«ДЕВОЧКИ, ДАВАЙТЕ ПЛАКАТЬ ОРГАНИЗОВАННО!.. «

19 мая, 2018 9:06 дп

Tanya Loskutova

Tanya Loskutova,

 

— Так говорила училка испанского, когда умер Сталин.

Она бодрым шагом вошла в класс и расчистила стол для своей головы. Потом,
не глядя на нас, с умеренным стуком уронила голову на стол. Ещё, каким-то предостерегающим жестом подняла ладошку, как бы говоря: «Молчите, молчите, не сейчас…»

А мы и так молчали. У нас перед ней было уже два урока. И две другие училки
тоже роняли головы. А потом делали горлом глотательные движения, это называлось
«проглотить комок в горле», и говорили:
— Девочки, сегодня у нас большое горе… Умер наш дорогой товарищ Сталин…»

Мне нравилось, когда кто- нибудь умирал…

Даже если не такой великий.

Даже если спекулянтка с третьего этажа, тётя Паша.

Взрослые становились тихие и ласковые…

Они с удовольствием показывали, что не стыдятся своих слёз…
И тем самым до окончания похорон как бы приближали нас, дворовую шпану, к своей
взрослой жизни.

Я не хочу врать, что мы ждали смерти вождя. Но эти сводки о его состоянии,
шепоток в коммуналке, что ОН уже умер, а «они» всё скрывают…

Мы с моими двумя подругами даже подозревали, кто такие «они».
Конечно же, врачи — вредители, «убийцы в белых халатах»…

Дома-то бабушка, грозя кулачком потолку в коммунальном коридоре, вовсю
проклинала Сталина… За моего папу, за меня — «сиротинушку», за то, что Бася Марковна живёт в двух комнатах, а мы все — в одной…

Но всё это выглядело как-то буднично и нестрашно. Может, потому, что в компании
с вождём проклиналась моя мама, местечко на Украине, где ей, старшей из девятерых
детей так и не нашлось «приличного» мужа…

Короче, мы, три подруги ждали смерти Сталина потому, что смерть была куда
интересней болезни.

Пока голова нашей «испанки» лежала на столе, весь класс придирчиво всматривался
друг в друга.

Это были ростки коллективного подлого, которому потом, во взрослой жизни
суждено будет проявиться или, спрятавшись, быть всегда под рукой… На всякий случай…

Каждый изображал скорбь в силу своей артистичности. Валя Мищенко плевала на
свои пальцы и смачивала ими свои длинные, редкие ресницы.
Повернувшись ко мне, она простодушно спрашивала шёпотом: «Мне правда
идёт, когда я плачу? Мне все так говорят…»

Дорочка Львовская под партой тёрла свои и без того вечно красные, коньюктивитные
глаза…
Я ужасно хотела пИсать, но никак не могла вписАть это в свою скорбь…

Вдруг с последней парты раздался душераздирающий вой…
Это Галя Юркова, двоечница и кривляка, решила не упустить свой шанс быть
оставленной в покое хотя бы сегодня.
Так воют на похоронах в деревне. Мы знали это по кино…

Пока мы с ошалелой завистью смотрели на голосившую Юркову, очнулась от своей
каталепсии училка.
Решив, что воет весь шестой «Б», она стукнула журналом по столу и произнесла
привычным, классным голосом:
— «Девочки, давайте плакать организованно!»

Поняв, что это и мой шанс, я, задрав голову (чтоб не «пролить слёзы»), почти
вслепую, снайперски выскочила за дверь.

Всё это я вспомнила глядя на Фелю с мусорным мешком в руке.

Сначала я, с запоздалой обидой на Сталина, вспомнила, как из-за него мне дважды
в один день не удалось выбросить мусор…

Мы жили на пятом этаже без лифта, помойка была на «заднем» дворе… Когда
меня не пускали гулять, я хватала полупустое ведро и бежала к помойке …

Никто из мальчишек, играющих в футбол на заднем дворе даже не взглянул в мою
сторону…
Не выпуская ведра из рук, я остановилась около площадки, «траурным» голосом
произнесла: «Как Вы можете играть в футбол, когда в стране такое горе?!»

Стоявший у самой помойки и следивший за матчем, дебильный дворник Васятка
хлопнул себя по коленкам, и, улюлюкнув, сделал вид, что хочет меня догнать.

Стоит ли говорить, что меня, с моим мусором не мог бы
догнать даже гепард…

Поздно вечером соседка, знавшая мою любовь к улице, решила сделать мне
приятное и попросила вынести уже полное ведро… Я ещё раз про себя отметила, что
смерть не очень близкого человека делает соседей добрее…

Зайдя в деревянную пристройку с баками, я наступила на чью- то руку.
С криками «мертвец, мертвец», я снова взвилась на пятый этаж. Снова с полным
ведром…

Больше ничего интересного в этот день не было… Кроме одной и той-же фразы,
которую слышала ещё много дней.
«Как же теперь жить?», — спрашивал потерявший на войне обе ноги сосед Гусев…

«Как же теперь жить?» — спрашивала отсидевшая три года за спекуляцию пьяница
Дуся…
«Как же теперь жить?» — спрашивал туберкулёзный сосед-чекист Альтухов…
«А что же теперь?» — спрашивала моя бесстрашная мама…

Когда арестовали моего отца, мама не один год бомбила письмами разные инстанции.

В 1996-м году, когда, благодаря Мемориалу, мне вернули копии допросов, листочки из
папиных блокнотов, фотографии его, избитого во время «допросов», я нашла
и одно мамино письмо Сталину…

Без «дорогой», без «товарищ», без заверений в папиной лояльности…

Это было гневное, требовательное письмо, полное упрёков в «неумении подбирать
кадры», и ,»если уж там работают одни идиоты, то пусть и её посадят вместе с ним…»

Подобного я не встречала даже в литературе.

Догадывалась ли она, когда писала, что его давно нет в живых?
Теперь уже не спросишь, мамы не стало за три года до этого…
А ,главное, и не обнимешь её, и не расскажешь, что я и не такая уж сволочь,
какой иногда казалась,..

Средняя оценка 0 / 5. Количество голосов: 0