«Девушка мела, как солдат после наряда…»
27 октября, 2024 3:20 пп
Валерий Зеленогорский
Игорь Бродский поделился
Валерий Зеленогорский:
Трое в лодке, не считая…
Онлайн-роман. Эпизод-4.
Сергеев искренне любовался женщиной, сидящей напротив, он мягко рукой накрыл диктофон и сказал, что ответит на все вопросы, но не под запись, они будут есть, и его чавканье на записи ему не понравится, давайте обедать и говорить без протокола, твердо изрек Сергеев. Она смутилась немного, но потом улыбнулась и согласилась, она целый день моталась по городу, не завтракала и хотела есть, а на столе столько вкусной еды, что она истекала слюнями, как её ротвейлер перед миской.
Он налил ей вина, а себе рюмочку водки и сказал что-то невыразимо приятное в духе грузинского тамады из фильма «Кавказская пленница».
Они стали есть, девушка мела, как солдат после наряда, ела пхали, сулугуни, закусывала всё это кинзой и еще какой-то травкой, имени которой он не знал и поэтому никогда не ел.
Он всегда ел только то, что знал, никаких гадов, никаких змей, акульих плавников в его рту не было, он ел простую русскую еду и восточную кухню народов СССР, всё к чему привык с детских лет.
Когда появились все эти заморские чудеса, у него не появилось желания даже пробовать это, он знал, что еда — это завтрашнее говно и поэтому относился к еде, как потребитель энергии, которую она несет; никаких гастрономических изысков в виде сопливых устриц или кролика фаршированного яйцами каймана ему даже видеть не хотелось, а не то, что пробовать. Пока она метала в себя, как в паровозную топку, гору еды, он вспомнил, как он перестал есть зелень.
Он когда-то был в тундре и сидел в яранге оленевода, там его угощали свежей тушей только что убитого оленя, мясо ела вся семья, родители отрезали свежие куски с сочащейся кровью и все ели, а самый маленький ел печень и почки, сердце, кстати, никто не ел, его бросили собакам.
Хозяин объяснил, что сердце есть нельзя, это грех, Сергеев подумал, а чем сердце хуже печени, но не спросил, постеснялся лезть в душу неуклюжими вопросами варвара.
Сергеев свежее мясо есть не стал, но одну вещь он решил уточнить и спросил.
— А не дикость ли есть сырое мясо, как дикие звери?
Оленевод удивился, тут нет никакой дикости, просто олень дает всё: шкуру, рога-копыта, мясо для пополнения сил, а в сыром мясе есть все, чтобы не болеть, ведь в тундре нет поликлиник, а во все времена эвенки ели оленя, и в нем всё, он — источник жизни и без него человеку тундры смерть.
А вот вы, на равнине, едите траву, овощи и корнеплоды, как копытные, значит что, вы тоже, как свиньи или коровы? Есть оленя предпочтительнее, чем траву, как жвачные.
Сергеев тогда понял в той яранге, что эвенкийский мудрец дал ему урок о цивилизованности разных народов.
Если северные народы перестанут жить вековым укладом, то они исчезнут, ведь советская власть пыталась изменить кочевой уклад, забирала детей в школы и интернаты, дети болели в городе от тоски, в отсутствии родителей они теряли почву под ногами и обрастали пороками городской цивилизации.
Тогда Сергеев понял, что обитатели саванны из какого-нибудь племени, без трусов и с копьем, счастливее и свободнее менеджера по продаже чипсов на съемной хате в Новогиреево, с кредитом на «Форд-фокус» и на стиральную машину с фронтальной загрузкой.
Съели харчо, покурили, а потом принесли тарелку с хинкали, с тонким тестом, перченым фаршем, с луком и бульоном внутри, который нужно было всасывать в себя, надкусывая в строго определенном месте, чтобы жир не тек на пальцы. Она не умела, и он с удовольствием показал на себе, как надо правильно потреблять эту вкуснятину. Она смешно оттопыривала губы, впиваясь в плоть изящного, как луковки башен Василия Блаженного.
Они почти не говорили, болтать за столом, когда такая еда на столе, не надо, а надо всё есть вовремя, а если болтать, то остынет и правильного кайфа уже не получишь.
Но обед закончился, подали чай, и тогда началась дуэль, где соперники, прощупывая друг друга, пытаются выведать про другого максимально возможную информацию, не задавая вопросов в лоб, заходя в нужные файлы как бы невзначай, чуть сбоку, сохраняя на лице крайнюю незаинтересованность.
Дальше будет…
Валерий Зеленогорский
Игорь Бродский поделился
Валерий Зеленогорский:
Трое в лодке, не считая…
Онлайн-роман. Эпизод-4.
Сергеев искренне любовался женщиной, сидящей напротив, он мягко рукой накрыл диктофон и сказал, что ответит на все вопросы, но не под запись, они будут есть, и его чавканье на записи ему не понравится, давайте обедать и говорить без протокола, твердо изрек Сергеев. Она смутилась немного, но потом улыбнулась и согласилась, она целый день моталась по городу, не завтракала и хотела есть, а на столе столько вкусной еды, что она истекала слюнями, как её ротвейлер перед миской.
Он налил ей вина, а себе рюмочку водки и сказал что-то невыразимо приятное в духе грузинского тамады из фильма «Кавказская пленница».
Они стали есть, девушка мела, как солдат после наряда, ела пхали, сулугуни, закусывала всё это кинзой и еще какой-то травкой, имени которой он не знал и поэтому никогда не ел.
Он всегда ел только то, что знал, никаких гадов, никаких змей, акульих плавников в его рту не было, он ел простую русскую еду и восточную кухню народов СССР, всё к чему привык с детских лет.
Когда появились все эти заморские чудеса, у него не появилось желания даже пробовать это, он знал, что еда — это завтрашнее говно и поэтому относился к еде, как потребитель энергии, которую она несет; никаких гастрономических изысков в виде сопливых устриц или кролика фаршированного яйцами каймана ему даже видеть не хотелось, а не то, что пробовать. Пока она метала в себя, как в паровозную топку, гору еды, он вспомнил, как он перестал есть зелень.
Он когда-то был в тундре и сидел в яранге оленевода, там его угощали свежей тушей только что убитого оленя, мясо ела вся семья, родители отрезали свежие куски с сочащейся кровью и все ели, а самый маленький ел печень и почки, сердце, кстати, никто не ел, его бросили собакам.
Хозяин объяснил, что сердце есть нельзя, это грех, Сергеев подумал, а чем сердце хуже печени, но не спросил, постеснялся лезть в душу неуклюжими вопросами варвара.
Сергеев свежее мясо есть не стал, но одну вещь он решил уточнить и спросил.
— А не дикость ли есть сырое мясо, как дикие звери?
Оленевод удивился, тут нет никакой дикости, просто олень дает всё: шкуру, рога-копыта, мясо для пополнения сил, а в сыром мясе есть все, чтобы не болеть, ведь в тундре нет поликлиник, а во все времена эвенки ели оленя, и в нем всё, он — источник жизни и без него человеку тундры смерть.
А вот вы, на равнине, едите траву, овощи и корнеплоды, как копытные, значит что, вы тоже, как свиньи или коровы? Есть оленя предпочтительнее, чем траву, как жвачные.
Сергеев тогда понял в той яранге, что эвенкийский мудрец дал ему урок о цивилизованности разных народов.
Если северные народы перестанут жить вековым укладом, то они исчезнут, ведь советская власть пыталась изменить кочевой уклад, забирала детей в школы и интернаты, дети болели в городе от тоски, в отсутствии родителей они теряли почву под ногами и обрастали пороками городской цивилизации.
Тогда Сергеев понял, что обитатели саванны из какого-нибудь племени, без трусов и с копьем, счастливее и свободнее менеджера по продаже чипсов на съемной хате в Новогиреево, с кредитом на «Форд-фокус» и на стиральную машину с фронтальной загрузкой.
Съели харчо, покурили, а потом принесли тарелку с хинкали, с тонким тестом, перченым фаршем, с луком и бульоном внутри, который нужно было всасывать в себя, надкусывая в строго определенном месте, чтобы жир не тек на пальцы. Она не умела, и он с удовольствием показал на себе, как надо правильно потреблять эту вкуснятину. Она смешно оттопыривала губы, впиваясь в плоть изящного, как луковки башен Василия Блаженного.
Они почти не говорили, болтать за столом, когда такая еда на столе, не надо, а надо всё есть вовремя, а если болтать, то остынет и правильного кайфа уже не получишь.
Но обед закончился, подали чай, и тогда началась дуэль, где соперники, прощупывая друг друга, пытаются выведать про другого максимально возможную информацию, не задавая вопросов в лоб, заходя в нужные файлы как бы невзначай, чуть сбоку, сохраняя на лице крайнюю незаинтересованность.
Дальше будет…