Чёрный шар в голосовании по путинизму
2 октября, 2018 1:30 пп
Сергей Митрофанов
Сергей Митрофанов:
Некоторое время назад мне удалось завязать дискуссию по поводу сравнений двух режимов – позднего брежневского и нынешнего путинского, какой из них как бы репрессивней, опасней, а какой более способен к эволюции в либерально-демократическом направлении.
Как всегда, аудитория разделилась на два непримиримых лагеря. Одни (те, у кого молодость прошла в бодании с «совком» и чтении Самиздата) отстаивали первенство мрачного ужаса прошлого. Вторые (кто продолжает жить активной политической жизнью) номинирует на первое место нынешний путинизм. И каждый, конечно, имел свои неоспоримые аргументы.
Если брать «стариков», то им, конечно, становится обидно, что их «сложные времена» оказались не такими уж сложными по сравнению с новыми «сложными времена». За что, как говориться, боролись?
Важнее, однако, то, что такая постановка вопроса – какой из этих двух режимов репрессивней и тоталитарней — никого не удивила, что, по-видимому, отразило беспокойство по поводу их нарастающей схожести и потребность упорядочить в логике исторического развития.
Нетрудно увидеть и то, что наиболее проблемной, по мнению спорящих, оказалась именно дихотомия «брежневизм-путинизм», а не брежневизм и горбачевизм или брежневизм и ранний ельцинизм. Поскольку движение от Брежнева к Горбачеву и раннему Ельцину – это всё-таки в глазах тогдашнего общества (да и значительной части сегодняшнего, в том числе и в глазах автора этих строк) имело положительный демократический вектор, открывало перед государством и обществом оптимистические перспективы. Оно привело сначала к перестройке, а потом и к фантастическому восторгу от августовской демократической революции. А вот то, чем оказался путинизм на шкале timeline, остается по-прежнему загадкой, с какой политической платформы на него (путинизм) ни погляди.
Он может оказаться и провалом, и временным отступлением, после которого Россия всё-таки воспрянет и вернётся на столбовую дорогу цивилизации. И паузой (в демократическом и вообще развитии), которая когда-нибудь закончится, после чего все радостно приступят к созидательному бизнесу. А может быть и чем-то принципиально иным, с чем еще никто никогда не сталкивался, что не приведет ни к возвращению, ни к выправлению, даже «когда и если» Путин уйдёт. И будет как бы манифестацией флага нового варварства, объединяющего народы в отступничестве от либеральных ценностей. Недаром тут все ещё недавно говорили о Великой консервативной революции, а Москва предъявила себя Меккой для всех проштрафившихся правительств.
Во всяком случае, оказалось, что нет ничего неадекватного в том, чтобы сравнивать второе десятилетие третьего тысячелетия с семидесятыми-восьмидесятыми годами прошлого века.
Сравнивая режимы по простейшим параметрам, мы вроде бы неизбежно придём к выводу, что брежневский режим позиционирован круче, чем путинский. Он и действительно выраженно тоталитарен, и репрессивен, как и полагается «мягкому сталинизму». Но в фазе своего угасания.
Политические репрессии в 70-80-х гг. несомненно были очень остры, но, и это тоже очевидно, носили не массовый, а целенаправленный характер — по отношению к диссидентам, которых официально насчитывали в размере 200 человек. (Это я прочитал в одной брошюрке тогдашнего пропагандиста, которая называлась что-то вроде «Сто вопросов о жизни в СССР».) И этот режим стремительно терял общественную поддержку.
Этика образованного класса в это время предписывала если не помогать диссидентам прямо, то по крайней мере лично им не мешать, не стучать. Стучать считалось западло практически во всех стратах советского общества. Самиздат хранился практически у всех уважающих себя представителей интеллигенции.
Эта негласная поддержка отчасти мифической оппозиции давила на среду в целом и на репрессивные органы, в частности, которые предпочитали общаться с диссидентами всё-таки в рамках своеобразных правил, без излишней самодеятельности. Хотя, надо признать, всегда были готовы опустить ужасающий молот на голову инакомыслящего или закатать последнего в психушку с диагнозом «вялотекущая шизофрения, отягощенная реформаторским синдромом».
Однако, кто попадал в Лефортово и имел маломальскую известность в мировых СМИ, получал шансы не только уцелеть, но и заработать репутацию высокой пробы на следующие десятилетия. Так, Солженицына, как известно, брежневский режим не убил, а посовещавшись в Политбюро, под белы рученьки вывез за свой счёт на Запад. И к мировой славе.
А диссидента Владимира Буковского вообще обменял в 1976 году на целого чилийского коммунистического лидера, – вот как уважали!
Тем не менее, вовлечённых в критику властей в конце семидесятых всё-таки было не так уж много, не более одного процента, и в целом пассивное большинство, соблюдающее правила игры, не высовывающееся, не участвующее ни в демонстрациях, ни в забастовках, чувствовало себя в большей безопасности – и по сравнению со сталинским периодом, и даже, если сравнивать из исторического далека, с сегодняшним днем!
Важно, как и чем отличалась внешняя политика позднего брежневизма и развитого путинизма.
При позднем Брежневе она, конечно, тоже была империалистической, поддерживающей многочисленные антизападные коалиции, но в основном, расположенные в третьем мире. Такого, чтобы вмешиваться в выборы в США и вербовать (читай – подкупать) известных европейских политиков, вроде Марин Ле Пен, или способствовать распаду огромного политического континента – ЕС, Брекзиту или каталонскому кризису, конечно, не практиковалось. По причине опасений непредсказуемых последствий.
Теперь практикуется.
Да, СССР вел, по крайнем мере, одну относительно большую войну, – в Афганистане. Но коммунистические вожди прекрасно помнили, к чему приводят глобальные войны, лично в них не участвовали, смертельно боялись их и искренне старались их избежать. По этой причине они отступили во время Карибского кризиса, а затем постоянно инициировали переговоры о разоружении и, в конечном итоге, заключили Хельсинское соглашение, открывшее форточку для международных правозащитных организаций, посеявших семена будущей перестройки.
Что касается самой афганской войны, то она велась «ограниченным контингентом» и не рекламировалась, замалчиваемая для обывателя. Несомненно, что при Брежневе такая телевизионная картинка, как при Путине, – советские бомбы, летящие из люка бомбардировщиков на населённые пункты, – была немыслима в принципе. Поскольку вызывала ассоциации с кадрами немецкой хроники Второй мировой.
А при Путине – ради бога, стреляют с авианосцев и бомбят бомбами, не разбирая своих и чужих, потому что «тестируют» вооружение. Некогда живой и красивейший город Алеппо в Сирии на глазах всего мира превратился… в решето. Или в Берлин 45-го года. И это не тревожит сердца большинства россиян. «Если надо, повторим», — популярный сегодня мем.
Критикующих режим при путинизме много больше, чем один процент, что комплиментарными наблюдателями трактуется как существенный рост индивидуальной свободы. Но и арестованных тоже больше. Количество задержаний в тысячу человек (только протестующих против пенсионной реформы) – рутина. Как рутина и использование пыток в местах заключения (пытающий делает селфи на фоне пытаемого и, гордясь собой, публикует это фото или видео в социальной сети), или использование судебной системы в интересах олигархии (новое слово, ставшее привычным). С такой отчаянной наглостью стареющий брежневизм себя не презентовал, это точно.
Напротив, путинизм — это молодой, активный, циничный, развивающийся и… саморазрушительный организм. Модерновый (со смартфонами), а в бытовом смысле более богатый, с элементами современного комфорта. И одновременно, агрессивно архаичный, толкающий обратно в феодализм. Подкупающий и вербующий сторонников пачками, поскольку он предлагает им самое ценное, что не может предложить современная западная цивилизация, – сладкое легальное хамство как норму.
И самое главное, что путинизм доказывает себе и миру, что для него нет барьеров – ни материальных, ни этических, – и нет той цены, которую он постесняется заплатить за возвращение на позиции доминирования в мире. Пусть то будет захват чужих территорий или скандальное отравление в Солсбери. По сути, это эдакая материализация гротескного порядка полковника Курца из Apocalypse Now. Отчего создается впечатление, что путинская Россия специально трудится над производством конфликтов. И где остановится – пока неизвестно.
По мнению политолога А. Морозова, Россией действительно сегодня управляют люди, которые уверены, что конфликт не только выгоден им, как правящей группе, но и что он в интересах России в целом. Поскольку иначе они вели бы другую политику и в другом стиле. Но за четыре года (начав с аннексии Крыма), они вывели Россию на позицию, в которой раньше находился только Иран или Северная Корея, т.е. на позицию главной антизападной глобальной силы. Ему вторит политолог Константин Гаазе на страницах бюллетеня Фонда Карнеги, утверждая, что силы и средства, вложенные в строительство «коалиции войны», начиная с 2008 года, принесли российской элите огромную прибыль.
В чем заключается эта прибыль, сегодня неясно разве что только рядовым россиянам с тощими кошельками, но для аналитика совершенно прозрачен расчёт кремлевско-думского руководства. Очевидно, оно собиралось продавать себя и как «крышу», и как рекетера, за плату отступая на заранее подготовленные позиции. Из каких бандитских подвалов вытащена эта идеология?
В продаже своего беснования (вспоминается пресловутый закон подлецов и как бульдозером давили импортных гусей) новая российская элита видела выгоду, потому что культура создала такие представления о «выгоде» и «национальном интересе». И очень удивилась, что получила в ответ лишь разруху, стагнацию, санкции, молодежный протест внутри страны и растущую антироссийскую коалицию в мире.
В то время как Брежневский режим действительно был очень плох, но выродился в демократическую перестройку, путинский режим по каким-то параметрам выглядит лучше. Он и ограниченно рыночный, и буржуазный, и как бы многопартийный, но способен взорвать ситуацию непредсказуемой эскалацией конфликтности или новым коммунистическим переворотом вместо перестройки. Его, возможно, постараются устроить алчущие социальной справедливости и перераспределения национальных богатств. А возможно, что он кончит и огромной войной, когда российская элита поймет свою историческую обречённость.
Поэтому в конкурсе модификаций «империи зла» я бросаю путинизму свой черный шар.
Сергей Митрофанов
Сергей Митрофанов:
Некоторое время назад мне удалось завязать дискуссию по поводу сравнений двух режимов – позднего брежневского и нынешнего путинского, какой из них как бы репрессивней, опасней, а какой более способен к эволюции в либерально-демократическом направлении.
Как всегда, аудитория разделилась на два непримиримых лагеря. Одни (те, у кого молодость прошла в бодании с «совком» и чтении Самиздата) отстаивали первенство мрачного ужаса прошлого. Вторые (кто продолжает жить активной политической жизнью) номинирует на первое место нынешний путинизм. И каждый, конечно, имел свои неоспоримые аргументы.
Если брать «стариков», то им, конечно, становится обидно, что их «сложные времена» оказались не такими уж сложными по сравнению с новыми «сложными времена». За что, как говориться, боролись?
Важнее, однако, то, что такая постановка вопроса – какой из этих двух режимов репрессивней и тоталитарней — никого не удивила, что, по-видимому, отразило беспокойство по поводу их нарастающей схожести и потребность упорядочить в логике исторического развития.
Нетрудно увидеть и то, что наиболее проблемной, по мнению спорящих, оказалась именно дихотомия «брежневизм-путинизм», а не брежневизм и горбачевизм или брежневизм и ранний ельцинизм. Поскольку движение от Брежнева к Горбачеву и раннему Ельцину – это всё-таки в глазах тогдашнего общества (да и значительной части сегодняшнего, в том числе и в глазах автора этих строк) имело положительный демократический вектор, открывало перед государством и обществом оптимистические перспективы. Оно привело сначала к перестройке, а потом и к фантастическому восторгу от августовской демократической революции. А вот то, чем оказался путинизм на шкале timeline, остается по-прежнему загадкой, с какой политической платформы на него (путинизм) ни погляди.
Он может оказаться и провалом, и временным отступлением, после которого Россия всё-таки воспрянет и вернётся на столбовую дорогу цивилизации. И паузой (в демократическом и вообще развитии), которая когда-нибудь закончится, после чего все радостно приступят к созидательному бизнесу. А может быть и чем-то принципиально иным, с чем еще никто никогда не сталкивался, что не приведет ни к возвращению, ни к выправлению, даже «когда и если» Путин уйдёт. И будет как бы манифестацией флага нового варварства, объединяющего народы в отступничестве от либеральных ценностей. Недаром тут все ещё недавно говорили о Великой консервативной революции, а Москва предъявила себя Меккой для всех проштрафившихся правительств.
Во всяком случае, оказалось, что нет ничего неадекватного в том, чтобы сравнивать второе десятилетие третьего тысячелетия с семидесятыми-восьмидесятыми годами прошлого века.
Сравнивая режимы по простейшим параметрам, мы вроде бы неизбежно придём к выводу, что брежневский режим позиционирован круче, чем путинский. Он и действительно выраженно тоталитарен, и репрессивен, как и полагается «мягкому сталинизму». Но в фазе своего угасания.
Политические репрессии в 70-80-х гг. несомненно были очень остры, но, и это тоже очевидно, носили не массовый, а целенаправленный характер — по отношению к диссидентам, которых официально насчитывали в размере 200 человек. (Это я прочитал в одной брошюрке тогдашнего пропагандиста, которая называлась что-то вроде «Сто вопросов о жизни в СССР».) И этот режим стремительно терял общественную поддержку.
Этика образованного класса в это время предписывала если не помогать диссидентам прямо, то по крайней мере лично им не мешать, не стучать. Стучать считалось западло практически во всех стратах советского общества. Самиздат хранился практически у всех уважающих себя представителей интеллигенции.
Эта негласная поддержка отчасти мифической оппозиции давила на среду в целом и на репрессивные органы, в частности, которые предпочитали общаться с диссидентами всё-таки в рамках своеобразных правил, без излишней самодеятельности. Хотя, надо признать, всегда были готовы опустить ужасающий молот на голову инакомыслящего или закатать последнего в психушку с диагнозом «вялотекущая шизофрения, отягощенная реформаторским синдромом».
Однако, кто попадал в Лефортово и имел маломальскую известность в мировых СМИ, получал шансы не только уцелеть, но и заработать репутацию высокой пробы на следующие десятилетия. Так, Солженицына, как известно, брежневский режим не убил, а посовещавшись в Политбюро, под белы рученьки вывез за свой счёт на Запад. И к мировой славе.
А диссидента Владимира Буковского вообще обменял в 1976 году на целого чилийского коммунистического лидера, – вот как уважали!
Тем не менее, вовлечённых в критику властей в конце семидесятых всё-таки было не так уж много, не более одного процента, и в целом пассивное большинство, соблюдающее правила игры, не высовывающееся, не участвующее ни в демонстрациях, ни в забастовках, чувствовало себя в большей безопасности – и по сравнению со сталинским периодом, и даже, если сравнивать из исторического далека, с сегодняшним днем!
Важно, как и чем отличалась внешняя политика позднего брежневизма и развитого путинизма.
При позднем Брежневе она, конечно, тоже была империалистической, поддерживающей многочисленные антизападные коалиции, но в основном, расположенные в третьем мире. Такого, чтобы вмешиваться в выборы в США и вербовать (читай – подкупать) известных европейских политиков, вроде Марин Ле Пен, или способствовать распаду огромного политического континента – ЕС, Брекзиту или каталонскому кризису, конечно, не практиковалось. По причине опасений непредсказуемых последствий.
Теперь практикуется.
Да, СССР вел, по крайнем мере, одну относительно большую войну, – в Афганистане. Но коммунистические вожди прекрасно помнили, к чему приводят глобальные войны, лично в них не участвовали, смертельно боялись их и искренне старались их избежать. По этой причине они отступили во время Карибского кризиса, а затем постоянно инициировали переговоры о разоружении и, в конечном итоге, заключили Хельсинское соглашение, открывшее форточку для международных правозащитных организаций, посеявших семена будущей перестройки.
Что касается самой афганской войны, то она велась «ограниченным контингентом» и не рекламировалась, замалчиваемая для обывателя. Несомненно, что при Брежневе такая телевизионная картинка, как при Путине, – советские бомбы, летящие из люка бомбардировщиков на населённые пункты, – была немыслима в принципе. Поскольку вызывала ассоциации с кадрами немецкой хроники Второй мировой.
А при Путине – ради бога, стреляют с авианосцев и бомбят бомбами, не разбирая своих и чужих, потому что «тестируют» вооружение. Некогда живой и красивейший город Алеппо в Сирии на глазах всего мира превратился… в решето. Или в Берлин 45-го года. И это не тревожит сердца большинства россиян. «Если надо, повторим», — популярный сегодня мем.
Критикующих режим при путинизме много больше, чем один процент, что комплиментарными наблюдателями трактуется как существенный рост индивидуальной свободы. Но и арестованных тоже больше. Количество задержаний в тысячу человек (только протестующих против пенсионной реформы) – рутина. Как рутина и использование пыток в местах заключения (пытающий делает селфи на фоне пытаемого и, гордясь собой, публикует это фото или видео в социальной сети), или использование судебной системы в интересах олигархии (новое слово, ставшее привычным). С такой отчаянной наглостью стареющий брежневизм себя не презентовал, это точно.
Напротив, путинизм — это молодой, активный, циничный, развивающийся и… саморазрушительный организм. Модерновый (со смартфонами), а в бытовом смысле более богатый, с элементами современного комфорта. И одновременно, агрессивно архаичный, толкающий обратно в феодализм. Подкупающий и вербующий сторонников пачками, поскольку он предлагает им самое ценное, что не может предложить современная западная цивилизация, – сладкое легальное хамство как норму.
И самое главное, что путинизм доказывает себе и миру, что для него нет барьеров – ни материальных, ни этических, – и нет той цены, которую он постесняется заплатить за возвращение на позиции доминирования в мире. Пусть то будет захват чужих территорий или скандальное отравление в Солсбери. По сути, это эдакая материализация гротескного порядка полковника Курца из Apocalypse Now. Отчего создается впечатление, что путинская Россия специально трудится над производством конфликтов. И где остановится – пока неизвестно.
По мнению политолога А. Морозова, Россией действительно сегодня управляют люди, которые уверены, что конфликт не только выгоден им, как правящей группе, но и что он в интересах России в целом. Поскольку иначе они вели бы другую политику и в другом стиле. Но за четыре года (начав с аннексии Крыма), они вывели Россию на позицию, в которой раньше находился только Иран или Северная Корея, т.е. на позицию главной антизападной глобальной силы. Ему вторит политолог Константин Гаазе на страницах бюллетеня Фонда Карнеги, утверждая, что силы и средства, вложенные в строительство «коалиции войны», начиная с 2008 года, принесли российской элите огромную прибыль.
В чем заключается эта прибыль, сегодня неясно разве что только рядовым россиянам с тощими кошельками, но для аналитика совершенно прозрачен расчёт кремлевско-думского руководства. Очевидно, оно собиралось продавать себя и как «крышу», и как рекетера, за плату отступая на заранее подготовленные позиции. Из каких бандитских подвалов вытащена эта идеология?
В продаже своего беснования (вспоминается пресловутый закон подлецов и как бульдозером давили импортных гусей) новая российская элита видела выгоду, потому что культура создала такие представления о «выгоде» и «национальном интересе». И очень удивилась, что получила в ответ лишь разруху, стагнацию, санкции, молодежный протест внутри страны и растущую антироссийскую коалицию в мире.
В то время как Брежневский режим действительно был очень плох, но выродился в демократическую перестройку, путинский режим по каким-то параметрам выглядит лучше. Он и ограниченно рыночный, и буржуазный, и как бы многопартийный, но способен взорвать ситуацию непредсказуемой эскалацией конфликтности или новым коммунистическим переворотом вместо перестройки. Его, возможно, постараются устроить алчущие социальной справедливости и перераспределения национальных богатств. А возможно, что он кончит и огромной войной, когда российская элита поймет свою историческую обречённость.
Поэтому в конкурсе модификаций «империи зла» я бросаю путинизму свой черный шар.