб, — вывози на хер, к ночи чтоб не было…
Женька кивнул и ткнул нам рукой в сторону своего КрАЗа. Самосвал у Женьки был новый. И валенки белые. Умный человек по одним валенкам понимал — на свалки Женька не ездит. Он вообще ничего не возил — у него даже кузов изнутри был свежей краской покрашен, чтоб всем всё ясно было. Женька туда морду иногда сунет, посмотрит: чисто. Валенки свои белые отряхнёт и лезет в кабину. Бригадир!
…Права я получал на Хуторе. Ездить там особо не научишься: корову объехал, считай, научился. В армии начальство за голову хваталось, глядя на мои хуторские выкрутасы. Но для того она и армия, чтоб учиться. Первый ГАЗ-69 я угробил, второй соорудил с нуля. Начиная с рамы. По крайней мере, руками всё узнал. Коробку передач потом собирал с завязанными глазами на время.
На чём только не работал. Иногда вспоминаю все свои машины, повторяю алгоритмы включения передач, расположение рычагов, количество игольчатых подшипников в каком-нибудь хвостовике. Машин было много, но любимыми остались грузовики, а из них всех — КрАЗ.
***
…Гусев мне сказал:
— Машина у тебя особенная, в арктическом исполнении, гордись. Не просто КрАЗ-256Б, а 256Б-С1. То есть, Север-1.
Я забрал ключи и пошел на стоянку гордиться. Арктический зверь стоял облупленный, помятый со всех сторон, с врезанным в деревянную дверь навесным замком. Ничего особо северного я в нем не нашел. Ни шкурой белого медведя он не был оторочен, ни лыж у него не нашлось. «Наверно, там печка сильная», подумал я и полез в кабину.
Печки как раз не было. На КрАЗы ее вообще не ставили. Машину изобрели в пятидесятых, кто тогда о печке думал?
— Гусев! — спросил я. — А что в ней арктического?
— Как что?! — сказал Гусев. — На ней резина стояла арктическая. Только она в первое же лето от жары стёрлась. Ещё лет десять назад.
— А гордиться мне чем? Хоть бы печку поставили…
— Езжай грунт вывозить, умник, — посоветовал Гусев. — Завгородний уже там.
…На Новокировском я бывал и раньше. Стройбанк стран СЭВ мрачно бросал на город блики своими тонированными в медь окнами. Перед зданием пролегала здоровущая, метра четыре диаметром, траншея. Нас прислали вывозить грунт.
— Делать им нечего, — сказал Женька Завгородний. — Мне вон люди накладные подогнали на вывоз плит. Дачники под Звенигородом плиты ждут, по 200 рубчиков плита, а я тут землю за 14 рублей вози!
— Хоть три-то дня в месяц можно на государство поработать, Завгородний? — с укором спросил Гусев.
Женька сплюнул и, разметая снег белыми валенками, отправился к своему VIP-самосвалу. За ним двинулся к машине Серёга Баранов, напоследок крикнув начальнику колонны:
— Гусев! Ты когда-нибудь точно по морде огребёшь!
Я взял путёвку и пошёл к доктору.
— Выпивал с утра? — спросил доктор, занеся печать над путёвкой.
— С вечера, — поделился я.
— С вечера не считается, — сказал доктор и шлёпнул печать. — Бери литературу.
Я двинул к стеклянному корыту с литературой. Над ним, на стенке, висела бумажка «Это должен знать каждый водитель!».
Доктор у нас был списанный из какой-то больницы за пьянство. Каждый раз спрашивать «Выпивали?» ему было просто приятно. Руки у него тряслись. Раньше он работал гинекологом, но с такими руками его не то что вглубь женщины, его и к обычным людям даже снаружи подпускать было опасно. Вот он и устроился на комбинат нас по утрам продувать.
Однако, связи в больнице остались и литературу в стеклянном корыте доктор пополнял регулярно. Правда, вся литература сильно тематическая была. Среди того, что «должен знать каждый водитель», в корыте почти всегда лежали следующие издания:
— «Как самой пальпировать грудные железы»
— «Гигиена роженицы в сельской местности»
— «Влияние сифилиса на плод»
ну и так далее. Лично меня больше всего пугала листовка «Выделения: изменение цвета и запаха». Я это относил к своему КрАзу, из которого постоянно что-то текло, менялось и пахло.
А вообще, благодаря доктору с его корытом, водители седьмой автоколонны точно знали, например, «как подготовить себя к менопаузе» или «когда начинать прикормку младенца». И хотя младенцев никто не прикармливал — по стоянкам шлялись кобели, а не младенцы, — но запоминалась вся эта дамская галиматья почему-то сразу и надолго.
Единственное руководство, от которого был хоть какой-то практический толк — это «Диагностика синдрома Дауна в роддомах», да и то, если её применять исключительно к сотрудникам ГАИ, которых проклятый синдром, по нашим наблюдениям, время от времени накрывал если и не роддомами, то целыми батальонами.
***
…Зацепив навязанный доктором «Скудный цикл: мифы и реальность», я поехал на Новокировский, к траншее. Там уже лаялись Женька и бригадир строителей. А вдоль обочины стояли не только КрАЗы, но еще и Татры.
— Кто это? — спросил я про Татры.
— Чехи.
— Какие чехи?
— Из Чехословакии чехи. Чешские, допустим. А, может, словацкие. Я знаю? — ответил Завгородний. — Прислали на нашу голову. Это ж СЭВ. Вот их и прислали. А они работать хотят, придурки. У них социализма сорок лет всего, не отвыкли, видимо. Короче, думать надо, как от этих стахановцев отделаться.
Проблема, действительно, была серьёзной. Чехи хотели работать, то есть, возить туда-сюда разные полезные и бесполезные грузы. Например, землю. Но все места, куда б можно было её отвезти, в Москве и окрестностях официально давно закрыли.
Мы как-то крутились: то на детскую площадку в новостройках 16 тонн мусора высыпешь, то в пруд какой-нибудь. А когда на Яузе осенью сразу десять фонарей погасло, так мы за две ночи бригадой до середины завалили речку бетонными обломками. Прямо как из кинохроники «Перекрытие Енисея». Потом пароходами это всё вывозили куда-то, не знаю куда.
— Слушай! — сказал Женька прорабу. — Может, хоть не весь грунт вывозить, а? Тебе ж эту траншею засыпать через месяц.
— Не мне, — сказал прораб. — Они найдут чем засыпать. А мне надо, чтоб ты вывез. Неужели никому грунт не нужен?
— А кому? — развёл руками Женька. — Не чернозём же.
В декабре на Щёлковской рушили старые дома. Раздолбили шаром, потом запустили наверх экскаватор. Сенька, который экскаватором рулил, мог на своей шарманке что хочешь вытворить. Накидал себе ковшом горку, заехал по ней на второй этаж и давай остатки третьего доламывать. Потом всё это нам в кузова покидал. Я говорю: «Сделай что-нибудь — из кузова арматура во все стороны торчит». Сенька в пять минут зубьями ковша все арматурины наверх загнул. Мастер!
Тут прораб из соседнего двора нарисовался. Вы, говорит, ломаете, а я за углом строю. И какой-то дурак чернозём завез для клумб. Куда он мне зимой? — только мешается! Может, заберёте? По пятёрке на КрАЗ, нормальные деньги. А они новый к весне привезут.
Сенька накидал нам чернозёма поверх обломков, прораб спасибо сказал, дал по пятёрке и поехали мы на Медвежьи Озёра (всегда туда кидали, если ближе ничего не было). А по пути мужик на «Запорожце». Темно уже. Ребята, говорит, не в службу, а в дружбу: можете мне это на огород скинуть? Тут недалеко. Десять рублей за машину.
Это я уже потом, на базе, детали узнал. С мужиком Витька Овсянников говорил. Точнее, не так: говорил мужик. Заискивал, кланялся, деньги совал. А Витька как скала стоял. Кремень. Ни слова не проронил, кивнул только. Ну и двадцатку в карман сунул.
До Медвежьих мы тогда не доехали. Мужик ворота на огород открыл, говорит: «Я в дом пойду, утром разберусь, что к чему». Выкинули мы всё и в Москву вернулись.
Я потом Витьку спросил, когда свою десятку забирал:
— Овсянников! А что это мы сделали? У него ж на огороде теперь тридцать тонн бетона в кубиках, не считая арматуры.
Витька плечами пожал, говорит:
— Сам хотел. Я ж молчал. Наверно, он думал, там сплошной чернозём. Он же не знал, что мы обломки на Озёра тянем.
— А ты ему почему не сказал?
— А он спрашивал? Он говорит: «Скинете?» — я киваю: «Скинем». Отстань! Я его что — обманывал? Он, по ходу, вообще решил, что я немой. А десятка на дороге не валяется…
Честно говоря, десятка эта ничего не значила. По утрам бригада собиралась у КрАЗа Завгороднего и обсуждала варианты заработка. На государство мы работали от силы дня три-четыре в месяц. Ладно, если неделю. Остальные время — на себя. Ну, и дней десять просто стояли на базе. Один КрАЗ отправляли за пивом и водкой. Потом отдыхали, чтоб жадность в себе не развивать.
Можно было вообще никуда не ездить. Путёвка стоила 14 рублей в день. Если выехал за ворота, отдавал бригадиру рубль. Если стоял весь день — 4 рубля. Червонец тебе так и так оставался. Плюс премия за ударный труд.
Это всё я не сразу понял. Сначала ездил куда пошлют. Называлось — «по учёту». Сколько наездил — столько получил. А простои, отсутствие экскаваторов, запои прорабов и трактористов никого не волновали. 150 рублей в месяц выгонишь и не больше. Выезд с базы — в 7.00, возвращение — в 19.00. Завгородний правильно сказал: «После революции по восемь часов работали. Сейчас другое время».
А потом Овсянников у меня в кабине нашёл Оруэлла на английском.
— Ты чё, — говорит, — правда понимаешь, что тут написано или это у тебя понты такие?
— Понимаю, — говорю.
— А ну прочти!
Я прочел.
— А как по-ихнему «пошёл нах» будет?
Я сказал. Витька подумал и говорит:
— А меня научишь?
— Тебе только «пошёл нах» или вообще?
— Вообще.
Я задумался. Учить я не умею. Ученики меня бесят. А учить водителя КрАЗа читать в оригинале Animal Farm, по-моему, полная антиутопия. Но Овсянников мои раздумья оценил по-своему.
— Слышь, стажёр! — дернул он меня за рукав. — Ты меня и Серёгу Баранова вот это… (он кивнул на книжку), а мы тебе — новый грузовик и комплексную бригаду. Идёт?
— Sounds like a deal! — присвистнул я.
— Сколько ж у них «пошёл нахов»! — удивился Витька. — И все по-разному…
***
…Над ремзоной висело громадное дацзыбао — «Комплексная бригада — Школа коммунизма!». И очень это было похоже на правду: белые валенки Завгороднего, простаивающие неделями новые грузовики, водка рекой и пиво озёрами — чем не коммунизм?
— Едешь до светофора с чехами, — объяснял Женька. — На светофоре отрываешься. Дальше в Балашиху, сбор возле горы. Ну, а там по обстоятельствам.
***
…КрАЗ — удивительная машина: три раза у меня отваливался кардан, два раза пополам лопался гидрошток рулевого управления, один раз с задней оси отлетели оба колеса. И каждый раз это сходило с рук. Никого не убил.
— Если понимаешь, что кто-то под колёса летит, не тормози нах, дави до конца, — втолковывал Овсянников. — Машина у тебя 12 тонн и груза столько же. Всё равно покалечишь. За мёртвых дадут пять лет, отсидишь три. А так, нах, всю жизнь будешь им на лекарства работать.
Овсянников официально считался моим наставником и учил жизни, как мог.
Как сделать, чтоб кардан не отрывался, инженеры в середине пятидесятых ещё не знали. А вот, чтоб он падал точно в сделанную для него выемку на лонжероне рамы — это пожалуйста, на это у них смекалки хватило. Оторванные колёса в полчаса присобачивались к оси неким похожим на железного осьминога устройством, которое называлось «Приспособление». Приходишь в ремзону, говоришь «Дайте Приспособление» и получаешь вещь. Главное, сказать с большой буквы. И ещё найти, куда колёса улетели.
***
…Две Татры шли точно за мной, то исчезая, то появляясь в зеркалах. Несколько светофоров я держал их рядом, выжидая момент. Потом увидел далеко от себя зелёный, сбросил скорость и начал подбираться к перекрёстку. На жёлтом воткнул пятую, КрАЗ взревел, оставляя за собой чёрное облако не успевающей сгореть соляры, и пролетел светофор перед самым красным.
Окутанные моим дымом чехи встали как вкопанные. «Европа! — подумал я. — Научили дураков ездить по правилам…»
…В Балашихе была гора. Офигенная гора, вся из мусора, который мы туда навезли. Вот не знаю, есть этот Монблан сейчас или его разломали. Тогда был. И ходили слухи, что, когда он сам по себе утопчется, из него сделают горнолыжный курорт Шамони-2. Наверх, как и положено горе, вёл серпантин. Перед въездом Овсянников предупредил:
— Там бульдозер ползает. Главное — не дать ему опомниться, а то придётся рубль платить. Дури у него больше, чем у нас. Плюс гусеницы. Но если прижать между гусеницей и ножом, никуда он не денется. Сначала я держу, а ты скидываешь, потом меняемся. Только не дай ему развернуться, а то он нас с горы сбросит. Поехали!
В конце серпантина я глянул вниз. Балашихи не было. Там плыли облака и летали вороны. Из-под облаков гавкали собаки.
Выскочив наверх, Витька рванул к трактору, медленно ровнявшему край горы. Тракторист заметил КрАЗ в последний момент и дернулся было на нас, но Витька с грохотом уже врезался ему своим бампером в балку ножа. Трактор заревел, как будто его ранили. Восемь задних колес КрАЗа отчаянно рыли землю, удерживая бульдозер у края.
— Кидай! — заорал мне Овсянников.
Я выбросил груз и, поставив кузов на спуск, помчался к месту битвы.
— Давай!
Витькин грузовик резко сдал назад, а я с разгона воткнулся в трактор.
— Руууууббббльььь! — завыл тракторист, дёргая рычаги.
Нога давила на газ, а рука шарила в бардачке, перебирая литературу. Гора покрылась дымом. Наконец я нашёл то, что искал. Мимо, мигая фарами, пролетел и ухнул на Балашиху Овсянников. Я резко сдал назад. Дело было сделано.
— Руууууббббльььь! — опять донеслось из трактора.
Я выпрыгнул из кабины и, подойдя к нему, бросил в раскрытую дверь «Послеродовой психоз. Причины и лечение».
— В следующий раз не бесись, — присоветовал я.
Тракторист взглянул на название и трактор заглох. Я уехал.
…Татры стояли на Новокировском.
— Вы куда делись, земляки? — приветливо спросил я у чехов.
— Светофор, — ответили чехи.
— Да ладно, — махнул я рукой, — кто в Москве на светофоры смотрит? Я вон разворачиваюсь, так трамваи останавливаются. Привыкайте, тут не Европа…
Чехи только вздохнули.
***
В обед я сидел с куском колбасы в кабине и читал что-то зажигательное про клауроз вульвы. В дверь постучали. Я кинул вульву на торпедо, к «Контрацепции при кормлении грудью», вынул из бардачка учебник Бонка и сбросил с двери крючок. Держа в руках тетрадки, ко мне забрались Витька с Серёгой.
— Ну как новая машина? — спросил Овсянников оглядываясь.
— Хорошая. Ещё б карданы не падали…
— Так не бывает, чего захотел.
Витька оглядел кабину, потыкал крышу:
— Да не, нормально всё, только обои надо хорошие купить. КрАЗ без обоев плохо. И замки нормальные врезать, фигурные. Не век же тебе ездить с крючками на дверях…
…У водителей КрАЗов существовала своя эстетика. В деревянные двери кабины врезались красивые квартирные замки, иногда не один, а сразу несколько. Хозяин машины перебирал связку ключей, стоя у кабины, и открывал самосвал будто любимую дачу.
Изнутри кабина запиралась на латунные шпингалеты. Сиденья обшивались плюшем с бахромой. По периметру остекления надо было вставить копеечки. Кабина в ширину была чуть не три метра, копеек на неё уходило рублей на пять.
Но самое главное — крыша и задняя стенка. Их полагалось оклеивать обоями «под кирпич» или под «камень». Ощущение после оклейки такое, что едешь не в кабине, а в камине. А учитывая, что мы и так всегда были покрыты копотью от солярки, самое нам, трубочистам, и место было, что в камине.
У представителей консервативного крыла автобазы интерьер дополнялся Сталиным. Его чёрно-белое изображение, раскрашенное вручную, полагалось держать на лобовом стекле.
Вождь, неумело размалёванный розовым и сиреневым, смотрелся не лучше вокзальной проститутки, попавшей под дождь. Он имел яркие губы, признаки чахотки на розовых щеках и игриво таращился сквозь стекло васильковыми глазами. Усы у него были сиреневыми.
Легкомысленным видом генералиссимус сильно снижал уверенность в победе коммунизма. Тем более, в одном отдельно взятом КрАЗе. Засунутая доктором за Сталина в порядке «профилактических бесед с водителями» брошюра «Когда идти к гинекологу?» воспоминаний об Курской битве тоже не навевала.
— Как ты ту букву назвал? — спросил Витька. — Которая «нах»…
— Она не «нах», она «эйч», сколько повторять! Давай текст рассказывай.
Витька поднял глаза к потолку, а Серёга зашуршал тетрадкой. Я тоже глянул на потолок.
«Надо бы обои в цветочек, — подумалось мне. — Или коров каких-нибудь романтичных».
***
…В бригаде было двенадцать человек. Я — двенадцатый. Десять человек хотя бы по разу за что-то отсидели, а Серёга Баранов был депутат.
— Сяду, — обнадёживал он. — Гусеву морду набью и сяду. А то все люди как люди…
— У меня вчера трещотки на тормозах оборвались, — сообщил я.
— И?
— Что «и»?! Машина на склоне, гололёд, передо мной автобус с людьми. Руки этим слесарям поотрывать…
— Как вывернулся?
— По краю оврага. Тонн пять щебёнки слетело. Всё, что до бортов — в пропасть. У тебя ход на слесарей есть?
— Думать надо. Деньги им не нужны. Им что-нибудь особенное бы…
…Деньги никому были не нужны. Утром мы заезжали на комбинат ЖБИ, брали на каждую машину по две бетонных плиты, везли в Подмосковье. Этим, на комбинате, никакой разницы, лишь бы печать правильная стояла. А печатей у Завгороднего в бардачке целый мешок и все правильные. Рубль с путёвки и каждый доволен.
Плиты на дачах улетали за двести рублей каждая. Одна ходка и четыреста в кармане. Ну, мент остановит, дашь ему полтинник, чтоб не ныл. Всё равно — триста пятьдесят. За день. А у главного инженера в месяц сто тридцать. Вопрос: зачем вообще работать?
Но такой коммунизм был только в комплексных бригадах, высших школах этого самого коммунизма. Главное, чтоб у тебя совпадал километраж. Каждый день на спидометре должно было прибавляться 370 километров. Наездить столько по Москве на карьерном самосвале ни один Шумахер не смог бы.
Километраж, понятно, накручивали. Линейный контроль это осознавал и своё государственное ухо держал востро. Каждый раз после того, как «линейка» кого-то накрывала, автоколонна дня на три-четыре вставала колом.
Никто никуда не ездил. Серёга рассказывал, за что он будет бить морду Гусеву. Все ходили туда-сюда по базе и тихо выпивали, а в прокуренной комнатке слесарей колдовали лучшие умы ремзоны. Их задачей было придумать новый способ подкручивания. Решение в конце концов находилось и на общей технической конференции главный рем-шаман объяснял:
— Моторчик от дворников. Два проводка. Этот вон на ту клемму, второй — на массу. Тут — замедлитель, чтоб не перекрутить.
КрАЗы снова выезжали в город, а «линейка», глядя на то, как нагло мы разрешаем им проверять приборы, мучительно думала, что ж мы ещё такого изобрели.
— Главное, что премия добавляется, — говорили водилы.
Это было самое серьёзное изобретение школы коммунизма с тех пор, как человечество вообще выдумало арифметику. Следите за мыслью! Тут просто так не получится, тут счёты нужны. Объясняю!
У меня в баке 225 литров топлива. На предполагаемые 370 километров я должен потратить из них примерно 140 литров. Минимум.
225 — 140 = 85 литров. Столько у меня должен вечером отметить механик на въезде, когда я заправляюсь.
Но проехал я лишь 150 километров. И, соответственно сжёг всего 60 литров солярки.
225 — 60 = 165 литров. Столько у меня реально остаётся в баке.
165 (реальные) — 85 (предполагаемые) = 80 литров.
80 литров — это солярка, которую непонятно куда девать. Её не должно быть. Можно её слить на землю. Вернее, её обязательно надо слить, чтоб никого не подвести и чтоб засчитались мои виртуальные 370 километров.
Но! — я сливаю не все 80 литров! В землю каждый день уходило литров 60-65. Получается, я потратил на 15-20 литров меньше, чем был должен по всем расчетам.
Так вот! — за эти ежедневные 15-20 оставленных сверх виртуальной нормы литров при слитых на землю шестидесяти мне каждый месяц полагалась «премия за экономию топлива»!!!
Ещё раз, вкратце тем, кто не понял: езжу меньше, солярка — в землю, а премия — за экономию топлива. С ума сойти от такого коммунизма!
Сообразив, что если один я сливаю в месяц полторы тонны топлива, то все 700 машин комбината льют его уже целыми составами, я пристал к бригадиру.
— А страна так не рухнет? — спросил я его.
— До сих пор не рухнула, — отрезал Завгородний. — У тебя арифметика, а в стране плановая экономика. Нам на зоне лекцию читали. Всё предусмотрено. Ты, главное, не воруй социалистическую собственность. Я за это пять лет тянул, воровать навек зарёкся. И тебе не советую.
— А солярка — не социалистическая собственность? — удивился я.
— С чего бы? — в свою очередь удивился Женька. — Ты чайник кипятишь, пар идёт?
— Идёт.
— Правильно. А потом от этого дожди. И вот так вот оно всё по кругу получается…
— А солярка при чём?
— Ну, как причём?! Из земли добыли — в землю слили. Надо — опять добудут. Ты что, про чайник ничего не понял?..
…to be finished…
PHIL SUZEMKA
В тот год нам американцы страну разваливали. А у нас и своих забот было выше крыши, так что не доглядели, как они под крепкий советский монастырь свою жирную свинью засовывают. Не до того было…
…Показав на гору грунта, прораб сказал Женьке Завгороднему:
— Вывози её!
И рукой махнул.
— Может, понадобится ещё? — спросил Женька. — Зачем вывозить?
Это он из интереса, на крик не лез. Ответа и не ждал, в общем.
— Тебя не спросили, — сказал прораб, — вывози на хер, к ночи чтоб не было…
Женька кивнул и ткнул нам рукой в сторону своего КрАЗа. Самосвал у Женьки был новый. И валенки белые. Умный человек по одним валенкам понимал — на свалки Женька не ездит. Он вообще ничего не возил — у него даже кузов изнутри был свежей краской покрашен, чтоб всем всё ясно было. Женька туда морду иногда сунет, посмотрит: чисто. Валенки свои белые отряхнёт и лезет в кабину. Бригадир!
…Права я получал на Хуторе. Ездить там особо не научишься: корову объехал, считай, научился. В армии начальство за голову хваталось, глядя на мои хуторские выкрутасы. Но для того она и армия, чтоб учиться. Первый ГАЗ-69 я угробил, второй соорудил с нуля. Начиная с рамы. По крайней мере, руками всё узнал. Коробку передач потом собирал с завязанными глазами на время.
На чём только не работал. Иногда вспоминаю все свои машины, повторяю алгоритмы включения передач, расположение рычагов, количество игольчатых подшипников в каком-нибудь хвостовике. Машин было много, но любимыми остались грузовики, а из них всех — КрАЗ.
…Гусев мне сказал:
— Машина у тебя особенная, в арктическом исполнении, гордись. Не просто КрАЗ-256Б, а 256Б-С1. То есть, Север-1.
Я забрал ключи и пошел на стоянку гордиться. Арктический зверь стоял облупленный, помятый со всех сторон, с врезанным в деревянную дверь навесным замком. Ничего особо северного я в нем не нашел. Ни шкурой белого медведя он не был оторочен, ни лыж у него не нашлось. «Наверно, там печка сильная», подумал я и полез в кабину.
Печки как раз не было. На КрАЗы ее вообще не ставили. Машину изобрели в пятидесятых, кто тогда о печке думал?
— Гусев! — спросил я. — А что в ней арктического?
— Как что?! — сказал Гусев. — На ней резина стояла арктическая. Только она в первое же лето от жары стёрлась. Ещё лет десять назад.
— А гордиться мне чем? Хоть бы печку поставили…
— Езжай грунт вывозить, умник, — посоветовал Гусев. — Завгородний уже там.
…На Новокировском я бывал и раньше. Стройбанк стран СЭВ мрачно бросал на город блики своими тонированными в медь окнами. Перед зданием пролегала здоровущая, метра четыре диаметром, траншея. Нас прислали вывозить грунт.
— Делать им нечего, — сказал Женька Завгородний. — Мне вон люди накладные подогнали на вывоз плит. Дачники под Звенигородом плиты ждут, по 200 рубчиков плита, а я тут землю за 14 рублей вози!
— Хоть три-то дня в месяц можно на государство поработать, Завгородний? — с укором спросил Гусев.
Женька сплюнул и, разметая снег белыми валенками, отправился к своему VIP-самосвалу. За ним двинулся к машине Серёга Баранов, напоследок крикнув начальнику колонны:
— Гусев! Ты когда-нибудь точно по морде огребёшь!
Я взял путёвку и пошёл к доктору.
— Выпивал с утра? — спросил доктор, занеся печать над путёвкой.
— С вечера, — поделился я.
— С вечера не считается, — сказал доктор и шлёпнул печать. — Бери литературу.
Я двинул к стеклянному корыту с литературой. Над ним, на стенке, висела бумажка «Это должен знать каждый водитель!».
Доктор у нас был списанный из какой-то больницы за пьянство. Каждый раз спрашивать «Выпивали?» ему было просто приятно. Руки у него тряслись. Раньше он работал гинекологом, но с такими руками его не то что вглубь женщины, его и к обычным людям даже снаружи подпускать было опасно. Вот он и устроился на комбинат нас по утрам продувать.
Однако, связи в больнице остались и литературу в стеклянном корыте доктор пополнял регулярно. Правда, вся литература сильно тематическая была. Среди того, что «должен знать каждый водитель», в корыте почти всегда лежали следующие издания:
— «Как самой пальпировать грудные железы»
— «Гигиена роженицы в сельской местности»
— «Влияние сифилиса на плод»
ну и так далее. Лично меня больше всего пугала листовка «Выделения: изменение цвета и запаха». Я это относил к своему КрАзу, из которого постоянно что-то текло, менялось и пахло.
А вообще, благодаря доктору с его корытом, водители седьмой автоколонны точно знали, например, «как подготовить себя к менопаузе» или «когда начинать прикормку младенца». И хотя младенцев никто не прикармливал — по стоянкам шлялись кобели, а не младенцы, — но запоминалась вся эта дамская галиматья почему-то сразу и надолго.
Единственное руководство, от которого был хоть какой-то практический толк — это «Диагностика синдрома Дауна в роддомах», да и то, если её применять исключительно к сотрудникам ГАИ, которых проклятый синдром, по нашим наблюдениям, время от времени накрывал если и не роддомами, то целыми батальонами.
…Зацепив навязанный доктором «Скудный цикл: мифы и реальность», я поехал на Новокировский, к траншее. Там уже лаялись Женька и бригадир строителей. А вдоль обочины стояли не только КрАЗы, но еще и Татры.
— Кто это? — спросил я про Татры.
— Чехи.
— Какие чехи?
— Из Чехословакии чехи. Чешские, допустим. А, может, словацкие. Я знаю? — ответил Завгородний. — Прислали на нашу голову. Это ж СЭВ. Вот их и прислали. А они работать хотят, придурки. У них социализма сорок лет всего, не отвыкли, видимо. Короче, думать надо, как от этих стахановцев отделаться.
Проблема, действительно, была серьёзной. Чехи хотели работать, то есть, возить туда-сюда разные полезные и бесполезные грузы. Например, землю. Но все места, куда б можно было её отвезти, в Москве и окрестностях официально давно закрыли.
Мы как-то крутились: то на детскую площадку в новостройках 16 тонн мусора высыпешь, то в пруд какой-нибудь. А когда на Яузе осенью сразу десять фонарей погасло, так мы за две ночи бригадой до середины завалили речку бетонными обломками. Прямо как из кинохроники «Перекрытие Енисея». Потом пароходами это всё вывозили куда-то, не знаю куда.
— Слушай! — сказал Женька прорабу. — Может, хоть не весь грунт вывозить, а? Тебе ж эту траншею засыпать через месяц.
— Не мне, — сказал прораб. — Они найдут чем засыпать. А мне надо, чтоб ты вывез. Неужели никому грунт не нужен?
— А кому? — развёл руками Женька. — Не чернозём же.
В декабре на Щёлковской рушили старые дома. Раздолбили шаром, потом запустили наверх экскаватор. Сенька, который экскаватором рулил, мог на своей шарманке что хочешь вытворить. Накидал себе ковшом горку, заехал по ней на второй этаж и давай остатки третьего доламывать. Потом всё это нам в кузова покидал. Я говорю: «Сделай что-нибудь — из кузова арматура во все стороны торчит». Сенька в пять минут зубьями ковша все арматурины наверх загнул. Мастер!
Тут прораб из соседнего двора нарисовался. Вы, говорит, ломаете, а я за углом строю. И какой-то дурак чернозём завез для клумб. Куда он мне зимой? — только мешается! Может, заберёте? По пятёрке на КрАЗ, нормальные деньги. А они новый к весне привезут.
Сенька накидал нам чернозёма поверх обломков, прораб спасибо сказал, дал по пятёрке и поехали мы на Медвежьи Озёра (всегда туда кидали, если ближе ничего не было). А по пути мужик на «Запорожце». Темно уже. Ребята, говорит, не в службу, а в дружбу: можете мне это на огород скинуть? Тут недалеко. Десять рублей за машину.
Это я уже потом, на базе, детали узнал. С мужиком Витька Овсянников говорил. Точнее, не так: говорил мужик. Заискивал, кланялся, деньги совал. А Витька как скала стоял. Кремень. Ни слова не проронил, кивнул только. Ну и двадцатку в карман сунул.
До Медвежьих мы тогда не доехали. Мужик ворота на огород открыл, говорит: «Я в дом пойду, утром разберусь, что к чему». Выкинули мы всё и в Москву вернулись.
Я потом Витьку спросил, когда свою десятку забирал:
— Овсянников! А что это мы сделали? У него ж на огороде теперь тридцать тонн бетона в кубиках, не считая арматуры.
Витька плечами пожал, говорит:
— Сам хотел. Я ж молчал. Наверно, он думал, там сплошной чернозём. Он же не знал, что мы обломки на Озёра тянем.
— А ты ему почему не сказал?
— А он спрашивал? Он говорит: «Скинете?» — я киваю: «Скинем». Отстань! Я его что — обманывал? Он, по ходу, вообще решил, что я немой. А десятка на дороге не валяется…
Честно говоря, десятка эта ничего не значила. По утрам бригада собиралась у КрАЗа Завгороднего и обсуждала варианты заработка. На государство мы работали от силы дня три-четыре в месяц. Ладно, если неделю. Остальные время — на себя. Ну, и дней десять просто стояли на базе. Один КрАЗ отправляли за пивом и водкой. Потом отдыхали, чтоб жадность в себе не развивать.
Можно было вообще никуда не ездить. Путёвка стоила 14 рублей в день. Если выехал за ворота, отдавал бригадиру рубль. Если стоял весь день — 4 рубля. Червонец тебе так и так оставался. Плюс премия за ударный труд.
Это всё я не сразу понял. Сначала ездил куда пошлют. Называлось — «по учёту». Сколько наездил — столько получил. А простои, отсутствие экскаваторов, запои прорабов и трактористов никого не волновали. 150 рублей в месяц выгонишь и не больше. Выезд с базы — в 7.00, возвращение — в 19.00. Завгородний правильно сказал: «После революции по восемь часов работали. Сейчас другое время».
А потом Овсянников у меня в кабине нашёл Оруэлла на английском.
— Ты чё, — говорит, — правда понимаешь, что тут написано или это у тебя понты такие?
— Понимаю, — говорю.
— А ну прочти!
Я прочел.
— А как по-ихнему «пошёл нах» будет?
Я сказал. Витька подумал и говорит:
— А меня научишь?
— Тебе только «пошёл нах» или вообще?
— Вообще.
Я задумался. Учить я не умею. Ученики меня бесят. А учить водителя КрАЗа читать в оригинале Animal Farm, по-моему, полная антиутопия. Но Овсянников мои раздумья оценил по-своему.
— Слышь, стажёр! — дернул он меня за рукав. — Ты меня и Серёгу Баранова вот это… (он кивнул на книжку), а мы тебе — новый грузовик и комплексную бригаду. Идёт?
— Sounds like a deal! — присвистнул я.
— Сколько ж у них «пошёл нахов»! — удивился Витька. — И все по-разному…
…Над ремзоной висело громадное дацзыбао — «Комплексная бригада — Школа коммунизма!». И очень это было похоже на правду: белые валенки Завгороднего, простаивающие неделями новые грузовики, водка рекой и пиво озёрами — чем не коммунизм?
— Едешь до светофора с чехами, — объяснял Женька. — На светофоре отрываешься. Дальше в Балашиху, сбор возле горы. Ну, а там по обстоятельствам.
…КрАЗ — удивительная машина: три раза у меня отваливался кардан, два раза пополам лопался гидрошток рулевого управления, один раз с задней оси отлетели оба колеса. И каждый раз это сходило с рук. Никого не убил.
— Если понимаешь, что кто-то под колёса летит, не тормози нах, дави до конца, — втолковывал Овсянников. — Машина у тебя 12 тонн и груза столько же. Всё равно покалечишь. За мёртвых дадут пять лет, отсидишь три. А так, нах, всю жизнь будешь им на лекарства работать.
Овсянников официально считался моим наставником и учил жизни, как мог.
Как сделать, чтоб кардан не отрывался, инженеры в середине пятидесятых ещё не знали. А вот, чтоб он падал точно в сделанную для него выемку на лонжероне рамы — это пожалуйста, на это у них смекалки хватило. Оторванные колёса в полчаса присобачивались к оси неким похожим на железного осьминога устройством, которое называлось «Приспособление». Приходишь в ремзону, говоришь «Дайте Приспособление» и получаешь вещь. Главное, сказать с большой буквы. И ещё найти, куда колёса улетели.
…Две Татры шли точно за мной, то исчезая, то появляясь в зеркалах. Несколько светофоров я держал их рядом, выжидая момент. Потом увидел далеко от себя зелёный, сбросил скорость и начал подбираться к перекрёстку. На жёлтом воткнул пятую, КрАЗ взревел, оставляя за собой чёрное облако не успевающей сгореть соляры, и пролетел светофор перед самым красным.
Окутанные моим дымом чехи встали как вкопанные. «Европа! — подумал я. — Научили дураков ездить по правилам…»
…В Балашихе была гора. Офигенная гора, вся из мусора, который мы туда навезли. Вот не знаю, есть этот Монблан сейчас или его разломали. Тогда был. И ходили слухи, что, когда он сам по себе утопчется, из него сделают горнолыжный курорт Шамони-2. Наверх, как и положено горе, вёл серпантин. Перед въездом Овсянников предупредил:
— Там бульдозер ползает. Главное — не дать ему опомниться, а то придётся рубль платить. Дури у него больше, чем у нас. Плюс гусеницы. Но если прижать между гусеницей и ножом, никуда он не денется. Сначала я держу, а ты скидываешь, потом меняемся. Только не дай ему развернуться, а то он нас с горы сбросит. Поехали!
В конце серпантина я глянул вниз. Балашихи не было. Там плыли облака и летали вороны. Из-под облаков гавкали собаки.
Выскочив наверх, Витька рванул к трактору, медленно ровнявшему край горы. Тракторист заметил КрАЗ в последний момент и дернулся было на нас, но Витька с грохотом уже врезался ему своим бампером в балку ножа. Трактор заревел, как будто его ранили. Восемь задних колес КрАЗа отчаянно рыли землю, удерживая бульдозер у края.
— Кидай! — заорал мне Овсянников.
Я выбросил груз и, поставив кузов на спуск, помчался к месту битвы.
— Давай!
Витькин грузовик резко сдал назад, а я с разгона воткнулся в трактор.
— Руууууббббльььь! — завыл тракторист, дёргая рычаги.
Нога давила на газ, а рука шарила в бардачке, перебирая литературу. Гора покрылась дымом. Наконец я нашёл то, что искал. Мимо, мигая фарами, пролетел и ухнул на Балашиху Овсянников. Я резко сдал назад. Дело было сделано.
— Руууууббббльььь! — опять донеслось из трактора.
Я выпрыгнул из кабины и, подойдя к нему, бросил в раскрытую дверь «Послеродовой психоз. Причины и лечение».
— В следующий раз не бесись, — присоветовал я.
Тракторист взглянул на название и трактор заглох. Я уехал.
…Татры стояли на Новокировском.
— Вы куда делись, земляки? — приветливо спросил я у чехов.
— Светофор, — ответили чехи.
— Да ладно, — махнул я рукой, — кто в Москве на светофоры смотрит? Я вон разворачиваюсь, так трамваи останавливаются. Привыкайте, тут не Европа…
Чехи только вздохнули.
В обед я сидел с куском колбасы в кабине и читал что-то зажигательное про клауроз вульвы. В дверь постучали. Я кинул вульву на торпедо, к «Контрацепции при кормлении грудью», вынул из бардачка учебник Бонка и сбросил с двери крючок. Держа в руках тетрадки, ко мне забрались Витька с Серёгой.
— Ну как новая машина? — спросил Овсянников оглядываясь.
— Хорошая. Ещё б карданы не падали…
— Так не бывает, чего захотел.
Витька оглядел кабину, потыкал крышу:
— Да не, нормально всё, только обои надо хорошие купить. КрАЗ без обоев плохо. И замки нормальные врезать, фигурные. Не век же тебе ездить с крючками на дверях…
…У водителей КрАЗов существовала своя эстетика. В деревянные двери кабины врезались красивые квартирные замки, иногда не один, а сразу несколько. Хозяин машины перебирал связку ключей, стоя у кабины, и открывал самосвал будто любимую дачу.
Изнутри кабина запиралась на латунные шпингалеты. Сиденья обшивались плюшем с бахромой. По периметру остекления надо было вставить копеечки. Кабина в ширину была чуть не три метра, копеек на неё уходило рублей на пять.
Но самое главное — крыша и задняя стенка. Их полагалось оклеивать обоями «под кирпич» или под «камень». Ощущение после оклейки такое, что едешь не в кабине, а в камине. А учитывая, что мы и так всегда были покрыты копотью от солярки, самое нам, трубочистам, и место было, что в камине.
У представителей консервативного крыла автобазы интерьер дополнялся Сталиным. Его чёрно-белое изображение, раскрашенное вручную, полагалось держать на лобовом стекле.
Вождь, неумело размалёванный розовым и сиреневым, смотрелся не лучше вокзальной проститутки, попавшей под дождь. Он имел яркие губы, признаки чахотки на розовых щеках и игриво таращился сквозь стекло васильковыми глазами. Усы у него были сиреневыми.
Легкомысленным видом генералиссимус сильно снижал уверенность в победе коммунизма. Тем более, в одном отдельно взятом КрАЗе. Засунутая доктором за Сталина в порядке «профилактических бесед с водителями» брошюра «Когда идти к гинекологу?» воспоминаний об Курской битве тоже не навевала.
— Как ты ту букву назвал? — спросил Витька. — Которая «нах»…
— Она не «нах», она «эйч», сколько повторять! Давай текст рассказывай.
Витька поднял глаза к потолку, а Серёга зашуршал тетрадкой. Я тоже глянул на потолок.
«Надо бы обои в цветочек, — подумалось мне. — Или коров каких-нибудь романтичных».
…В бригаде было двенадцать человек. Я — двенадцатый. Десять человек хотя бы по разу за что-то отсидели, а Серёга Баранов был депутат.
— Сяду, — обнадёживал он. — Гусеву морду набью и сяду. А то все люди как люди…
— У меня вчера трещотки на тормозах оборвались, — сообщил я.
— И?
— Что «и»?! Машина на склоне, гололёд, передо мной автобус с людьми. Руки этим слесарям поотрывать…
— Как вывернулся?
— По краю оврага. Тонн пять щебёнки слетело. Всё, что до бортов — в пропасть. У тебя ход на слесарей есть?
— Думать надо. Деньги им не нужны. Им что-нибудь особенное бы…
…Деньги никому были не нужны. Утром мы заезжали на комбинат ЖБИ, брали на каждую машину по две бетонных плиты, везли в Подмосковье. Этим, на комбинате, никакой разницы, лишь бы печать правильная стояла. А печатей у Завгороднего в бардачке целый мешок и все правильные. Рубль с путёвки и каждый доволен.
Плиты на дачах улетали за двести рублей каждая. Одна ходка и четыреста в кармане. Ну, мент остановит, дашь ему полтинник, чтоб не ныл. Всё равно — триста пятьдесят. За день. А у главного инженера в месяц сто тридцать. Вопрос: зачем вообще работать?
Но такой коммунизм был только в комплексных бригадах, высших школах этого самого коммунизма. Главное, чтоб у тебя совпадал километраж. Каждый день на спидометре должно было прибавляться 370 километров. Наездить столько по Москве на карьерном самосвале ни один Шумахер не смог бы.
Километраж, понятно, накручивали. Линейный контроль это осознавал и своё государственное ухо держал востро. Каждый раз после того, как «линейка» кого-то накрывала, автоколонна дня на три-четыре вставала колом.
Никто никуда не ездил. Серёга рассказывал, за что он будет бить морду Гусеву. Все ходили туда-сюда по базе и тихо выпивали, а в прокуренной комнатке слесарей колдовали лучшие умы ремзоны. Их задачей было придумать новый способ подкручивания. Решение в конце концов находилось и на общей технической конференции главный рем-шаман объяснял:
— Моторчик от дворников. Два проводка. Этот вон на ту клемму, второй — на массу. Тут — замедлитель, чтоб не перекрутить.
КрАЗы снова выезжали в город, а «линейка», глядя на то, как нагло мы разрешаем им проверять приборы, мучительно думала, что ж мы ещё такого изобрели.
— Главное, что премия добавляется, — говорили водилы.
Это было самое серьёзное изобретение школы коммунизма с тех пор, как человечество вообще выдумало арифметику. Следите за мыслью! Тут просто так не получится, тут счёты нужны. Объясняю!
У меня в баке 225 литров топлива. На предполагаемые 370 километров я должен потратить из них примерно 140 литров. Минимум.
225 — 140 = 85 литров. Столько у меня должен вечером отметить механик на въезде, когда я заправляюсь.
Но проехал я лишь 150 километров. И, соответственно сжёг всего 60 литров солярки.
225 — 60 = 165 литров. Столько у меня реально остаётся в баке.
165 (реальные) — 85 (предполагаемые) = 80 литров.
80 литров — это солярка, которую непонятно куда девать. Её не должно быть. Можно её слить на землю. Вернее, её обязательно надо слить, чтоб никого не подвести и чтоб засчитались мои виртуальные 370 километров.
Но! — я сливаю не все 80 литров! В землю каждый день уходило литров 60-65. Получается, я потратил на 15-20 литров меньше, чем был должен по всем расчетам.
Так вот! — за эти ежедневные 15-20 оставленных сверх виртуальной нормы литров при слитых на землю шестидесяти мне каждый месяц полагалась «премия за экономию топлива»!!!
Ещё раз, вкратце тем, кто не понял: езжу меньше, солярка — в землю, а премия — за экономию топлива. С ума сойти от такого коммунизма!
Сообразив, что если один я сливаю в месяц полторы тонны топлива, то все 700 машин комбината льют его уже целыми составами, я пристал к бригадиру.
— А страна так не рухнет? — спросил я его.
— До сих пор не рухнула, — отрезал Завгородний. — У тебя арифметика, а в стране плановая экономика. Нам на зоне лекцию читали. Всё предусмотрено. Ты, главное, не воруй социалистическую собственность. Я за это пять лет тянул, воровать навек зарёкся. И тебе не советую.
— А солярка — не социалистическая собственность? — удивился я.
— С чего бы? — в свою очередь удивился Женька. — Ты чайник кипятишь, пар идёт?
— Идёт.
— Правильно. А потом от этого дожди. И вот так вот оно всё по кругу получается…
— А солярка при чём?
— Ну, как причём?! Из земли добыли — в землю слили. Надо — опять добудут. Ты что, про чайник ничего не понял?..
…to be finished…